Арифметика для взрослых и детей

Автор: Гершман Антон Лейбович (Городской Крысак)

Даниил Петрович работал инженером. Ему не очень нравилось, когда его называют по имени и отчеству. В самом деле, в свои тридцать лет он еще не очень привык к такому обращению. Поэтому он также охотно откликался на имя «Дэн». Несмотря на свой молодой возраст, Дэн уже успел сделать неплохую карьеру, продвинувшись за несколько лет от простого лаборанта до крупного специалиста, с мнением которого считался весь НИИ. Дэн безумно любил свою жену Анюту, а также пятилетнего сынишку Борю и дочку, которая еще не родилась — Анюта носила Машеньку уже седьмой месяц. Аня уже два месяца сидела дома, — прошлая беременность протекала не вполне гладко, и во избежание неприятностей с пятого месяца Аня на работу не ходила — благо, она работала художником-графиком, и рисовать могла, не выходя из квартиры. Оклада Дэна вполне хватало на жизнь семьи, но для этого приходилось очень хорошо работать. Тем не менее, после работы у Дэна еще оставалось достаточно энергии, чтобы пройтись по магазинам, заглянуть на агитпункт или посмотреть афиши, чтобы выбрать, куда повести семью на выходные. Более того, Дэн старался следить за своим видом, поэтому он иногда заходил и в спортзал, где занимался общефизической подготовкой и единоборствами.

Стоял апрель. Пахло весной. Дэн шел с работы, полной грудью вдыхая свежий воздух. В руке он держал атташе-кейс с бумагами, которые собирался просмотреть дома. Проходя мимо агитпункта, он заметил, что там идет митинг. Дэн невольно замедлил шаг и прислушался. Оратор агитировал собравшихся подростков вступать в новую политическую партию, в последнее время стремительно набиравшую обороты — ПНЕМ. Эта аббревиатура расшифровывалась как «Партия национального единства молодежи». Хотя количество ее членов все еще было небольшим, оно быстро увеличивалось, и поговаривали даже, что ПНЕМ заменит бывший когда-то очень крупным союз молодежи — ВЛКСМ.

За ужином Дэн оживленно рассказывал жене:

— Представляешь, Анюта? Он так и сказал — дважды два равно девяти!

— Может, оговорился?

— Я тоже так сначала подумал. Подошел к нему и спросил: «Простите, Вы хотели сказать, что дважды два равно четырем?»

— И что он ответил?

— А ничего! Посмотрел, прищурился…

— И дальше что?

— И ничего. Отвернулся и начал звонить куда-то по мобилке.

— А повтори, пожалуйста, в каком контексте он это сказал?

— Ну, сказал, что, мол…. Ой, сейчас попробую точно вспомнить… Ага! «Мы — сплоченная организация, мы все здесь точно знаем, что дважды два равно девяти, и не позволим никому посягать на национальные интересы!»

— Послушай, а тебе не кажется, что это какой-то бред?

— Знаешь, я, было, вообще подумал, что это новые фашисты. Но ведь сейчас не то время! Развлекается молодежь, гормоны девать некуда…

В разговор вступил малолетний Борька, болтающий ногами, сидя на стуле:

— Папа, а что такое «гормоны»? Это которые на гармони играют?

— Знаешь, сына, я бы тебе объяснил.… Это сложно, химия всякая, потом в школе выучишь.

— А в школу я скоро пойду?

— Еще не очень. Хотя на самом деле и не заметишь, как время пролетит.

— Еще как заметит! — ответила за сына Анюта. Это для нас время быстро бежит, а для него оно еще пока ой как тянется!..

— Как вот эта жвачка, да? — Боря протянул руку к упаковке детского «Орбита».

Ночью произошло ужасное. Все уже спали, когда в дверь начали стучать. Дэн, еще не вполне проснувшись, проворчал: «Пьяные, что ли? Звонок же висит!» Стук продолжался. Дэн встал, вдел ноги в тапки и пошел открывать. Однако до двери он так и не добрался — после очередного удара она сорвалась с петель, и в прихожую ввалилась добрая дюжина громил в камуфляжных костюмах, кованых ботинках, с титановыми «сферами» на головах, в бронежилетах, со щитами и электрошоковыми дубинками. На шум вышла Анюта в халате на голое тело. Боря проснулся, но предпочел притвориться спящим.

