Лейтиан

Автор: Кэт Вязовская Анжела Ченина

Наверное, это диколесье и вправду было зачарованным... потому что, когда, плача от страха, Эйлинель попыталась найти дорогу обратно к своим... как ни старалась, как ни кричала — не нашла. Вокруг был бесконечный лес, начало уже рассветать. Одна в диком лесу...

Она понимала, что это смерть. Долго ли она здесь протянет? Волки оборотни, призраки, кто знает, какие Вражьи мороки ещё здесь найдутся... Идти... Идти, пока не упадёшь, или оставаться на месте — какая теперь разница... Сил идти не было, усталость подкашивала. Она тяжело опустилась на землю, прислонилась к дереву и обречённо закрыла глаза. Будь что будет...

Усталость взяла свое — вскоре она заснула.

…А разбудили ее голоса. Мужские голоса, человеческие, впрочем, среди них выделялись и несколько грубых, хриплых.

...- откуда такое чудо взялось?

— Дортонионская, смотри, по платью видно...

— И что с ней делать? — спросил грубый голос.

Эйлинель дёрнулась, заоглядывалась... и в ужасе сжалась: ОРКИ. Смерть внезапно оказалась так близко, что она не сразу её узнала. А может, что и похуже смерти.

Двое точно были орками. Грубые лица, черные волосы, напоминавшие звериную шерсть, приземистые мощные фигуры. Остальные — люди. Но все — в черных одеждах, в черных доспехах. И два огромных — аж дух захватило от страха — волка рядом.

Один из черных воинов шагнул к Эйлинель, нагнулся над ней.

— Ты кто такая? — спросил он. — Как здесь очутилась?

Она смотрела на него — огромные, распахнутые глаза, в которых плескался ужас — и не могла выговорить ни слова.

— Говорить со страху разучилась, — сказал один из орков. Засмеялся — как заржал. Человек на него коротко оглянулся — орк замолчал.

— Ты из Дортониона? — снова спросил человек. — Не бойся, мы тебя не тронем.

От оркского голоса она вжала голову в плечи, как будто её ударили.

Человек распрямился.

— Ладно, — сказал он, — толку с ней говорить, я смотрю, никакого — в ступоре она. Вы двое, — он кивнул своим товарищам, — берите волков, отвезете ее в форт, и возвращайтесь. Пусть Гортхауэр решает, не наше дело с девицами возиться.

Он взял Эйлинель под локоть, поднял — и она тут же оказалась в руках у его товарища. И волк рядом. Настоящее чудовище...

Гортхауэр, — ужасом отозвалось в душе. Правая рука Властелина Тьмы. Вот оно — хуже смерти... Она обречённо поникла. Не выбраться. Не вернуться. Не увидеть Горлима. Не увидеть никого. Стать игрушкой чёрного майа…

Волки у _этих_ оказались вместо коней. Один из воинов просто сгеб Эйлинель в охапку — она даже не сопротивлялась от страха — и усадил на волка перед собою.

И понеслись. Волки мчались с огромной скоростью, как будто летели над землей. Скоро ровный лес стал переходить в холмистую местность, предгорье, и наконец впереди показалась крепость в ущелье. Темная. Надежно укрепленная... Открылись ворота, и волки влетели внутрь.

Эйлинель слышала, как один из привезших ее волчьих всадников говорил с местными, такими же черными, одинаковыми. Потом исчез, а Эйлинель снова взяли под руки — и куда-то повели.

Комната с одним высоким узким окном, скамья у стены, стол. Каменные стены.

Когда её оставили одну, она прерывисто вздохнула: присутствие "тёмных" давило неимоверно. Бросилась к окну: дотянуться, выглянуть, — что там?

Высоко... Хотя в такое узенькое окно при всем желании пролезть было невозможно. Расстилался лес, бесконечный, холмистые предгорья, поросшие лесом... Душа так и рванулась — туда, на свободу... но где там. Она замерла у окна, не в силах оторваться. Было тяжко и страшно.

Время тянулось томительно медленно. За окном наступил день, пасмурный, серый. Потом начало вечереть. Эйлинель уже совсем было решила, что о ней забыли, как вдруг дверь отворилась.

Ужас снова скрутил душу, она вжалась спиной в камень стены. Кто там?!

Отворилась... в комнату вошел человек. Вернее, в первый момент она подумала, что человек. В черном, конечно же, высокий, красивый... Бледная кожа, жесткие черты лица, длинные черные волосы — и зеленые глаза. Эйлинель на миг показалось — с вертикальными зрачками; моргнула — нет, зрачки обычные... или изменились?

Она застыла: поняла, кто это.

— О Эру... — вырвалось у неё. — Гортаур...

Он закрыл дверь.

— Да. Будь добра, перестань трястись, я не питаюсь юными девами. С утра, значит, здесь сидишь?

Она смотрела на него исподлобья: и чего спрашивает, как будто не знает, что ли?

Майа подошел, всмотрелся в ее лицо.

— Я недавно вернулся в крепость, и мне только сейчас сообщили о тебе, — пояснил он. — Есть хочешь?

Она поняла, что хочет, и очень... Да что это за существо такое?! спрашивает, спрашивает... душу выматывает… лучше бы уж сразу пытал, а то вот так, время тянуть... Она знала, что по её лицу запросто читаются все её мысли без всякого осанве, — с детства говорили, — но ей было уже всё равно.

Гортхауэр отошел к столу, щелкнул пальцами — на столе возникла деревянная миска: хлеб, ломти мяса... Кувшин.

— Ешь, — в голосе звучал приказ. — Ешь и слушай меня. Вижу, ты перепугана и ожидаешь от нас самого худшего. Мучить тебя никто не будет, да и держать здесь — тоже, если, конечно, ты скажешь, откуда ты родом. Ваши беженцы идут в Бретиль; их много, из разных селений. Если бы я знал, откуда ты — просто велел бы отвезти тебя к ним.

Эйлинель чувствовала, что если немедленно не поест, то просто упадёт в обморок. Очень хотелось закричать, броситься на него... но ясно же, что бесполезно. Тем более, безоружной. Она проскользнула боком, схватила кусок хлеба и снова забилась в угол, как зверёк. Вцепилась зубами.

Горт отошел в сторону, отвернулся от нее — смотрел в окно.

— Я знаю, ты будешь думать: вражье коварство, хитрость. Переубеждать бестолково. Да, идет война, но мы не хотим воевать с вашим народом, и не ваша вина в том, что нолдор успели замутить вам голову своими рассказами. И уж тем более, мы не тронем таких, как ты... женщин и детей.

— Неужели ты всерьёз думаешь, что я тебе поверю, — невнятно сказала Эйлинель с набитым ртом. — После всего, что я видела!

— И многое ты видела? — спросил Горт, по-прежнему глядя в окно, а не на нее.

— Много. И перевязывала тоже многих. Так что не надо.

Горт повернулся — он смотрел на нее с открытой усмешкой.

— А ты, видимо, всерьез считаешь, что Гортаур Жестокий станет тратить время, чтобы переубедить жалкую смертную девчонку?

— Я не думаю. Я жду, когда... — у неё перехватило дыхание.

— Что — когда? Когда я стану тебя пытать? Или насиловать?

Она не ответила — только кивнула. В глазах была безнадёжность.

— Должно быть, ты важный военачальник, знающий нечто, мне необходимое. Или эльфийская принцесса, способная разбудить голод плоти даже в майа… — теперь насмешка почти исчезла из его голоса. Он хотел было добавить что-то еще, но тут дверь приоткрылась — и в нее заглянул один из черных воинов.

— Извини, что отвлекаю, Горт, — в голосе черного воина не было и следов подобострастия или даже почтительности, с которой люди обращались к эльфийским лордам. — Важные сведения. Наши взяли одного из отряда Барахира.

— Имя назвал? — коротко спросил Гортхауэр.

— Да. Горлим.

— Неееет! — Эйлинель вскочила, выронила недоеденный кусок, набросилась на пришедшего. — Где он?! Пустите меня к нему! Пустите, пустите!

Черный воин явно не ожидал такой реакции: он просто схватил девушку, не подпуская к себе — на вытянутых руках.

— Смотри-ка, она его знает, — заметил Горт. Он перехватил ее за плечо — и развернул к себе. — Кто он тебе?

Она дёрнулась, пытаясь вырваться, забилась, впилась ногтями в руку Гортхауэра.

— Пустите, пустите!!!

Короткий резкий удар — по щеке. Почти не больно: Эйлинель помнила, так делали многие, чтобы унять у другого истерику.

— Замолчи. Считаешь нас врагами — веди себя достойно, а не как истеричный ребенок.

И снова — черному воину:

— Идем. А ее — к целителю, пусть приведут в себя и дадут успокаивающего.

Она замолчала, только судорожно всхлипывала.

— Я... он... Это мой муж.

— Вот и хорошо. Может, сговорчивей станет.

Он вышел в коридор, крепко держа Эйлинель за руку: ей ничего не оставалось, как последовать за ним. У витой лестницы, ведущей вниз, девушку перехватили два воина в таких же черных одеждах; похоже, уже ждали. Эйлинель видела, как черный майа в сопровождении первого воина идет вниз — туда, где, наверное, сейчас Горлим...

Горт спустился по лестнице, все ниже, ниже... Темный коридор. Взял со стены факел; огонь в нем зажегся сам. Черный воин следовал за майа. Длинный коридор... Решетчатая дверь камеры. Фигура внутри, человек лежит, скорчившись в три погибели.

Горт вставил факел в держатель на стене и подошел вплотную к двери.

— Горлим, значит, — проговорил он.

— Да! — как хлёсткой плетью. — Ты, конечно, будешь скрывать своё имя, раб Моргота?

— Взгляни получше — ты сам узнаешь меня.

Ярко вспыхнул факел. Тенью в свете огня за спиной Горта — силуэт огромных крыльев.

— Нетопырь! — Горлим не удержался от сдавленного вздоха ужаса. — Тху, значит. Отвечай, ты её убил, тварь?! И послал её призрак, чтобы заманить меня?!

— Здесь отвечать будешь ты.

Горт распахнул решетчатую дверь камеры, вздернул человека на ноги.

— Ты и сам знаешь, что мне нужно. Сведения о вашем отряде. Впрочем, я узнаю их в любом случае; или ты расскажешь мне сам, или я прочту твою память.

Человек засмеялся, — неестественно, с вызовом, из последних сил.

— Ты прочтёшь. Но тебе никогда не достать их. У них нет никого, чьими призраками ты мог бы их заманить. Читай, тварь.

Майа ничего не ответил. Стянул перчатку; ледяные пальцы коснулись лба Горлима. Вместе с этим прикосновением в сознание ворвалась боль, выворачивающая наизнанку, до последней капли души, словно вампир высасывает кровь... Долго.

Отпустил. Горлим мешком рухнул вниз; в теле осталась страшная слабость, но вся память почему-то была такой четкой и ясной, словно ее омыли этой болью, словно все было только вчера.

— Озеро Аэлуин, значит, — проговорил Горт негромко. Он повернулся к ожидавшему воину: — Уничтожить их.

Ожидавший снаружи черный воин кивнул было, и уже повернулся, чтобы идти, но Горт вдруг произнес:

— Постой... Впрочем, иди: и подождите пока.

Горлим молчал. Ненавидел себя — за то, что попался, за этот морок, когда почудилось, что она там, ждёт... а вместо Эйлинель наткнулся на засаду. За то, что не смог сопротивляться... а кто смог бы? — слабое утешение...

Горт склонился над ним.

— Она жива, — сказал он. — Она у нас.

Горлим с болью закрыл глаза. Зачем он говорит это — теперь?

— Что тебе ещё нужно от меня? — выговорил хрипло. — Ты уже всё знаешь.

— Я собирался вернуть ее к остальным вашим, к беженцам. Только вот что мне делать с вами теперь... Отпустить тебя я не имею права, а она не захочет жить без тебя.

Это было правдой, — Горлим знал, что будет с Эйлинель, случись что с ним... И от того, что враг знает эту правду, становилось только тяжелее. Смерть страшила его, всё же к своей смерти он был готов, — но только не к её. Душа рванулась — увидеть её, хотя бы напоследок... Нет.

Предатель, пусть и невольный, обречённый, смертник... Почему он говорит всё это?! почему не убьёт сразу?..

— Зачем ты говоришь всё это? Что тебе от меня нужно?

— Мне жаль ее, — ответил Горт. — От тебя мне больше не нужно ничего. Разве что — если ты хочешь жить — клятва не поднимать оружия против Севера. Клянись — и я отпущу тебя.

— Нет, — тяжело, после долгого молчанья. — Один раз ты уже заманил меня в ловушку — её призраком. Во второй раз тебе это не удастся.

— Даже увидеть ее не хочешь?

— Я уже видел, — кривая горькая усмешка. — Хватит с меня призраков.

Горт молча поднял Горлима на ноги. Толкнул вперед перед собой: иди.

Тот коротко обернулся на него. Идти, оставаться, — какая разница. Что бы сейчас ни ждало впереди, конец один.

Наверх по витой лестнице... Выше уровня земли.

Крытая галерея, потом снова — внутри... Окованные железом двери.

Горлим вдруг почувствовал, что его руки свободны. А Горт отворил дверь — и подтолкнул человека внутрь.

Увидев Эйлинель, он сначала рванулся — как тогда... и тут же замер на месте. Обернулся к Гортхауэру.

— Очень. Очень похоже, — проговорил с горькой усмешкой. — Правда.

Эйлинель, сидевшая у стены на скамейке, вскрикнула и бросилась к Горлиму. Схватила его за руки, вгляделась в глаза... И вдруг заплакала, всхлипывая.

Он отстранился, высвободился. Прислонился к стене, — его трясло.

— Ты действительно Жестокий, — сказал с глубокой ненавистью. — Хуже пытки придумать было нельзя.

Эйлинель не могла остановиться — она вытирала слезы руками, зажимала себе рот... но при этих словах подняла голову — и взглянула на Горлима со страхом и непониманием.

— Горлим... ты что? Это же я... что они с тобой сделали?! Ты что — меня не узнаешь?!

— Очень. Очень похожа, — повторил Горлим.

Смотрел не на неё — на Гортхауэра.

Эйлинель наконец обрела дар речи. Вздохнула поглубже. В глазах впервые за все часы, проведенные здесь, появилась решимость.

— Ах ты стервец... — она вдруг с размаху залепила мужу пощечину. — Я сижу тут... я думаю, что его пытают... а он! Вместо того, чтобы сказать мне хотя бы "здравствуй" — заявляет, что я — не настоящая! И кто ты сам после этого?!

Горлим вздрогнул.

— Я уже видел... тебя. Хотел подойти... И вместо Эйлинель наткнулся на его засаду, — кивнул в сторону Гортхауэра. — Что же до пыток... можешь радоваться, я уже предал своих. Радуйтесь оба.

Эйлинель побледнела. Хотела что-то сказать... но слова у нее застряли в горле. Она несколько секунд смотрела на Горлима широко раскрытыми глазами — а потом схватилась за грудь, и бросилась прочь — в незапертую дверь, наружу.

Горт не стал ее останавливать, только проводил взглядом.

— Ну и слепец же ты, Горлим, — проговорил он. — Жестокий слепец. Видел бы ты, как она кричала, когда узнала, что ты здесь. А ты ей, значит, вместо "здравствуй"...

— Что у тебя ещё припасено? — тихо, со сдерживаемой яростью спросил Горлим. — Может, мать мою покажешь? Или других, кого убил?

— Не знаю, кто твоя мать, — устало проговорил Горт, — но я не феаноринг, чтобы убивать женщин.

Оглянулся на ожидавших в дверях воинов. Бросил коротко:

— Ладно. В камеру его пока... Посмотрим.

Эйлинель сидела в коридоре, лицом в угол, вжимаясь в стену, как будто хотела слиться с камнем, спрятаться от всего мира. Никто из "черных" ее не тронул.

Горт коснулся ее плеча... осторожно, одними пальцами.

Она медленно подняла голову, — взгляд, полный беспросветного отчаяния.

— Что... что ты с ним сделал?

— Он решил, что ты — всего лишь морок. Или — темная майа, принявшая вид погибшей Эйлинель. Прости. Если сумеешь его переубедить — попытайся.

— Да как же... да как же так...- она говорила, не замечая, что по лицу текут слёзы, даже не пыталась их вытирать. — Ты заманил его на мой призрак? Ведь так?

Горт покачал головой.

— Нет. Он жаждал увидеть тебя... Я читал его память: он увидел то, чего желал больше всего на свете. Ходил к вашему дому, там, в Дортонионе, далеко. Игру теней принял за твой силуэт... это случайность. Я сам понял это только сейчас.

— Он не поверит, ни за что, никогда не поверит. И я бы не поверила. А теперь... теперь он умрёт, а я... я останусь с тем, что ударила его... перед смертью...

— Прости... Эйлинель, — он впервые назвал ее по имени. — Если не поверит — значит, жестокий слепец.

— Нет... Нет. Он никогда не поверит, что ты не посылал тот призрак... там, в Дортонионе.

— Ладно. Я могу вернуть тебя — к твоим. Много беженцев сейчас идет по окрестным землям, путь у всех один — в Бретиль, доберешься с ними, там разыщешь своих. Это тебя устроит?

— А... а Горлим?

— Даст клятву не поднимать оружия против Севера — и пусть убирается на все четыре стороны.

— Он скорее умрёт, чем предаст своих... Может, ради меня он и мог бы, но я... — она снова всхлипнула, судорожно вздохнула. — Я для него мертва.

— Тогда я убью его, — спокойно сказал Горт. — Или...

Он не договорил.

Эйлинель молча смотрела на него, не заметив, что умоляюще сложила руки. Просить? Пощадить врага, который не просит этого, который не сломлен, который стоит до конца? Пощадить — любимого? А ему-то что, его дело — война...

— Или — что?!

— Он воин, — проговорил Горт, на вид равнодушно и отстраненно. — Он — непримиримый враг, который, не задумываясь, убивал моих людей. В его отряде люди, которые истово верят в правоту нолдор... и не останавливаются перед тем, чтобы убивать и безоружных, если они "рабы Тьмы", по их словам. Я не имею права отпустить такого человека на свободу, чтобы он и дальше продолжил сражаться против моих людей. Единственная возможность... — Горт помолчал несколько секунд. — Я отпущу его, но прежде отрублю большие пальцы на обеих руках. Калекой он не станет, с этим можно жить. Единственное, что он более не сможет никогда — держать меч или лук. Сражаться.

Эйлинель почувствовала, что перед глазами всё плывёт, окружающее застилает чёрная пелена, а в ушах страшно зазвенело. Мгновение — и мир померк.

Горт глубоко вздохнул и поднял девушку на руки. Наверху в этом форте были вполне приличные жилые комнаты...

В небольшой комнате и вправду было довольно уютно, и вдобавок тепло. Низкая кровать была застелена шкурами, но на столе лежал тонкий слой пыли. Здесь давно никто не жил. Горт щелкнул пальцами — пыль собралась в пушистый клубочек и растворилась в воздухе.

Он уложил Эйлинель на кровать, сел рядом. Погладил по горячему лбу. Совсем молоденькая, а уже — жена. И скоро будет, должно быть — вдова. Ей бы еще в куклы играть, а тут — война, бегство...

Эйлинель вздрогнула... очнулась. Первое, что увидела, — Гортхауэр. И его чувства — как волной. Жалеет её?!

— Ты...

— Полежи спокойно. Ты и так в последние дни наверняка натерпелась.

Он провел рукой по ее спутанным волосам, давно уже не видевшим гребня. Странно — но в этом прикосновении не было ничего отвратительного... или хотя бы скабрезного, как мужчины иногда касаются женщин.

— Мне жаль, что так получилось. В самом деле жаль. Я бы попросил у тебя прощения, если б это не было смешным и бессмысленным.

Она в смятении смотрела на него. Устала, — от переживаний, от дороги, от мучительного долгого ожидания... от войны.

— Почему ты так... со мною... по-человечески? Я ведь тебе враг... И мой муж тоже.

— Ты мне не враг. Твой муж... Не по моему желанию он враг мне. Эйлинель, я не первый раз вижу таких, как ты, убежденных, что слуги Моргота — чудовища бездны; что уж говорить обо мне, Гортауре Жестоком. Трудно переубеждать. Знаешь, рано или поздно наступает безразличие: все равно, что о тебе говорят или думают, а если враги трясутся от ужаса, завидев тебя — тем лучше. А потом снова, случайно, встречаешь таких вот... как вы. И все возвращается с новой силой. Снова хочется заставить поверить, понять...

— Заставить... Поверить — во что?

— Что мы — такие же люди, как вы, а не чудовища бездны. Что мы тоже не хотим войны и крови. Что мы тоже хотим жить на земле, любить, создавать, строить, растить детей.

— В это нельзя поверить... пока мы видим от вас только кровь и смерть.

— Да, но ты ведь не видела, как нолдор несли кровь и смерть в наши земли. Это — далеко... стало быть, неправда.

Она тяжко вздохнула. Нолдор, война... из-за эльфийских Камней... По человеческим меркам — немыслимо давняя, даже вечная. И конца-краю ей не видно.

Горт кивнул.

— Осада Твердыни длилась не одну сотню лет. Только вот нолдор этого было мало. Враг копит силы — нужно делать все, чтоб лишить его этих сил. Врагу с давних пор служат люди — будем ослаблять Врага, совершая вылазки в его земли — под прикрытием Осады. А женщины, дети... Женщины растят из детей воинов, и все они служат Врагу. Все они — проклятые отступники. Сорная трава. К тому же, они и так живут мало — как бабочки-однодневки: чуть раньше, чуть позже — смерть все равно заберет их: что проку жалеть? Не нужно даже марать руки самим: мужчины Трех Племен вполне справятся с этой задачей, да и вастаки не останутся в стороне: достаточно лишь покрасочнее рассказать им, сплести видения о том, как иначе их угонят в рабство в Ангбанд.

— Это не видения, — тихо сказала Эйлинель. — Через наши земли возвращались те, кому удалось бежать... с ваших рудников.

— Да, — согласился Горт. — Но это были воины. А ты предлагаешь — просто убивать всех, как это делают нолдор? Раненых и оставшихся в живых воинов врага – добивать на поле боя?

— Нет, — вздрогнула Эйлинель. — Но эта война... Она никогда не закончится. Она идёт уже сотни лет. Нам не победить вас... а вам — нас.

— Ну почему же, — Горт улыбнулся, и в улыбке снова появилось что-то жутковатое. — Мы можем уничтожить нолдор. Достаточно лишь забыть о том, что они тоже... Люди.

— Они не люди, — машинально сказала Эйлинель и сжалась от его улыбки. — А теперь... теперь, если я вернусь... другие тоже будут думать, что я морок... или что это не я, а тёмная майа...

— Ну, это все же вряд ли. Что, родная мать не сможет отличить, где морок, а где ее дочь? Или друзья, которые тебя знают с детства? К тому же, и ваша Халет, насколько я слышал о ней — женщина мудрая, и просто так никого в обиду не даст. Горлим — дело другое, обстановка, сама понимаешь, располагает к недоверию.

— Пожалуйста, — тихо попросила Эйлинель. – Пожалуйста, отпусти его... не калечь. Он и так вас ненавидит. Неужели ты думаешь, что этим ты что-то изменишь?

— Море ненависти не вычерпаешь ложкой. Я отпущу его — и через месяц он снова поведет своих, чтобы убивать.

Эйлинель закрыла глаза, — беззвучно плакала. Нервно попыталась вытереть слёзы: когда лежишь, они норовят залиться в ухо, очень неприятно.

— Я бы всё сделала, чтобы с ним ничего не случилось... только я же ничего не могу, и у меня ничего нет... кроме меня самой...

— Отпущу я его — он будет убежден, что в этом вражье коварство, что за ним будут следить, чтобы он привел нас к тайным местам. Что бы я ни сделал — это не уменьшит его ненависти. А остальные из их отряда? Я ведь уничтожу их — я не имею права поступить иначе. Сохранить ему жизнь я могу только по твоей просьбе, но не думаю, что это будет тебе благом. Он ведь и вправду может убедить людей, что ты — подменыш. И что тогда?

— Я не знаю... я правда не знаю.

— И ждешь, что я приму за тебя решение? Но я ведь не знаю твоей жизни. Я даже не читал твою память — как это сделал с ним. Вы любите говорить: "темные — рабы"... а знаешь, чем раб отличается от свободного? Тем, что готов принимать решения сам — и отвечать за них.

— Как же я могу что-то решать, когда мы оба — твои пленники?

— Ты хочешь, чтобы я отпустил его? Убеди меня, что есть возможность сделать это — так, чтобы Горлим снова не встал против меня.

Она нахмурилась, отчаянно ища выход.

— А если... Ведь земля большая. Если бы нам с ним уйти — далеко-далеко отсюда, чтобы не добраться обратно... никак. Хотя, — она закусила губу, чтобы не заплакать снова, — нам уже не быть вместе.