Бойцы («гоблины» — сразу про себя окрестила их Аня) расступились, образовав узкий проход, по которому к Дэну приблизились три человека в штатском. Двое встали у него по бокам, а один — в черном плаще и шляпе — подошел к нему почти вплотную, показал удостоверение сотрудника федеральной службы контрразведки и спросил, скорее с утвердительной интонацией:

— Граббер Даниил Петрович?

— Вроде да… — попробовал отшутиться Дэн.

— Вы арестованы по подозрению в шпионаже в пользу Израиля.

Двое в штатском сделали по молниеносному движению, оказавшись сзади Дэна и скрутив ему руки за спиной. Щелкнули наручники. Бойцы сомкнулись вокруг них и все вышли. В квартире осталась Анюта и Боря. Боря, еще не вполне понимая, что произошло, захныкал. Анюта повернулась к нему, но вдруг почувствовала сильную тошноту. Голова у нее закружилась, дыхание перехватило, и Аня медленно осела на пол, цепляясь за телефонный шнур и роняя на себя телефон, вазочку с цветами, баночку с карандашами…

Спасибо соседке, которая сначала не решилась выглянуть на шум, а потом, когда все стихло, пошла проведать Аню. Она вызвала бригаду скорой помощи, и роды у Ани приняли. Машенька родилась хоть и недоношенной, но вполне жизнеспособной девочкой. Однако одной Анюте стало трудно. Молока ей не пришло, и приходилось стоять перед работой (ведь теперь только она могла прокормить семью) очередь в молочной кухне, потом кормить Борю, а все возможное время посвящать Маше. Маша часто болела, и иногда Аня не спала сутками, дежуря у детской кроватки. Боря сначала обижался на маму, но потом — то ли перестал обижаться, то ли перестал доверять… трудно сказать. В любом случае он замкнулся, стал угрюмым и раздражительным — маленьким старичком. В школе к нему сразу пристала кличка: «старый жид». На переменках ему вслед кричали: «Старый жид, за тобою ПНЕМ бежит!» и частенько поколачивали. Потом пошла в школу и Маша. Несмотря на то, что она была красива той особенной красотой, которая бывает лишь у людей высокого духовного строя, весь класс — да что там, весь школьный коллектив — относился к ней презрительно. Никто не хотел сидеть за одной партой с «жидовкой» и «шпионской дочкой». Хотя Анюте уже не надо было бдеть ночами над детской кроваткой, глаза у нее по утрам все равно были красными — писем от Дэна не приходило, инстанции на все запросы ничего не отвечали, и Аня часто плакала. А вскоре она перестала плакать — случилось еще одно потрясение, после которого Анна плакать разучилась. Пьяные подростки из ПНЕМ подстерегли Бориса после школы. Ему было уже 14 лет. Его ударили по голове, утащили в подвал, там жгли окурками щеки и глаза, потом изнасиловали всей оравой в рот и задний проход, а затем кастрировали и искололи живот шилом, тело ночью положили под лестницу в подъезде его дома, а отрезанную часть — в почтовый ящик. Аня прорыдала пять дней, а затем слезы закончились. Маша с нервным срывом попала в больницу. Там ее продержали месяц, кололи транквилизаторы и витамины. Вышла она оттуда другим человеком. От отца ей достались записи, по которым Маша начала заниматься гимнастикой, а затем — рукопашным боем. Об этом не знала даже Анна, ее родная мать.

После очередных выборов к власти пришла другая группировка. На политическом небосклоне прояснилось. ПНЕМ запретили, часть его руководителей посадили. Дэн так и не вернулся. Время шло. Маша готовилась к выпускным экзаменам в школе, потом — к вступительным в ВУЗ по специальности отца, которого не знала, но любила. Анна рисовала, но стиль ее рисунков резко изменился — из-под ее карандаша выходили уже не те воздушные пейзажи, натюрморты и портреты, при взгляде на которые на душе становилось теплее, а мрачные, гротескные изображения никогда не существовавших (а может и существовавших когда-то давно в мезозое) животных, гигантских перепончатокрылых ящеров с отвратительными ухмылками собирающегося плотно отобедать василиска, на фоне черных туч и чахлых кустарников. Эти рисунки тоже продавались, но, сравнивая их с ранними работами Анюты Граббер, и еще более ранними — Анюты Зимовой (будущей Граббер) — трудно было поверить, что они принадлежат карандашу одного художника.