— Земля большая, места на ней хватит всем — и людям, и нолдор, и нам... Если бы не упрямство таких, как он. Это тоже может быть счастьем — иметь врага. Знать, на кого можно показать пальцем: вот он, виновник всех моих бед! И не желать понимать, что главный враг — внутри каждого из нас. Тот самый враг, который сейчас заставляет Горлима прогонять даже ту, кто его любит.

— Пусть... пусть показывает. Пусть думает, как хочет, лишь бы... Лишь бы мне точно знать, что он где-то далеко, жив, свободен... и невредим.

Горт ответил не сразу, помолчал, раздумывая. Наконец сказал:

— Хорошо. Пусть будет, как ты говоришь: я отпущу его. Но — единственный раз: если судьба сведет нас с ним вторично... Ты понимаешь.

Она закивала, — улыбка сквозь слёзы, радость, в которую она сама едва могла поверить.

— Спасибо...

— Не благодари. Скоро ты сама наверняка убедишься, чем может обернуться твоя доброта. Теперь ответь: куда пойдет Горлим, когда его выведут из крепости?

— Своих искать... Отряд Барахира.

Она вздрогнула.

— Их уже... нет?

— Не пойдет, — возразил Горт. — Он будет уверен, что мы следим за ним и только этого и ждем. Что он приведет нас к отряду.

— Тогда — домой. В Дортонион. Искать мою могилу. Если она есть. Тех, кто что-то знает обо мне.

— В Дортонионе почти никого не осталось. Только одинокие старики... которые не захотели покидать свои дома – говорят, все равно, где умирать, — Горт вдруг вздрогнул так, словно его ударили, и по его лицу пробежала тень. — Ты видела только свое селение, я же могу сказать — так почти по всему Дортониону. Он узнает, что ты ушла вместе с остальными. Потом, если повезет, доберется до ваших... он будет один, он пойдет быстро, может, и повезет. Узнает, что ты пропала однажды ночью. И?..

— Пойдёт по следам. По моим. Времени прошло немного, — найдёт. Может, с собакой.

— Уже не найдет: пройдет несколько дней. Но... Положим. Поймет, что тебя забрали волчьи всадники.

— И эти следы приведут его обратно... сюда. Замкнутый круг. По крайней мере, он поймёт, что это была действительно я, — она мужественно сдержалась. — И тогда... Конечно, один он не пойдёт штурмовать форт, это безумие, но будет думать, что делать. Он... он будет очень переживать, — как просить у меня прощения...

— Хорошо, если так. А может быть и иначе. Он может решить, что тебя убили здесь — и кто-то из наших надел твой облик. И вернется к вашим людям. А там — встретит тебя. И скажет во всеуслышанье: я знаю, я видел, я был там — Эйлинель мертва, а это — прислужница Врага, посмевшая взять ее облик!

Эйлинель поникла.

— Да, это скорее так будет...

— Возможно, ему и вправят мозги, — продолжал Горт. — Но кто знает?.. Они ведь могут и изгнать тебя: я уже был свидетелем такому, многократно. Теперь ответь: куда ты пойдешь тогда?

— На юг... Туда, где меня не знают. Где можно забиться в угол и начать новую жизнь.

— Ладно. Если случится худшее и тебе все же придется думать об этом... имей в виду: ты можешь пойти еще и на Север.

— На Север?! Ты хочешь сказать — к вашим?

— Да. В Твердыню... в Аст Ахе, которое вы называете — Ангамандо.

Она ошеломлённо смотрела на него.

— И... что я там буду делать?

— Жить. Учиться. Узнаешь наших людей, найдешь друзей, потом сама разыщешь дело по душе.

— Но ведь я же... Я не смогу. Жить среди вас, зная, что вы воюете с моими... Да и они тоже ведь. Предательница, перебежчик.

— Наши-то смогут, — Горт вздохнул. — А знаешь, что выливается из таких случаев? Ваши пытаются вернуться к своим, переубедить, рассказать, доказать, что не всегда нужно браться за мечи, что с Севером можно договориться, что можно жить в мире... Хорошо, если живы остаются. Потому что попадись такие на глаза нолдор — все: рабы Врага, их зачаровали в Ангамандо, и выпустили, чтобы сеять смуту и раздор в светлых землях. А дальше разговор короток: меч к горлу... И конец. Вот так-то, Эйлинель. Потому мы и стараемся, когда случается что-то похожее — вернуть ваших к своим так, чтобы они даже сами толком не поняли, что произошло. С тобой, увы, не получилось: я был обязан раздобыть сведения о Барахире.

Эйлинель сжала виски. Вот оно как... Значит, назад дороги просто нет. Она всё пыталась отогнать это от себя, что-то придумать, выпутаться... но теперь это встало перед ней во весь рост. Значит, путь их — навсегда врозь. Горлиму — назад, на свободу, а ей... Стать тем, кого в ней он уже видит. Врагом. Навсегда.

— Можно... можно мне увидеть, как Горлим уходит на свободу?

— Можно.

Горт отвернулся, на пару секунд лицо его стало сосредоточенным, взгляд ушел в себя. Потом посмотрел на Эйлинель и пояснил:

— Я приказал вывести его за пределы крепости и отпустить. Сейчас исполнят. Если хочешь увидеть — идем.

— Разреши, я встану...

— Вставай, вставай, — Горт сам поднялся тоже. — Ты ведь не ранена, просто измоталась.

— Да...

Встала, отчаянно и решительно посмотрела куда-то в сторону. Вот и всё. Хватит обманывать себя. А сейчас это "всё" обретёт реальность, — когда она увидит, как уходит навсегда тот, кто дороже всего на свете...

Горт пошел первым; она следовала за ним. Спустились на один ярус вниз... Открытая галерея, вернее, открытая — сверху; во внешней стене — узкие бойницы. Горт остановился рядом с одной из них и показал Эйлинель:

— Смотри. Сейчас его выведут.

Видно было — как на ладони. Широкий ров внизу... подъемный мост через него, дорога, ведущая прочь... Выводят человека — Эйлинель даже с такого расстояния узнала Горлима — проводят через мост, чуть дальше. Отпускают. Сами возвращаются. Горлим стоит, недоуменно глядя им вслед, глядя на крепость... Не понимая.

— Хорошо, что он меня не видит, — с трудом выговорила Эйлинель.

— Конечно. Увидел бы — лишь еще крепче уверился бы в обмане.

Эйлинель стояла, вцепившись в камень стены, и смотрела, смотрела, смотрела... не могла оторваться. Вот маленькая фигурка далеко внизу наконец решилась — двинулась в путь. Ещё немного, и он скроется... и больше она его не увидит... Никогда.

— Никогда.

Она не заметила, что сказала это вслух.

Горт ничего не ответил — смолчал. Говорить было нечего, любые слова утешения прозвучали бы насмешкой или цинизмом... или просто глупостью. Всего лишь одна судьба, одна жизнь. А сколько таких проходит вдали? сколько жизней сломано этой войной? Проще — действительно стать Жестоким, ничего не ощущать, ни о чем не жалеть, идти к своей цели — хоть и по трупам. А вот так, когда с одной стороны — ты ведешь войну, а с другой — ты чувствуешь все так же, как прежде, собираешь груз своей вины, который умножается с каждым годом...

— Ладно, — сказал он наконец. — Пойдем, Эйлинель. Ни к чему на него смотреть, только сама себя мучаешь.

Эйлинель обернулась: страшные сухие глаза, как будто она выплакала все слёзы, и мир теперь застыл.

— Пойдём... Только скажи мне, пожалуйста...

— Да? — Горт, уже шагнувший было к выходу, остановился.

— Их отряд... Их уже нет?

— Их не будет. Через несколько часов. Прости, Эйлинель.

— Я... — она вдруг застыла. — Ты просишь у меня прощения?

Было совершенно ясно, что она воспринимает это далеко не как просто слова.

— Ты все равно не простишь, так что это бессмысленно.

— Тебе — _нужно_ — чтобы тебя простили?

Горт улыбнулся, словно говоря — "ну надо же, какие вопросы!". Качнул головой неопределенно.

— Скажем так: мне было бы проще. Легче. Но что толку с таких прощений, если они ничего не меняют? Я ведь не могу отказаться от своего дела, не могу бросить оружие.

— Не можешь — потому что ты подчиняешься Морготу?

— Потому что без меня нашим людям выстоять будет гораздо труднее. Потому что — как я могу оставить без защиты тех, кто в ней нуждается? И даже если бы я бросил меч прямо перед нолдор — это привело бы лишь к тому, что меня бы просто убили.

Эйлинель несколько мгновений смотрела на него. Странно — как над этим существом может быть ещё какой-то господин, лорд? Но ведь есть же...

Глубоко вздохнула, взглянула ещё раз — туда, вниз, где уже перед воротами никого не было.

— Идём...

Он пошел впереди. Не оглядывался; говорил негромко.

— Тебе лучше всего попробовать вернуться к своим. Мне только нужно знать, от кого именно ты отбилась; мы довезем тебя туда, к ним, близко, так, чтобы ты добралась наверняка, не заблудившись, и чтобы ваши не заподозрили, что мы тебе помогли.

— Мы шли в лес Бретиль... Я совсем не знаю дороги, никогда не была там. Нам оставалось ещё дня три пути, так говорили. Я заблудилась, бродила по лесу, потом устала, заснула... и тут — ваши.

— Вы дойдете, все будет хорошо. Мы знаем о беженцах, Эйлинель, мы следим, чтобы на вашем пути не было опасностей.

Она прерывисто вздохнула.

— Хорошо... Вот только Горлим... Если мы всё-таки встретимся... как же мне быть?

— Тебе лучше знать, что скажут ваши люди, если узнают, что ты была у нас. Лгать тебе незачем: ты могла бы сказать, что тебя притащили в нашу крепость, держали взаперти, говорили — хорошо, что ты его жена, он будет сговорчивее... А потом просто завезли в лес и бросили, и ты бродила в поисках вашего отряда. Не нужно только рассказывать об этом разговоре. Не думаю, что тебя сочтут в чем-то виновной.

— Так я ни в чём и не виновата, — непонимающе сказала она. — Хорошо, что лучше не лгать...

Подумалось: ну хорошо, отпустил он по её просьбе Горлима, теперь вот — её. И множество чёрных воинов это видели... Узнает Моргот, что он вот так... И что будет? Вряд ли Врагу Мира это понравится...

— И знаешь, лучше сделать это сейчас — чтобы ты добралась до своих засветло. Тебе придется пройти по лесу где-то полмили... Там я пошлю птицу — будет проводником, чтобы ты не заблудилась снова.

— Хорошо, я пойду... — и внезапно решилась. — Но ведь тебя же... Тебя же покарают за то, что ты нас отпустил.

— Кто? — Горт удивился. — Впрочем, не все поймут, это верно. Не о тебе, о Горлиме...

— Ну, как — кто. Моргот...

— Не покарает, не волнуйся.

— Ты сделаешь так, чтобы он не узнал?

— Ну, знаешь, если бы я рассказывал Мелькору о каждом эпизоде этой войны... Нет, думаю, он скорее будет доволен. В военных частностях он доверяет мне — я лучше разбираюсь в таких вещах. А жестокость ему не по нраву.

Эйлинель не могла поверить своим ушам: услышанное просто не лезло ни в какие ворота. Они уже спустились вниз.

Они вышли во двор крепости. Огромный темно-серый волк с красными глазами — то ли один из тех, что привезли ее сюда, то ли похожий — мягко подошел к Горту, ткнулся мордой ему в грудь. Горт потрепал его по холке, словно собаку.

— Вот на нем и доедешь. Тут другие провожатые не нужны. Главное — держись покрепче.

Эйлинель неуверенно подошла к волку, — страшно ведь, такой зверь...

— Они как будто разумные... или мне кажется?

— Конечно. Тоже майар, как и я, только иные по своей сути. Не бойся их, они не нападают просто так.

Она вздохнула: легко сказать — не бойся. Вспомнила, как её учили в детстве знакомиться с собаками. Надо протянуть открытую ладонь...

С этим волком подобные тонкости, похоже, были ни к чему. Он лизнул ее ладонь — и вдруг улыбнулся ей всей мордой: именно улыбнулся, а не оскалил зубы с угрозой, это было видно — хотя зубы у него были... не приведи Эру под такие попасть. А потом лег перед ней и мотнул головой, как будто говоря: давай, залезай.

— Садись, — сказал Горт. — Думаю, доберетесь без труда.

Эйлинель забралась на спину, крепко ухватилась за волчью шерсть, — ох, какая же она густая и мягкая! — и невольно подумала, что не надо вцепляться слишком сильно, вдруг зверю будет больно. Обернулась.