Поздней осенью темнеет рано. 19-летняя Мария Граббер возвращалась после института домой. Для того, чтобы подойти к подъезду, требовалось пройти под аркой. Фонари, конечно же, не работали. Под аркой Маша непроизвольно ускорила шаг, и тут же обо что-то споткнулась. После падения она перекатилась через плечо и встала, но тут же ее крепко схватили сзади за плечи и чей-то грубый голос произнес: «Допрыгалась, козочка! Сейчас будем в стойло ставить!» Маша попробовала вырваться, но безрезультатно. Спереди к ней приблизился темный силуэт. Это оказался один из ее бывших школьных одноклассников: «Ну что, мразь жидовская? Думала, пришли к власти шабес-гои, так теперь, значит, все можно? Запомни, сучка, тут наша страна, тут нам все можно!» Марию ударили наотмашь по лицу. Это привело ее в себя. Она отшагнула чуть вправо, и коротко рубанула ребром левой ладони назад на уровне бедра. Раздался вскрик и хватка за плечи ослабла. Маша захватила левой рукой руку, лежащую на ее правом плече и, поворачиваясь лицом к заднему противнику, поднырнула под эту руку, а затем провела один из известных ей приемов. Один из хулиганов растянулся на земле. Другой попытался схватить ее за блузку, но тут же, сморщившись и опустив голову от боли, рухнул на колени, баюкая руку, связки на которой были порваны в трех местах. Еще один попытался схватить Марию и, перелетев через нее, рухнул головой на асфальт. Но силы были неравны, к тому же у Марии, конечно же, недоставало практики. Вскоре ее крепко держали. Хулиган, который первым с ней заговорил, неторопливо подошел к ней спереди и рванул блузку. Пуговицы с нее отлетели, и обнаженные груди вздрогнули. Подростки загоготали. Маша попыталась закричать, но ей закрыли рот. Она укусила ладонь. Раздался вскрик и в следующий момент чьи-то руки сдавили ей горло. Маша попыталась вырваться, но через несколько секунд потеряла сознание. «Брыкастая козочка-то!» — сказал главарь, медленно подлезая под юбку жертвы и стягивая с нее прозрачные трусики. — «Она очухается? Лучше …ть козу, чем покойника!». «Да куда она денется! — презрительно проворчал душитель. — Я ж слегка, чтоб не вырывалась. Что я, впервой, что ли?!»

— Что здесь происходит? — раздался вдруг хриплый голос.

Насильник остановился. Он оторвал взгляд от прелестей девушки и поднял голову. Под арку заходил мужчина. Он сильно сутулился, подволакивал правую ногу, но ретироваться явно не спешил.

— А что, дедуля, непонятно? — ответил главарь. — Может, сам попробуешь?

— В роли телки, — добавил один из пацанов, и хулиганы опять загоготали.

— Отпустите девушку! — приказал мужчина.

— Н-да? — главарь, не торопясь, закурил. Потом он подошел к мужчине и выпустил струю дыма ему в лицо. Мужчина заперхал.

— Ай-яй-яй, какие мы нежные! — протянул заводила, и раздался новый взрыв гогота. — Ладно, мужик, я сегодня добрый, раскурись пока, меня телка ждет! — и с этими словами он протянул сигарету пожилому мужчине.

Но через полсекунды горящий светлячок зажженной сигареты воткнулся хулигану в глаз. Тот взвыл и рухнул на колено, зажимая травмированный глаз обеими руками. Один из подростков, державших девушку, выругался, достал нож-выкидушку, раскрыл его и бросился на мужчину. И тут же оказался обезоруженным на земле.

— Фу, какая гадость! — сказал мужчина. Затем он перехватил нож поудобнее и, размахнувшись, метнул его в ближайшее дерево. Нож вошел до середины лезвия.

— Чингачгук, большой пук!.. — сквозь зубы процедил еще один. — Ноги еле волочишь, п…р, а все туда же… — он засучил рукава, вынул из-за пазухи монтировку и, не торопясь, вразвалку подошел к своему противнику, меряя его сверху вниз презрительным взглядом. Затем коротко размахнулся и ударил его торцом монтировки в живот. Мужчина согнулся и закашлялся. Громила поднял было монтировку для удара по голове, но раздумал и пробурчал сквозь зубы: «Не, падла, ты у меня помучаешься». И зря. Ибо в следующий момент он упал поверх предыдущего парня.

Мужчина вопросительно взглянул на оставшихся. Те без слов отпустили девушку и разбежались. Мария рухнула в грязь. Мужчина, подволакивая ногу, подошел к ней и похлопал по щекам. Затем нахмурился, достал ампулу, раздавил ее и поднес к Машиному носику. Девушка застонала, сморщила нос и открыла глаза.

— Ну, вот и чудненько! — сказал мужчина. — Все уже позади, больше терять сознание не надо.