— Прощай, Гортхауэр.

— Прощай, Эйлинель.

"И лучше, чтобы это на самом деле было "прощай"... а не "до встречи", — подумал он.

Горт поднял руку — и ворота крепости отворились. Волк вышел наружу, ступая плавно и мягко — если он и бежать будет так же, удержаться будет нетрудно.

Прошли мост, и волк понесся по лесу, все убыстряя и убыстряя свой бег, умудряясь так выбирать дорогу, чтобы пролетавшие мимо ветки не хлестали Эйлинель по лицу.

Свободна!... Это с трудом укладывалось в голове. Её отпустили. Вернётся к своим, а там, рано или поздно, вернётся и Горлим, не век же он будет бродить по лесам... И она расскажет, объяснит, — у неё получится, ну не может же он не поверить... Сейчас это казалось почти реальным.

Волк несся плавно, ровно, не упадешь — разве только спрыгнуть...

Долгий бег по лесу, перелескам... И наконец — волк остановился. Не заметно было, чтобы он устал. Дождался, пока Эйлинель слезет, и еще раз улыбнулся ей по-волчьи.

А откуда-то сверху слетела сорока, самая обычная сорока. И зависла перед Эйлинель, прямо перед грудью. Птичьи глаза были, кажется, тоже разумными.

— Здравствуй, — тихо сказала ей Эйлинель. Почему-то ей показалось, что птица поймёт. — Куда мне идти?

Птица отлетела немного вперед, села на землю — ждала. Показывала. А волк несколько раз настойчиво покивал Эйлинель на сороку, потом совершенно не по-волчьи сел на задние лапы, и помахал лапой, явно имитируя человеческий жест: прощай. Смотрелось это забавно.

Эйлинель невольно заулыбалась: не ожидала. Тоже помахала волку — и шагнула вперёд, туда, куда указывала птица. На глаза навернулись слёзы: ну совсем как в сказке, как будто попала в детство, и снится сон...

Сорока летела впереди, показывая дорогу; без нее Эйлинель точно заблудилась бы снова. Надо же, обычная сорока, ни за что не догадаться, что эта птица... служит Врагу? Нелепо звучит.

Впереди наконец заслышались голоса... и Эйлинель вдали меж стволами деревьев различила идущих по лесу людей.

***

Это был не бой — это была бойня. Никто не успел понять, откуда возникли черные воины. Да попросту все спали, никто не ожидал нападения, полагая, что их укрытие у священного озера надежно... Перед тем, как ему перерезали горло, один из них успел крикнуть — и проснулись остальные; кто-то выхватил меч — чтобы тут же упасть под ударами стрел, прилетевших из темноты.

Остальные умерли быстро.

Хатальдир тоже успел проснуться и дёрнуться куда-то в сторону — когда слух поймал свист стрел. Схватился за меч, сразу же осознал: это смерть.

Меч вылетел из руки — кто-то умело выбил его. Следом — короткий свист стрелы, и резкая боль в груди. Тут же — чей-то силуэт в свете луны, блеск кинжала перед глазами...

И тут вдруг — чья-то рука перехватила кинжал, и раздался голос из темноты:

— Нет, погоди, постой.

— Что такое?

— Ты посмотри, он же совсем ребенок! Мы не убиваем детей, ты что, забыл?!

Ах, ребёнок?!.. Хатальдир рванулся вперёд, выхватывая нож из-за пояса, и сразу же новая боль взорвалась в груди, тело охватила слабость — подкосились ноги... Хатальдир почувствовал, как по груди течет что-то горячее, мокрое... пропитывает рубаху... и понял: это его кровь.

Вот и всё, — обречённо прошла мысль. Только и успею умереть…

Но нет — он не умирал. Он лежал на земле, над головой были звезды... И несколько силуэтов. Похоже, эти люди видели его так же ясно, как днем.

— …Дерется волчонок, как взрослый, ранить успели, вот незадача... Ладно, здесь все равно ничего не сделаешь, сейчас — чарами, а в крепости посмотрим, что там с ним, насколько опасно….

Чарами, — отозвалось в голове как колокол. И — плен... Больно ужасно, хоть вой, и некуда от этого деться...

— Усыпи его, а то везти замучаемся. На младшего твоего похож, надо же...

— Само собой, — ответил первый, и наклонился над Хатальдиром. Провел рукой над раной, и нараспев заговорил — незнакомые слова на чужом языке, медленные, тягучие, жуткие...

Закружилось вокруг звездное небо. Темнота встала со всех сторон и потекла вверх, вверх, вверх, застилая собою звезды. Омут без дна, бесконечный омут тьмы... сопротивляться было невозможно — все помутилось в сознании, все померкло.

Очнулся Хатальдир от боли. Вскрикнул, раскрыл глаза... и увидел, что прямо над ним, над его раной, склоняется фигура в черной одежде; человек. А за ним горит яркий свет, не огонь, какой-то странный светильник…

Сразу резко ударило по нервам: ночной налёт чёрных, стрелы... И страшнее боли — осознание: свои мертвы, а он в плену. Пытать будут... Хатальдир стиснул зубы. Ничего им не узнать, никогда, ничего…

— Так, он очнулся, я же говорил! — резкий голос "черного". — Гельтир!

Чьи-то холодные пальцы на висках. Сознание снова начало плыть... Мутнеющим зрением Хатальдир увидел, что черный снова склоняется над ним, в его руках какой-то странный инструмент, похожий на тонкий заостренный клюв, и ощутил холод металла в своем теле... короткая вспышка боли — и все снова померкло.

Следующее пробуждение было иным.

Он лежал в постели, под грубым серым одеялом. Вокруг были каменные стены... самые обычные стены, во всех крепостях такие. Перевязанная грудь хотя и болела — не так уж сильно. Из узкого высокого окна лился вечерний свет.

Ничего не понимая, он тряхнул головой. Что это было? Пытали? Он ничего не помнит... Где он, что это за комната? Может, пока был без памяти, отбили свои, — может, даже сами нолдор? — и он теперь у них?

Осторожно попробовал сесть.

Нет... слишком больно. И слабость. Зато он увидел — на столе рядом с кроватью — деревянная кружка с водой.

Подумал — а вот это неплохо, очень кстати, пить очень хотелось. Наверняка свои. Потянулся к кружке.

— Очнулся! — звонкий девичий голос. — Осторожнее, что ж ты так прыгаешь, тебе нельзя...

И как он не заметил, откуда она появилась? Девушка в светло-коричневом платье с разноцветным тонким узором по вороту: вышитые осенние листья, ягоды, цветы, зеленые стебли травы... Красивый узор. И девушка красивая: светловолосая, с серыми ясными глазами, тоненькая.

От неожиданности он захлопал глазами: надо же!

— "Нельзя", "нельзя", — сказал ворчливо. — Живой, вот и прыгаю. Дай воды, что ли.

— Сейчас-сейчас, — заторопилась девушка, скрылась на миг в соседней комнате, и тут же выскочила обратно с кувшином. Наполнила кружку снова.

— Ты пей, пей, вот тут отвар особый, заживляющий... только осторожнее, не поднимайся так резко. Давай я тебе помогу, — и она поправила ему подушку. Хатальдир только сейчас обнаружил, что тут и подушка была — так, чтобы ему было удобно сидеть.

— Не надо, я сам, — хотел отстраниться, но было поздно. — Где это я?

— У друзей, не волнуйся. Тебя еле живого привезли, еще немного — и все бы...

— Да уж, — сказал сдержанно. — Ночью напали эти, чёрные. Может, кто ещё и уцелел из наших... не знаешь?

— Не знаю... — покачала головой девушка. — Я же просто целитель. Я и не спрашивала, не до того было, знаешь ли. А что было-то? Кто тебя... так?

— Я ж говорю, чёрные. Мы у озера скрывались, думали, там нас никто не найдёт... Но вот нашли.

Девушка понурилась с виноватым видом.

— Извини... Я не знала. Но ты выжил, это все же лучше...

— Что... остальные — все? — тихо спросил Хатальдир.

— Я не знаю, — повторила девушка. — Правда не знаю. Раненых же много, война эта проклятая, бесконечная...

— Да... точно. Послушай, ну расскажи мне, что было-то? Они же меня утащили, чёрные, вроде пытали... только я ничего не помню.

— Да я правда не знаю! Это не у меня надо спрашивать, а у тех, кто тебя привез. Только их нету сейчас, они в дозоре, и еще дня три не вернутся. Потерпи, что ты, как маленький.

— Ну вот ещё! — он обиделся. — Эти ещё говорили, чёрные — мы детей не убиваем, а сами — стрелой. Теперь ещё ты!

— А ты и есть почти ребенок, — засмеялась девушка. — Тебе лет-то сколько? Тебе ж пятнадцати нету.

— Тринадцать, — он смотрел исподлобья. — У нас вообще считается, что в одиннадцать уже мужчина и воин.

— Ну, может, и воин, — целительница смягчилась, — но ближайший месяц тебе точно не воевать. Вылечись сначала, чудо.

— И вовсе не "может", — он обиделся всерьёз. — Если бы у меня меч был сейчас, я бы тебе показал. У нас за каждого убитого врага зарубки на ножнах делают. У меня уже три.

— Ну и что это были за враги? — насмешливо спросила девушка. — Наверное, какие-нибудь дикие орки, что только драпать и могут?

— А что, орки домашние бывают? — огрызнулся он. — Тоже мне.

— Ну ладно, ладно, — девушка потрепала его по плечу. — Извини. Есть-то хочешь? Тебе можно, даже нужно. Я там как раз готовила.

От этого вопроса он вдруг обнаружил, что зверски голоден.

— Ага, хочу. Может, всё-таки скажешь, где я?

— Это крепость такая, на востоке Лотланна, ты не знаешь. Здесь эльфы живут, разные: синдар, авари... Ну, и люди тоже. Успокойся уже.

— "Успокойся", — фыркнул Хатальдир. — Ясно, никогда в плену не была. Ладно...

— Упаси меня Эа от такого счастья, — серьезно сказала девушка. — Ладно, я сейчас поесть принесу.

Она выпорхнула из комнаты, вернулась вскоре с подносом, на котором была тарелка, от которой по всей комнатке пошел вкуснейший запах — по запаху судя, картошка, с чем-то тушеная. С местными травами, наверное.

— Держи, — подала она ему. — Только осторожнее, горячо. Тут как раз столько, сколько тебе можно. Худющий ты, видно, впроголодь давно живешь...

Он набросился на еду, — смёл всё чуть не в мгновение. Глубоко вздохнул... и осторожно опустил ноги на пол. Голова кружится... а, ладно.

— Вот бегать тебе пока не надо, — предупредила девушка, вмиг посерьезнев. — Это я тебе как целитель говорю. Сейчас вскочишь, и опять свалишься на несколько дней — ты же этого не хочешь?

— Бегать я не собираюсь, — раздражённо сказал он. — А узнать про своих мне позарез надо, понимаешь ты или нет! Может, кто-то из них жив, в плену, может, их выручить можно! Если тебя уж так заботит, иди рядом. А не то я один пойду ваших лордов искать.

— Здесь сейчас лордов нет, — грустно сказала девушка. — Хочешь, я позову Линнэрта — он здесь сейчас за главного? Он говорил с теми, кто тебя привез, должно быть, знает, что они рассказали.

— Вот, это уже дело другое. Позови, конечно.

— Только обещай, что ляжешь и будешь спокойно лежать, — предупредила она. — Я скоро.

Вернулась она не сразу — наверное, искала этого Линнэрта. Оказалось — это эльф. Высокий, красивый, в коричневой с зеленым простой походной одежде... судя по серебристым длинным волосам, заплетенным в жгуты — синда. Он сел у постели Хатальдира.

— Увы, не могу сообщить тебе приятных новостей, — голос у него оказался певучим, глубоким, но вместе с тем твердым. — Никто из вашего отряда не выжил... Мне жаль.

У Хатальдира словно что-то оборвалось внутри, — ну чувствовал же, и всё же на что-то надеялся... Как будто разом стал старше намного.

— Будь они прокляты, чёрные...

— У тебя там были родичи? — тихо спросил Линнэрт.

— Да, брат... Да если бы и не был. Всё равно. Это был мой отряд.

— Дортонионский, — уточнил Линнэрт. — Барахир... я слыхал. Да, достойные были воины. Жаль.

Хатальдир стиснул зубы: о них нельзя плакать, да и не по-мужски это.

— Выходит, мне теперь и идти-то некуда. Только брат и был, и Дортонион... оттуда все ушли. Спасались от врага.

— Ну, ваши ведь в Бретиль идут, наверное, или в Эстолад, — заметил эльф. — Туда, верно, и тебе. Ты с детства в Дортонионе живешь?

— Идут только женщины с детьми. А мы ушли в леса, сражаться. Я не ребёнок, чтобы за юбками прятаться. А я там с детства, только брат говорил — раньше я где-то в другом месте жил. Ну, и он тоже, конечно.

— Женщинам и детям тоже нужна защита и помощь. Вы, люди, часто не понимаете этого, и готовы безоглядно бросаться в бой, невзирая на веления разума. Но я не против тебя говорю, — добавил он, заметив вспыхнувший огонек в глазах Хатальдира. — Ты, конечно, поступал достойно. Но теперь тебе для начала нужно поправиться, иначе много не навоюешь.

— Это верно, — хмуро признал Хатальдир. — И долго мне тут валяться?

— Дней двадцать как минимум, — заговорила девушка — как отрезала. — И это с учетом того, что тебя будут лечить чарами. Ты что, смеешься? У тебя стрела на палец от сердца была, ты уже одной ногой в Эа был! Жить надоело?

— Ого! — его аж мороз пробрал. — Вот гады, надо же так стрелять-то метко, ночью! Небось оборотни все, чёрные-то эти, в темноте видят!

— А как же, — сказал эльф. — Эльфы тоже в темноте видят. Кстати, как тебя зовут? Мы же до сих пор не знаем.

— Хатальдир. Раньше Юным звали, самый младший был потому что... теперь некому звать. А чёрные сказали — дерётся, как волчонок. Вот и буду Волчонок. Пусть боятся. Потому что был волчонок, стану волком.

— А меня — Лайсин, — представилась девушка. — Волком, говоришь? Волки — это у Гортхауэра... ты же на них быть похожим уж точно не захочешь.

— Раз им не понравилось, значит, таким и буду, — упрямо сказал он. — Не всё зверьё Врагу служит, есть и нормальные.

— Хатальдир... — повторила Лайсин, и вдруг села на скамью у стены. — Послушай-ка... А расскажи, что ты знаешь о своем детстве, ну, ты говорил, не сначала жил в Дортонионе... помнишь хоть что-нибудь?

— Да так... Образы, — неохотно сказал он. — Иногда снится, чётко так... И такое ощущение, что ты дома, и что нет войны. Или что она далеко, по крайней мере. Спокойно так. Маму помню, но смутно. Однажды только приснилась, — стирала что-то, и улыбка такая ясная. Платье светло-коричневое, с красной и зелёной вышивкой и... как это... Ну, в украшениях я не силён, но вижу хорошо – бусы, что ли... И ещё... Много всего.

Девушка переглянулась с эльфом, и Хатальдиру показалось — он ей едва заметно кивнул.

— Ты понимаешь... я знаю, что у меня был брат. И его звали, как тебя... Хатальдир. Но он пропал... не могли найти. Как раз, когда ему пять лет было, а мне — семь. И вот — ты...

— А я-то причём? У меня брат есть... был. Ни про какую сестру я от него не слышал. Может, сыщется ещё... Хотя вряд ли. Наверняка тёмные украли, сделали оборотнем.

— А ведь вы похожи, — неожиданно заметил Линнэрт. — Гадать смысла нет, нужно проверить точно. Жаль, я сам не слишком силен в чарах... но можно и проще. У тебя же метка сделана, Лайсин, сзади на шее. У брата твоего должна быть такая же. Только он сам, наверное, не знает...

— Метка? — удивился Хатальдир и невольно потянулся к шее. — Ну да, есть шрам. А зачем их надо было делать, метки эти? Как клеймо, что ли?

— Так для опознания же, — пояснила Лайсин. — Мало ли что... Ну-ка, дай посмотрю. Нагни голову-то...

Она подошла к Хатальдиру, откинула пряди волос у него на затылке.

— Линнэрт, ну точно! — воскликнула она. — Ты посмотри, какой шрам, и на каком месте! Ему же срезали, понимаешь? Срезали, чтобы метки не осталось!

— Не понял! — Хатальдир напряжённо перевод взгляд с эльфа на девушку. — Кто чего срезал, зачем? Вы вообще о чём? Ты что, рабыня какая, чтобы на тебе клеймо ставили, чтоб не убежала или не потерялась?

— Похоже, — согласился эльф, посмотрев. — Но все равно нужно проверять наверняка. Это могла быть и не наша метка...

— При чем тут рабыня, — обиделась Лайсин. — Это на всякий случай делают, когда война или опасная дорога предстоит, мало ли что, потеряется ребенок? А если маленький совсем, младенец? Он же сам сказать не может, кто он и откуда. А так понятно, чей. Вот если б тебе не срезали татуировку, мы бы сейчас точно знали, брат ты мой или не брат. Но ничего, можно проверить все равно... а что, ты мне очень даже нравишься как брат! Это было бы здорово!

Хатальдир хмыкнул. Тоже мне, замена брату. Девчонка.

— А что за татуировка? Знак клана, что ли?

— Ну да, вроде, — кивнула она. — Символ. Вот...

Она откинула свои волосы со спины и нагнула голову. На шее, у самых волос, у нее оказался знак — символ, словно нарисованный черным пером: летящая над волной чайка, а над чайкой — звезда. Знак был совсем маленьким, и выглядел даже красиво.

— Ишь ты, — удивился Хатальдир. — Никогда таких не видел. У наших не было таких штук, тем более чёрным. А что это значит?

— Ну и что, что черным, — снова чуть обиделась девушка. — Это же просто символ, что ты, никогда ничего черного не носил? Небо ночью тоже черное, и земля черная, и чернила черные... А знак означает... ох, это долго объяснять. В двух словах не расскажешь....

— Чем гадать, брат или не брат, проще это проверить, — вмешался эльф. — Лайсин, давно бы уже сбегала и принесла...

Лайсин кивнула и умчалась куда-то; прибежала почти сразу же, с подносиком, на котором лежали какие-то стеклянные и металлические штучки. А дальше сделала то, чего Хатальдир не понял: закатала себе рукав и подставила руку эльфу. Тот взял с подноса какую-то жутковатую стеклянную штуковину с длинной иглой на конце.

Хатальдир сжался.

— Это ещё что такое?

— Да ты не бойся, — успокаивающе улыбнулся эльф, заметив его испуг. — Ты в самом деле, как ребенок... Кровь нужно взять из вены — для проверки. Это не больнее, чем комар укусил. Понимаешь, дело в том, что кровь существ, принадлежащих к одному роду — отличается от крови прочих родов; кровь, она ведь не просто жидкость, она из множества мельчайших частиц состоит. В этих частичках — та самая память, из-за которой сын похож на отца, брат на сестру... никогда не задумывался, почему это так? Вот этот "рисунок" можно проверить; и если он у вас окажется одинаковым, значит, вы точно брат и сестра. А если разным — ну, тогда нет...

Говоря это, он пару раз туго обмотал руку Лайсин выше локтя, и, когда на его сгибе вздулась вена, осторожно ввел в нее иглу. Небольшой прозрачный резервуар стал наполняться кровью. Сделав это, эльф вытащил иглу, а Лайсин сама протерла место укола кусочком ткани и снова опустила рукав.

— Теперь ты, — сказала она.

Хатальдир нахмурился: процедура выглядела не слишком приятной, и от неё очень хотелось отказаться. Но не показывать же это при девчонке!

Завернул рукав, протянул руку.

— Ну, давайте.

Оказалось — действительно почти совсем не больно, сосновой иголкой уколоться — и то больнее, эльф говорил правду. Хатальдир даже с некоторым любопытством следил, как стеклянная штучка наполняется его кровью. Лайсин унесла подносик и вернулась.

— Ну вот, — удовлетворенно сказал Линнэрт, — теперь главное — скоро вернутся наши, там Нэртар умеет такие дела разбирать. Жаль, я сам никогда не учился, не смогу. Хорошо бы, конечно, вы родичами оказались: тебе было бы проще, наверное...

— Не знаю, — пожал плечами Хатальдир. — Родня — это, конечно, хорошо, но вот когда братство не по крови, а по... по душе, что ли, как у нас в отряде было, — вот это да. Это выше всего. Тут за своего готов голову сложить... да что там.

Он замолчал. Слишком свежи были воспоминания.

— Да, — серьезно согласилась Лайсин, — это правда. Но уж что поделать... Хоть бы наступило время, когда война бы закончилась. Вон, Линнэрт, может, и увидит, он эльф, что ему лишняя сотня лет... А люди живут мало. Жаль.

— Да как она может закончиться-то? — с отчаянием сказал Хатальдир. — Ну, продержались мы... хоть немного, резали этих гадов из засад. И что? Всё равно нашли, напали и всех убили. Ну хорошо, эльфы бессмертны, но ведь их тоже убивают. Вон мне песню брат сказывал, как король Финголфин погиб. Там же оборотни, нечисть всякая. Враг сам вообще бессмертный. Чудо должно случиться, чтобы мы их победили.

— Если бы ожесточение ушло из всех сердец, и нолдор, и людских, — проговорил эльф, — война бы завершилась сама собою. Только, увы, на словах это просто, а на деле — самое сложное. Сложнее, чем победить кого угодно, или даже чем обрушить горы.

— Ожесточение, — повторил Хатальдир с усмешкой. — Причём тут оно? Вот если бы нолдор свои Камни назад отобрали, отомстили за своего короля, тогда война бы и закончилась. А так — конца-краю этому не видно. Вечность целую воюют, а всё без толку. Я вот иногда думал: я же умею и незаметным быть, и прятаться, и пробираться куда угодно — ну, почти. Вот пробраться бы в Ангбанд и унести эти Камни!

— Ну, это ты загнуууул, — протянула Лайсин. — Ну, пробрался бы, а потом?

— Украл бы, — глаза мальчишки загорелись упрямым огнём. — И так же незаметно ускользнул бы обратно. Говорят, правда, что Враг эту корону никогда не снимает, но что-то мне кажется, это враки. Что ж, он и спит в ней? Навряд ли.

— Да он же не спит! — засмеялась Лайсин. — Он же вала! Ему спать не надо вообще.

— Не спит? – изумился Хатальдир. — Жаль. Ну, всё равно. Уж как-нибудь бы я изловчился. Такое всегда бывает, когда не знаешь, что делать, пока на месте не окажешься, а попадёшь — раз! и всё становится на места. Я так первого орка своего зарезал.

— То орк, — сказал эльф. — А то вала. Разница большая. Вот схватили бы тебя там — это куда более вероятно...

Хатальдир вздохнул.

— Ладно, что тут рассуждать, всё равно туда не доберёшься и до Врага не дотянешься. Долго они возиться-то будут, ваши, которые рисунки на крови читают?

— Да это-то недолго, как Нэртар вернется. Наши ведь ездят, дела, сам понимаешь... Скорее всего, ты все же брат Лайсин: уж очень много совпадений. И имя, и возраст, и сведенная татуировка, и местность...

Хатальдир ответил не сразу.

— Ну хорошо, допустим. Лайсин, а... мама твоя жива?

— Если бы, — вздохнула она. — Не жива... погибла несколько лет назад. А отец — еще тогда, в тот случай, когда тебя... брата потеряли.

— Вот гады, — с ненавистью сказал Хатальдир. — Мог бы — всех бы убил. Вот поправлюсь, пойду в какой-нибудь отряд и буду их убивать. Пусть победу не увижу, но хоть меньше их будет по земле ходить.

— Ее не темные убили, — добавила Лайсин. — Орки, дикие, с гор. Темные женщин не убивают, у них принципы.

— Чего? — сощурился Хатальдир. — Сказки уж не рассказывай. Да нет, ну я верю, что орки, но тёмных-то я побольше твоего повидал.

— Ну вот и тебя же не убили, потому что юный, — объяснила Лайсин. — А то бы ты с нами сейчас не говорил.

— Ага, как же. Они меня в плен взяли и пытали, видно, что-то узнать хотели. Только я почти ничего не помню. А уж кто меня вызволил и сюда привёз, тем более.

— А что пытали, помнишь? Что помнишь-то, расскажи? Может, поймем что-нибудь...

— Да вот... они нас всех — стрелами, ночью. Ну, и меня. Потом меня хотели добить, но один другого остановил, тоже чушь какую-то нёс, — мол, мы детей не убиваем, ты что, забыл? Такие вот они. С плохой памятью, — он ощерился в улыбке. — А потом видел какого-то, в чёрном, и больно было очень. Вот здесь, — приложил руку к груди. — Потом ничего не помню.