— А как Вас зовут? — прошептала девушка.

— Зови меня Бовой, — ответил мужчина. — По-другому меня давно уже не звали.

— Бова! — Мария хихикнула. — Смешное имя!

— Сказку мне в детстве читали смешную — жил-был Бова-королевич, пролетарий, ничего не имел… Вот я сейчас и есть тот самый Бова — ничего не имею. Ни дома, ни семьи… За всю жизнь так и не понял — как может королевич ничего не иметь?..

— А скажите, Бова… Ой! — Маша только сейчас заметила, в каком она виде. — Отвернитесь же!

Бова отвернулся и сказал:

— У меня в кейсе есть шелковая блузка. Сам не знаю, зачем купил. Пару часов назад. Оказывается, вот зачем. Возьмите.

— А как же…

— Я Вам доверяю.

Девушка торопливо надела блузку и ответила:

— Ой, я вся испачкалась.

— Немудрено. Вы далеко живете? Я Вас провожу, а то еще на кого-нибудь нарветесь.

— Спасибо! Вон там мой подъезд. Я покажу дорогу.

Проходя мимо парня, все еще подвывающего над порванной рукой, Бова заметил:

— Это Вы его так?

— Да, — Мария смущенно улыбнулась.

— Айкидо?

— Не знаю… Наверное. Я сама училась, по тетрадке.

Бова ничего не ответил. У него был вид человека, который о чем-то внезапно вспомнил, или которого осенила какая-то мысль.

Остаток пути они проделали молча. Мария позвонила в дверь. Бова встал так, что его нельзя было увидеть из квартиры.

Анна открыла дверь и побледнела:

— Машутка, что с тобой?

— Мам, меня пытались изнасиловать…

— Что?!

— Мам, успокойся, все хорошо, меня спасли!

— Да?! И кто?

— Хороший человек, его Бова зовут!

— Ты бы его к нам позвала, надо же отблагодарить!

— А он здесь! Бова! — позвала Маша.

Бова подошел к двери. Анна некоторое время смотрела на него, потом вдруг обняла, прижалась к его груди и зарыдала. Первый раз за много лет.

— Мама! Что с тобой?! — спросила Маша тем звонким голосом, который бывает у девушек, собирающихся заплакать.

— Ничего, дочка, — ответил за нее Бова. — Просто я — твой отец.

Через несколько часов Бова — точнее, Даниил Петрович — умытый, переодевшийся — сидел за столом вместе с Аней и Машенькой. Они рассказывали друг другу о том, кто из них как провел эти двадцать лет. Дэн так и не узнал, в чем конкретно его обвиняли, писем ему не приходило, и он решил, что дорогих ему людей тоже арестовали. Тем не менее, сразу после освобождения он пошел домой. И успел как раз вовремя.

Наутро он пошел на прежнее место работы. Как ни странно, его восстановили. Правда, пока всего лишь на должность лаборанта, но это оправдано — прошло много времени, наука сделала большой рывок вперед, и квалификация у Даниила Петровича уже была не та. Тем не менее и это было достаточно прилично.

Однажды он по старой памяти после работы зашел на агитпункт. На афише висела табличка: «ПДД». Он подумал: «А ведь действительно, пора бы подумать о машине. Да и вообще, водительские права не помешают — может, таксистом пойду работать…» и зашел. Оказалось, в данном случае ПДД расшифровывалось как «Патриотическая детская дружина» — новое молодежное объединение. На кафедре стоял агитатор не первой молодости и спокойно рассказывал: «Все вы, ребята, знаете, какие раньше в нашей стране допускались искажения понятия патриотизма. На этой почве было много злоупотреблений, возникали даже фашистские группировки — например, печально известный ПНЕМ. Но теперь другие времена — теперь мы твердо знаем, что патриот — это не тот, кто ненавидит всех чужих, а тот, кто любит всех своих, что дважды два равно трем, что любой истинный гражданин своей Родины должен быть ее патриотом».

Что-то насторожило Даниила Петровича в этой речи. Вскоре он понял, что именно. Когда лекция закончилась, он прошел к трибуне и спросил лектора: «Простите, Вы, наверное, оговорились? Вы ведь хотели сказать, что дважды два равно четырем?». Лектор посмотрел на него поверх очков, и взгляд этот показался Даниилу Петровичу знакомым. Лектор взял его за локоть и проникновенно сказал: «Любезнейший, уважаемый Вы мой гражданин! Скажите, пожалуйста, — неужели Вы хотите, чтобы дважды два снова стало девять?»