— Вряд ли они тебя пытали, — задумчиво сказал эльф. — Это ведь было в Дортонионе; судя по всему, ваших выбили люди Гортхауэра. А у них другой обычай. Если б они хотели что-то от тебя вызнать, они бы доставили тебя к самому Гортхауэру... они же — волчьи всадники, это им нетрудно. И он просто взломал бы твою память. Это, конечно, тоже не слишком приятно, да... Скорее всего, они просто в ближайшем своем форте заштопали тебя, как могли, чтобы продержался еще сутки. Наши-то тебя нашли как — тебя просто, что называется, подбросили на пути. Знали, что наши патрульные будут проходить. Вот они тебя и нашли, и сюда привезли. Это не первый раз, такое случается иногда.

— Заштопали? Зачем?

— Чтобы не умер. Лайсин верно говорит — у них тоже свои принципы есть.

— Покажу я им "принципы", — мрачно пообещал Хатальдир. — Вот только встану на ноги, и покажу.

— Дети, — непонятно сказал эльф. — Воистину дети. Месть, месть, месть... Нет, я, конечно, тебя понимаю… Ладно, Хатальдир — пойду я, с вашего позволения, — эльф поднялся. — Дела делать надо.

И скрылся за дверью.

— Они все время вот так смотрят — отстраненно, как будто сверху, — проговорила Лайсин, когда дверь закрылась. — Бессмертные, что им...

— Месть — она не только у людей, — заметил Хатальдир. — Вон у нолдор есть их Клятва. Так что ежели мы и дети, то в хорошей компании.

— Нолдор безумные, — возразила Лайсин. — Я их не люблю. И надменные, хотя и красивые. Видела я однажды Карантира: ходит такой, весь из себя, ножны в золоте, сам в бархате, глядит, как будто он сам Эру, снизошел. Не люблю.

— Да не люби, они от этого не обеднеют. А мне вот не довелось нолдор видеть. Я только с нашими общался, с людьми. Интересно тут у вас — эльфы живут...

— Ага, — согласилась Лайсин, — но все больше синдар или авари. Вообще всякие. А на наш человеческий взгляд все они похожи, только по волосам и разберешь. Линнэрт вот наполовину синда, у него мать из авари, а отец из Дориата ушел. А Нэртар нолдо, но не похож на этих... ну... которые вассалы феанорингов... Вот.

— Дориат, — вздохнул Хатальдир. — Вот бы поглядеть. Там ведь королева — майа! Говорят, такая красота, что увидишь — и больше тебе ничего и не надо будет. И дочка у них с Тинголом. Интересно, а у майар уши как у эльфов или как у людей? А у Лютиэнь тогда какие?

— У майар как у эльфов, — со знанием дела сказала Лайсин. — Они же себе тела делали, когда людей еще не было. Вот под эльфов и сделали. А вообще они могут менять тела, только это им тоже не так уж просто: вроде как нам, чтобы новую одежду надеть — ее же еще сшить надо, постараться. И у них так же. Я однажды эту видела, темную... Летучая мышь которая. Тхурингветиль. Тоже красивая, только жуткая.

— Как?! — ахнул Хатальдир. — И она тебя не убила? Или она тебя не нашла? Они же кровь пьют!

— Она посланницей прилетала, — пояснила Лайсин. — От темных. А я подсматривала. И видела даже, как она превращалась. Представляешь, такая летучая мышь здоровенная, даже скорее как дракон целый, и вдруг — раз! Женщина стоит. В роскошном платье, черном таком, блестящем. С ума сойти.

Хатальдир растерянно захлопал глазами.

— Посланницей? Что ж ей здесь надо-то было? И что, эльфы с ней вообще разговаривать стали?

— Ну, отчего ж не говорить, если все равно не одолеешь — майа. А про что договаривались, я не знаю, мне эльфы не говорят. Вернее, говорят — много будешь знать, скоро состаришься. И смеются.

— Нос они задирают, я погляжу, эльфы-то. И что у вас за крепость? И Карантир, говоришь, наведывался, и нечисть морготовская. И как вы целы до сих пор?

— Ну, знаешь, мне-то и разбираться не хочется, — вздохнула Лайсин. — Потому что мы тут по крайней мере живем так, что на нас никто войной не ходит. А если пойдут, то я не обрадуюсь.

Она не успела договорить — как вдруг дверь приоткрылась — на пороге оказался новый эльф, пока еще незнакомый Хатальдиру. Черноволосый, и в походной одежде — только что, видать, вернулся. А лицо у него было довольным-довольным, словно случилась какая-то радость.

— Ну что же, дети мои, — торжественно-иронически проговорил эльф, оглядев Лайсин и Хатальдира, — я вас поздравляю. Вы и вправду брат и сестра.

Лайсин взвизгнула и чуть не подпрыгнула от радости; бросилась к Нэртару — видимо, это был он — на шею, и чмокнула его в обе щеки. Сначала в одну, потом в другу.

— Я так и знала! Я сразу как чувствовала!

— Спасибо, — неуверенно отозвался Хатальдир. — То есть получается, я в Дортонионе чужаком был, да? И брат мой был не по крови? А откуда ж я? Какого рода?

— Ты из рода Лайсин, — сказал Нэртар, заходя в комнату. – И поверь, это очень достойный и древний род.

— Верю, — серьёзно сказал Хатальдир. — Вот, как говорится, не было бы счастья... Только, сам понимаешь, мне нужно знать всё. И что это за метка, и что она значит, и есть ли ещё родичи. Потому как по нашим законам мужчина — глава семьи, даже если сёстры старшие есть.

— То-то у вас Халет предводительницей оказалась, — заметил эльф. — И все довольны.

— Я расскажу, — начала Лайсин. — Наш род и правда очень древний... ему несколько тысяч лет. Наши предки были родом из земли, лежащей у моря, ее называли Эс-Тэллиа. Там жили первые из появившихся в мире человеческих племен. Понимаешь, почему чайка и волна? Потому что море и корабли... потом, правда, это племя ушло из той земли, но знания рода сохранились и передавались по наследству. А звезда — потому что мореплаватели всегда следят за звездами, ну, чтобы не сбиться с пути. И в нашем роду было много тех, кто умел видеть звезды... не просто смотреть, а слушать звезды. Это другое. У меня тоже есть этот талант, но он проявился немного иначе — у меня лучше получается слушать музыку хроа... а из этого можно научиться быть хорошим целителем. Вот...

Эс-Тэллиа, — прозвучало как колокол.

Вспышка.

Слова, — похожие, — откуда-то из глубины памяти.

— Звезда? — спросил неуверенно и тихо. — Элло? День Звезды? Т'айрэ — сестра, да?

— Да, — кивнула Лайсин. — Это из нашего языка... ты его должен быстро вспомнить, наверное.

— Я помню, — так же тихо проговорил Хатальдир. — Я помню, артэ — мама... Только не знаю, почему так странно. Какой-то очень чудной язык. Скажи что-нибудь. Пожалуйста.

Лайсин кивнула, и произнесла фразу — певучий язык, действительно, как музыка звучит... смысл вначале показался Хатальдиру непонятным... но потом словно проступил на поверхность. "В День Звезды мы встретимся снова".

— День Звезды — это праздник? — даже не вопрос, уточнение. — А что это за язык? И почему люди ушли с острова? И почему я об этом народе никогда ничего не знал? Зачем мне срезали метку?

— Это праздник, да... Это был не остров, хотя и острова там тоже были, верно. Ушли, потому что тогда была Война Стихий, побережье горело... хочешь, не хочешь, уйдешь. А беоринги и хадоринги с востока пришли, через горы, они про наш народ и не знают ничего. Они, наверное, подумали, что ты сын кого-нибудь из их врагов, ну и... Не знаю, а может, просто на всякий случай, или усыновить наверняка хотели...

— Война Стихий? — ахнул Хатальдир. — Но это же так давно было, что... нет, мне говорили, люди же пробудились с восходом Солнца, а тогда ещё никаких светил не было, здесь была только тьма и звёзды. Подожди.

Он замер, закрыв глаза. Там, где-то в глубине души, словно прорвало плотину, — каждое слово отзывалось другими, которые настойчиво требовали, чтобы им дали жизнь, чтобы их произнесли вслух, дали прозвенеть в тёплом дрожащем воздухе серебряной капелью... И — образы. Теперь они нахлынули так ярко, так чётко... как никогда.

Лайсин молчала — чувствовала, что он вспоминает.

— Ты помнишь, да?.. — спросила она, когда взгляд Хатальдира прояснился. — Детство... я тоже тебя маленьким помню.

— Да... Скажи, где мы жили? Я горы какие-то помню. Высокие. И, — он зажмурился, чтобы лучше увидеть. — Очень красиво, и величественно так, и... как будто крепость в самом горном хребте, и... очень спокойно, как будто войны то ли нет, то ли она далеко... И ещё...

— Мы... — Лайсин вдруг замолчала, и переглянулась с Нэртаром. А тот сказал:

— Да говори, чего уж там. Все равно он узнает рано или поздно.

— Это было на Севере, — немного виновато сказала Лайсин. — В землях Дор-Даэделос...

— На каком севере? — не понял Хатальдир. — Там же тёмные земли. Ты что.

— Земля не бывает темной или светлой, — сказал Нэртар. — Там живет много людей.

— Там? — его глаза расширились: понял. — Я... оттуда? Чёрные? Те, что служат Морготу?

— Не "служат", — поправил Нэртар. — Просто живут.

— Да не могут они просто жить, они ж его рабы. Ох, да что же это такое! Вон даже клеймо поставили, чёрное, хорошо, что мне его срезали. Ужас какой!

— Еще раз про "рабы" услышу — по башке получишь, — серьезно сказала Лайсин. — Никакие они не рабы. Не рабее нолдорских вассалов. Я оттуда многих знаю, нормальные люди.

— Ну не могут они быть нормальными людьми! — яростно сказал Хатальдир. — Нормальные люди в темноте не видят!

— Я в темноте вижу, — дернула плечом Лайсин. — Мне это эльфы сделали, чтобы я ночью на стенки не натыкалась, а то иначе нужно везде светильники ставить. Подумаешь.

Хатальдир решил, что спорить с девчонкой ниже его достоинства, и гордо умолк.

— Ты вырос среди беорингов, Хатальдир, — мягко сказал Нэртар. — Вассалов нолдор. Ты уж извини, но картина мира, которой тебя учили с детства, в действительности гораздо сложнее, и вовсе не из двух цветов состоит: здесь белое, там черное, здесь свободные, там рабы, здесь добро, там зло. И то и другое есть на каждой стороне.

— И чего вы от меня хотите? Чтобы я "добро" искал в тех, кто наших убивал? Не дождётесь, я воин, и когда я встану, то пойду воевать с ними. До последней капли крови. И это не пустые слова.

— Я понимаю, что ты чувствуешь, — Нэртар сел рядом с ним. — Но, Хатальдир. Ты не прожил на свете еще и пятнадцати весен, и видел одну свою землю. А я живу в этих землях уже много веков. И я скажу тебе вот что: я не зову тебя искать добро в тех, кто убил твоих друзей... и мстить — твое право. Война, которую принесли сюда нолдор и Мелькор, несет этой земле лишь боль и разорение. И я не пойду сражаться ни за Север, ни за нолдор; я буду стоять только против тех, кто убивает беззащитных, под какими знаменами бы они ни выступали — под черными знаменами Мелькора, или под знаменами Трех Домов Нолдор. Но я много раз бывал в Твердыне, и не раз говорил с Мелькором, и одно знаю так же ясно, как свое имя — он не Враг Мира и не тот черный упырь, каким его выставляют нолдор. И я даже где-то понимаю их с Гортхауэром... хотя не одобряю того, что они сделали сейчас. Браголлах — это была затея Горта, а не Мелькора; уговорил наконец — и вот, выжгли Ард-Гален, сгубили море людей и эльдар — да, конечно, непримиримых врагов, но смерть есть смерть. Еще больше ненависти породили. Сейчас они пересилили, но во что эта ненависть выльется после — никто не может сказать.

— Мне всё равно, кто это устроил, — мрачно сказал Хатальдир. — Один другому служит, ничто не происходит без ведома Врага Мира. Будь это в моих силах, я бы обоих убил. И тогда война бы закончилась.

— И место Врага Мира занял бы старший из нолдор, — кивнул Нэртар. — Знамена бы сменились на пестрые знамена нолдор... и продолжалась бы та же резня, только с обратным знаком. Все, что ты можешь сделать, Хатальдир — отправиться к Горту и сказать ему, что он жестокая скотина. Можешь даже присовокупить, что я, Нэртар, был с этим согласен. Может быть, он даже тебя не убьет... А большее — знаешь, подрасти сначала и наберись опыта.

— Мне в нашем отряде никто не говорил, что я там маленький, или другие гадости, — сказал Хатальдир. — Я сражался с ними на равных. Если тебе кажется, что я ещё ребёнок, это, в общем, твоё дело. А отправиться к Гортхауэру... Я подумаю над этим.

— Сражаться ты, может, и умеешь, — согласился Нэртар, — иначе бы они тебя к себе не взяли. Вопрос в опыте жизни. А остальное... окрепни сначала, а потом отправляйся.

— Вот и договорились, — Хатальдир откинулся на подушку и закрыл глаза. — Сколько, говорите, мне ещё в себя приходить?

— Недели две, — решительно сказала Лайсин, — раньше не выпущу.

— Ладно, — сдался Хатальдир. — Эх и скучища...

— На том свете было бы еще скучнее, наверное, — ответила Лайсин.

***

...Первое, что увидел Хатальдир, выбравшись наконец на вольный воздух, на крепостную стену, — выжженный Ард-гален. Что же это за силища такая была, что превратила в пепел целую равнину?! Не Враг Мира, ага... И где-то вдалеке, но видно, как на ладони, — горная гряда. Ангамандо.

У Хатальдира захватило дух: это зрелище он помнил. Это было оттуда, — из глубин памяти, ярко, как картинка. Видел. Был где-то совсем рядом. И остро, до боли, — тогда, в том сне, было такое чувство уверенности и безопасности, что хоть плачь... И было ещё что-то, совсем близко, рядом, но он никак не мог вспомнить, что именно.

Рядом грустно вздохнул Нэртар. Хатальдир и не заметил, что эльф был где-то рядом.

— Сожгли равнину, — сказал он. — А ведь всего пару лет назад была зеленая от края до края...

— Сволочи, — проговорил Хатальдир. — Послушай. Я тут подумал и решил вот что. Хочу найти своих. Тех, которые с Эс-Тэллиа. Куда мне надо идти?

— Своих! — усмехнулся Нэртар. — Твои теперь там... — он махнул рукой неопределенно, куда-то в сторону Ангбанда. — Сестра вашей матери жива, она в Твердыне сейчас. Вот насчет братьев отца не интересовался, но, по-моему, тоже кто-то есть.

Свои, которые в Ангбанде... Привыкнуть было невозможно, оставалось только каждый раз замирать с колотящимся сердцем и усилием воли брать себя в руки.

— Ну что ж, — постарался сказать как можно равнодушней. — В Твердыню — так в Твердыню.

— Пойдешь Камни из Короны воровать? — серьезно спросил Нэртар. — Не советую. Вообще не советую с Мелькором встречаться: потом не развяжешься.

— Не что? — не понял Хатальдир. — Хочешь сказать, заворожит он меня, что ли?

— Зачем заворожит… Ты не Маэдрос, чтобы на тебя чары накладывать, тебе и без всякой ворожбы хватит. Попадешь под его обаяние — и все, пиши пропало. Много их таких, очарованных, в Твердыне... Лайсин ни разу его не видела, и пока моя воля — не буду ее допускать. Пусть своими глазами смотрит, своим умом решает.

— Да ты за кого меня принимаешь! — возмутился Хатальдир. — Может, для дур-девчонок он и вправду каким красавцем прикидывается, но меня на мякине не проведёшь!

— Ты юн. У тебя горячая кровь и такой же горячий разум. Ты из народа Эс-Тэллиа. Ты брат девушки, в роду которой всегда были сильны способности Слышащих Звезды. Да одного пробуждения родовой памяти хватит, чтобы у тебя весь мир в голове перевернулся. Знаешь, сколько я таких видел? Вначале — Враг Мира, Моргот, и прочие схожие песни. А потом смотрят на него, раскрыв рот, и готовы часами у его комнат караулить, чтобы еще раз в глаза заглянуть. Он вала, Хатальдир. Вала, понимаешь? Я даже винить его за это не могу: он хоть и старается всего этого избегать, но это все равно, что тебе — ходить с мешком на голове. Не выдержишь.

— Чушь! — Хатальдир решительно замотал головой. — У тех, о ком ты говоришь, чёрные товарищей не резали. Да я и не для того собираюсь туда идти, чтобы его искать.

— Сам смотри. Я тебя предупредил, увещевать не стану.

— Ну и хорошо, считай, что твоя совесть чиста. Только как же я безоружным-то пойду?

— Ну почему безоружным, оружие-то мы тебе подберем. Только ты уж смотри, не режь кого попало, если на тебя самого не нападают.

— Я ж говорю, не для того иду. Но без оружия я себя чувствую... как без одежды. Или, того хуже, пленным.

— Да уж, воспитали тебя... — задумчиво сказал Нэртар. — В общем, в нижнем ярусе — оружейная; спросишь там, тебе покажут. Про тебя наши все знают. Подберешь, что тебе понравится.

— Идём вместе.

— Ну, идем, — согласился Нэртар.

Хатальдир зашагал вперёд, — пока ещё не слишком быстро, но очень решительно.

Выбор в оружейной оказался действительно на славу. Не только оружие — и любую экипировку можно было подобрать. Причем все — такого качества, которое Хатальдиру видеть редко приходилось, такие клинки, наверное, только у лордов нолдор были...

Залюбовался. Не по-мальчишески серьёзно выбирал себе клинок по руке, долго, внимательно, — примеривался, делал несколько выпадов... хмурился, откладывал. Видно было, что владеет он мечом для своего возраста лихо, как будто родился с оружием в руках: стоило взять меч, как подростковая угловатость сразу пропала. Наконец выбрал, на взгляд — самый простой, да и ножны к нему тоже ничем особенным не были украшены, даже и не скажешь, чьё оружие: человека ли, эльфа ли, или вовсе с "тёмной стороны"... Поклонился Нэртару.

— Спасибо, — сказал серьёзно. — Больше мне ничего не нужно.

— Хорошо выбрал, — одобрительно кивнул Нэртар. — Умеешь, вижу. Когда отправляться думаешь?

— Не хотелось бы одному идти. На мне, знаешь ли, не написано, кто я да откуда, — мало ли. Я так понимаю, и к вам, и от вас... — хотел сказать "тёмные", но передумал, — северяне ездят, так вот хотелось бы к кому-нибудь прибиться.

— Оно верно, конечно. Все же в Твердыню решил?

— Да. Решил. А дальше — дальше я тебе не скажу. Не нужно это.

— Да я особо не настаиваю, — сказал Нэртар. — Так, значит... Через пару дней один из наших поедет, вести повезет. Вот, с ним можно, если хочешь.

— Хорошо, пусть будет так. И знаешь что? Мне бы карту надо. Можно найти? ту, где Дортонион есть, и окрестности, и всё такое.

— Будет тебе карта. И припасы в дорогу будут. Все честь по чести сделаем.

Он снова поклонился.

— Спасибо. И за заботу, и за беспокойство обо мне, о чужаке. Да хранят вас Валар.

Нэртар так же, с оттенком церемонности, поклонился.

...А через два дня Хатальдир уже стоял у ворот, запахиваясь в плащ и стараясь защититься от ветра, рядом с незнакомым пока ещё человеком. Как быстро всё, — всего-то две недели! — а кажется, целая вечность прошла, и жизнь изменилась — резче некуда.

Он знал, что Лайсин придёт прощаться, и только поглядывал туда, в проулки: да что ж она запаздывает-то, время уже отправляться в путь...

Лайсин появилась вскоре, прибежала, запыхавшись. В руках у нее был какой-то небольшой сверток. Остановилась, отдышалась...

— Вот, — она протянула его Хатальдиру. — Возьми в дорогу. Сама пекла. Это вроде эльдарских лембасов, хлеб такой, особым образом сделанный: силы дает, не портится, можно хоть полгода с собой возить.

— Спасибо. И за то, что ухаживала за мной — тоже.

Замолчал. Мимолётно так: ничего друг о друге толком и узнать не успели... может, и стоило бы всё-таки не отгораживаться от неё, всё-таки и вправду сестра.

— Мы еще увидимся, — успокоила она. — Наверняка увидимся. Много раз. Удачи тебе в дороге.

Он подумал, что навряд ли, и даже наверняка — нет. Но ничего не сказал. Не надо человеку, который тебя лечил, говорить, что его работа всё равно прахом пойдёт.

— Удача — это хорошо, — чуть улыбнулся. — Ладно. До встречи, т'айрэ.

— До встречи, братик, — она приподнялась на цыпочки и чмокнула его в щеку.

— Ну! — он возмущённо отстранился. — Телячьи нежности!

Спутник Хатальдира оказался человеком лет тридцати на вид, со светлыми волосами и смугловатой кожей. Симпатичный парень, никогда не скажешь, что из "темных", если не знать. И одежда самая простая, и вовсе не черная, а в цветах зеленоватых и коричневых. Только оружие у него, видно, было не хуже, чем сам Хатальдир выбрал для себя. Его здорово сковывало то, что перед ним — "тёмный", однако держался он спокойно. Вежливо поклонился, представился.

— Я знаю твое имя, — дружелюбно ответил парень. — Рассказали. А меня зовут Ханрас.

— Ну что ж... Двинулись?

Оба вскочили на коней. Помчались в сторону гор... Ханрас, видимо, уже много раз ездил этой дорогой.

Вражеская земля, и рядом — враг. Не явный, не открытый, не из тех, кто напал тогда, ночью. Но из тех, кто нападение это не только не осудил бы, но и наверняка одобрил. Сказал бы — мы защищаемся от вас...

По дороге Хатальдир молчал: ждал привала.

Ехали несколько часов. Потом наконец остановились — здесь, похоже, была постоянная стоянка местных, судя по колодцу, во всяком случае. Ханрас спешился, и сел на землю — отдохнуть. Хатальдир последовал его примеру. Вода... Приятно. В выжженной пустыне.

— Послушай-ка. Как ты живёшь — там?

— Да обычно, — сказал Ханрас, и протянул Хатальдиру горбушку хлеба. — Держи. Как все живут.

— Спасибо. А... война? Она далеко, и тебе всё равно?

— Не все равно, конечно. Я мастер вообще-то, кузнец тоже... вон у тебя меч, кстати, моей работы, — парень кивнул на хатальдиров меч. — Дрянное дело эта война, но я ж ее не прекращу по волшебству.

— Ты мастер, — Хатальдир в замешательстве посмотрел на меч. — Никогда не думал, что у меня когда-нибудь будет оружие, которое сделали... на Севере.

— В жизни еще и не то случается. Война людей разделяет, а жизнь, бывает, снова сводит вместе.

— Послушай... Ты вообще знаешь, кто я, откуда?

— Да, мне рассказали, — Ханрас неторопливо ел свой кусок хлеба, запивал водой — достал из колодца. — У беорингов вырос, в отряде Барахира был. Жаль мне твоих друзей, да что поделать. Война не спрашивает...

— Ты знаешь тех, кто их убил?

Ханрас помолчал, подумал.

— Это гортовы люди, точно, но там много. Кто именно был — не угадать. Что, мстить хочешь?

Хатальдир подумал, стоит ли говорить правду. Решил, что не стоит.

— Что ты думаешь о Гортхауэре?

— Да как сказать... — Ханрас пожал плечами. — Одно слово — майа. Трудно сказать, не знаю... Решительный — да. Жестокий... Да не сказать, чтоб особо.

— Это как — не особо? — удивился Хатальдир.

— Ну вот так. К врагам, конечно... Нолдор он ненавидит, это что есть, то есть. Ну, после того, что в Войне Стихий было, неудивительно. А так — если б тебе, к примеру, не сказать, что это он, когда он в обычном виде своем, да если б на нем одежда светлая была, ты бы наверняка и не догадался, кто перед тобой.

— Странно, — честно сказал Хатальдир. — То есть как это — не догадался бы?

— Ну, на нем же не написано, что он Гортхаур Жестокий. А так — ну, на нолдо скорее похож. Они тоже черноволосые.

— А у нас говорят про жуткий облик...

— Ну, в крылатом облике — да, жутковато с непривычки, — усмехнулся парень. — Но и то больше, знаешь, у страха глаза велики.

Вспышка.

Горы.

Вечер, — алый закат, красивый и жуткий.

Чёрная крылатая тень.

Стремительная.

Вниз, вниз.

Мимо.

Куда-то туда — к башне, к открытому окну, на балкон.

Ощущение безопасности и свободы.

Хатальдир зажмурился. Не может быть...

— Может, ты в детстве его и видел, если у нас жил... Знаешь, а может, и хорошо, что тебя судьба к нам занесла. Потому что ты и светлых знаешь, и нас, наверное, понять сумеешь.

Хатальдир медленно открыл глаза.

— Я должен буду с ним встретиться. Лицом к лицу.

— Ну что ж, встретишься, если захочешь. Только не бросайся на него с мечом. Толку не будет.

— Я знаю, — жёсткая усмешка, совсем не детская. — Его нельзя убить.

***

Вблизи Твердыня оказалась огромной настолько, что это подавляло и вселяло страх. Они с Ханрасом подъехали явно не с той стороны, где были знаменитые Врата, но, видимо, были здесь и какие-то еще тайные проходы. Так и оказалось: причем Хатальдир мог бы поклясться, что в скале не было никаких ворот и в помине... но Ханрас спешился, провел рукой по стене... и вот, пожалуйста — проход.

Туда они и вошли, ведя коней в поводу. Прошли длинным коридором, вырубленным в камне, и оказались внутри. А там была целая площадь, и возвышались вокруг темные стены, да так, что неба почти не было видно. Но массивными здешние стены не казались, несмотря на всю их огромность. Темный камень, металл, высокие устремленные вверх арки, все — как будто летит вверх, в порыве, в полете…

Хатальдир молчал, хотя в голове промелькивали тысячи мыслей. Цитадель Врага... Ангамандо. Если бы кто-то ему сказал, что он попадёт сюда — не пленником! — ни за что бы не поверил. Что ж... Он знает, ради чего он здесь, а потому — молчать, смотреть и загнать свои чувства поглубже.

— Ну вот, — сказал Ханрас, — я тебя провожу, хочешь? Тетка твоя о тебе должна знать, Нэртар сказал, что ей сообщит. Вот обрадуется-то, наверное.

— Проводи, — согласно кивнул Хатальдир. — А то я тут заплутаюсь.

Нет, это была не крепость. Это был скорее целый город, причем город огромный, или даже, наверное — страна за горной грядой... Шли довольно долго. И вскоре Хатальдир понял, что те, первые здания, которые он видел — это уж точно не та главная цитадель, где, наверное, обитал Моргот — Мелькор, вернее; ту он увидел неожиданно — когда после очередного поворота открылся вид.

Зрелище показалось жутким. Сооружение было настолько титаническим, что было ясно — не руками его возводили, невозможно возвести такое руками... ничего подобного Хатальдир и представить раньше не мог. И вот это — нолдор надеются сокрушить? Немыслимо...

— Мы туда сейчас не пойдем, — заметив его взгляд, сказал Ханрас. — Потом сходишь, если захочешь. Поселишься пока в гостевых где-нибудь, спросим, где свободно...

Остановились они в итоге в одной из "внешних" башен. Комната, которую отвели Хатальдиру, оказалась просторной, уютной... ну никогда не сказать, что это — в Ангамандо. И, между прочим, особого обилия черного цвета в жилищах он не замечал: и одежду носили все разную, хотя мужчины ходили больше в темном, а вот женщины и девушки — кто в чем, только что не в белом — ну, это и понятно: пачкается... И, например, покрывало на кровати оказалось светло-коричневым, с красивым узором, да и вообще... Странно, словом.

Хатальдир только смотрел во все стороны. А ведь, похоже, здесь и вправду _живут_. Странно. Всегда думал, что там, в Ангамандо, сплошь чудовища, казематы и пытки... Хотя наверняка это есть, только не на виду. Прячут, верно.

— Спасибо, что проводил, — сказал сдержанно. — Как мне тётку-то найти?

— А она тебя сама найдет, — ответил Ханрас. — Как тебе, нравится? У вас-то считают, что тут одни только орки и чудища всякие.

Хатальдир помедлил. Ну как тут отвечать? сказать правду — что мощь Твердыни придавила его, как лавина? Что он смотрит не как гость, а как разведчик во вражеском стане, и иначе не сможет, да и не захочет?

— А что, орков у вас тут совсем нет?

— Нет, почему же? Есть. Да мы пока шли, видели же. Аааа, я понял, ты привык, что орк — это такое, грязное, в доспехах и вонючее, — Ханрас засмеялся. — Орки тоже разные бывают. Хотя и такие есть, да...

— Видели? — слегка удивился Хатальдир. — Ну, таких, каких я убивал, я не заметил. Может, порода другая?

— И порода другая, и... ну, короче, что у людей есть разные — есть воины, есть мастера, есть книжники... Так и орки разные есть. Среди них тоже попадаются знаешь какие умные! Хотя, сама порода у них, конечно... — Ханрас поморщился. — Если с детства не приучить, то возьмет свое. В войске таких много...

В дверь вдруг постучали. Потом дверь приоткрылась, и в комнату заглянула женщина — Хатальдир не сразу понял, сколько ей лет, в первый миг она показалась ему молодой — но тут же он сообразил, что женщине, наверное, не меньше сорока. Взгляд выдавал. Хотя морщинок на лице вроде и не было... Очередная странность.

— Тук-тук, — женщина улыбнулась, — к вам можно?

— Можно, — сказал Хатальдир.

Вспышка.

Вот их две, одна в зелёном платье, с серебряным кольцом на пальце, — всегда хотелось дотронуться до этого кольца, поиграть с ним... Вторая — смеётся... Голос. Этот голос.

— Тётя? — спросил неуверенно.

— Смотри-ка, узнал! — она рассмеялась, заходя в комнату. — Ну здравствуй, племянник. Я тебя ждала.

Оказалось — на ней мужская одежда: темно-серые широкие штаны, и коричневая рубашка с узорчатым поясом. А волосы у нее были темные, перехваченные обручем, наверное, чтобы не падали на лицо — и ни одной сединки. Красивая женщина...

— Здравствуй.

Хатальдир понял, что совершенно не знает, что сказать. Ну, приехал. Ну, познакомиться вроде как хочет. И дальше что?

— Меня зовут Ирнис, — представилась она. — Надо же, какой ты стал большой... я-то тебя совсем малышом помню. Это ж надо, какие чудеса на свете бывают: вот так снова встретиться! Слушай, ты, наверное, с дороги поесть и отдохнуть хочешь...

— Да нет, это ж разве дорога. Я привычный.

— Ну смотри, а то имей в виду — у нас здесь трапезная двумя ярусами ниже, можно поесть, когда угодно, — она присела на скамью у стены. — Ну, Хатальдир, как думаешь дальше быть? Вернешься к своим или у нас погостишь?

— Своих перебили, — резко сказал Хатальдир и тут же оборвал себя.

Помолчал.

— Я хотел бы посмотреть, что здесь да как.

— Я покажу, — сказала она. — Понимаю, тебе здесь все непривычно... и неприятно, наверное. Нетрудно догадаться, что ты должен чувствовать после... ну, сам понимаешь. Ладно, лучше про это, наверное, не вспоминать, все равно не поправишь... Ну что — сейчас пойдем, побродим, посмотрим?

Хатальдир только усмехнулся: понимает она, видишь ли. Ладно, что толку что-то говорить...

— Да. Пойдём.

— Ну, я тогда вас оставляю, — вмешался Ханрас, — удачи. Не прощаюсь, Хатальдир, может, увидимся еще.

Хатальдир с Ирнис вышли наружу, в коридор. И дальше, туда, где коридор выходил на лестницу. Они поднялись еще на один уровень, и Ирнис вышла на открытый ярус — отсюда было видно все: и та, огромная цитадель, и здешние здания, и площадь внизу...

— Здесь живет очень много людей, — говорила Ирнис. — Не только воины, конечно. И мастера, и книжники, и целители, и ученые... Твоя мать тоже жила здесь. Но тогда мы жили в другом месте, дальше, гораздо севернее...

— Как же так получилось, что я оказался так далеко на юге?

— Понимаешь, она была целителем, а еще собирала предания, записывала сказки, истории... любила ездить по свету. Говорили ей — нужно всегда помнить об осторожности... Понимаешь, мы ведь толком не знаем, что именно там произошло. Она поехала в одно наше поселение, где жили наши друзья, не одна, конечно — там были воины... После поняли, когда нашли тела, — нолдор. Был бой. А она, конечно же, тоже сражалась — у нас все умеют сражаться, и женщины тоже. Вот и... Стрелой. А тебя среди мертвых не было, мы поняли, что нолдор не стали убивать ребенка, забрали с собой.

— Я этого не помню, — медленно сказал Хатальдир. — Совсем.

Подумал: интересно, правда это или нет? что нолдор убили тёмных — это, конечно, правда, но что-то не верится, что вот просто так она сказки собирала... Наверняка разведка. И её распознали. Вот это, скорее всего, ближе к истине.

— Это неудивительно, — ответила Ирнис. — Пятилетний ребенок — это существо, которое уже многое понимает... Но ты ведь не помнишь ничего и из своей жизни на Севере, верно?

— Помню. Обрывки, образы. Очень яркие. И... когда что-то наталкивает, сразу всплывает в голове.

— Понимаешь, Хатальдир, эльфы могут влиять на память человека. Не все, конечно — это тоже сродни способности, которую нужно тренировать и оттачивать... Но многие из них этим умением владеют. Жить с памятью того, что произошло, ты просто не смог бы... наверное. Поэтому я думаю, что тебе просто... затворили память, прежде чем отдать на воспитание к беорингам. Это даже правильно: к чему заставлять ребенка мучиться. А теперь ты вспоминаешь... Может, и тот случай вспомнишь. Снять этот барьер, конечно, можно, но лучше, если бы это делал кто-то из майар, а ты, наверное, не захочешь им довериться.

— Ну, раз оно само так... вспыхивает, значит, не такой уж это и "барьер", — с сомнением проговорил Хатальдир. — Если и так, если они действительно это сделали, то тогда зачем такие дыры оставлять? Закрыли бы совсем. В принципе, я их понимаю, незачем человеку помнить о том, что во вражеском стане родился.

— Они ведь — не Ирмо. Может, и хотели, да не сумели. Мы тоже такое делаем... — добавила она. — Иногда.

В душе что-то тревожно встрепенулось: так странно было здесь, в сердце вражеской страны, услышать имя одного из Валар... Жёстко усмехнулся: и не стесняется признаться, вот ведь. Правильно говорили, что отсюда если и возвращаются, то зачарованными, подчинёнными Врагу...

— Бывает всякое, — продолжала она. — С детьми, конечно, чаще... Иной раз случается такое, что иначе не помочь вернуться к нормальной жизни. Но мы делаем иначе: мы стараемся, чтобы потом, когда человек в состоянии справиться с произошедшим, он вспомнил все. И, — она словно уловила его мысль, — со "светлыми" воинами мы так никогда не поступаем.

Хатальдир не сдержался, — недоверчиво усмехнулся. И вдруг решился.

— А где вы пленных держите?

— Я знала, что ты это спросишь, — сказала она. — Да, Хатальдир, да. Здесь есть многое из того, о чем у вас говорят. И темницы есть тоже. Только пыток нет: ни к чему это, узнать все необходимое можно и иначе... Обычно поступают так: предлагают дать клятву не поднимать оружия против Севера — и уйти. Предлагают возможность узнать о нас больше... конечно, если кто-то соглашается — за ним следят, чтобы не причинил вреда нашим. Но чаще нолдор подобные предложения отвергают. С презрением. Таких отправляют работать... да, обычно — на рудники. Хотя там работают не только пленные, не думай. Даже если всех нолдор загнать под землю, и то не хватит, чтобы удовлетворить нужды Твердыни.

— Как милосердно. А если отказываются клясться? Так и гнуть на вас спину?

— А ты предлагаешь — убивать?

Хатальдир развернулся к ней: в глазах была открытая ненависть. Не к ней, нет, — к врагам.

— Я думаю, что их как раз и убивают. Медленно и мучительно. И называют это милосердием, чтобы таких, как ты, не мучила совесть.

— Это не так, — мягко сказала Ирнис. — Ты даже сам можешь в этом убедиться... если решишься, конечно.

— Это на что это я не решусь? — в голосе возмущение и обида. — Или ты считаешь, что я боюсь здесь... хоть чего-то?

— Если ты решишься поехать на один из рудников, — спокойно сказала Ирнис. — И увидеть все своими глазами. Тебя ведь примут за предателя.

— Вот ещё. С чего бы...

Ирнис хотела было что-то сказать, но вдруг заулыбалась, глядя куда-то за спину Хатальдира.

— Кстати, познакомься, — сказала она. — Это мой сын, Ларт.

Хатальдир обернулся. Ничего себе! Если у нее взрослый сын, то сколько ж ей на самом деле лет?! Потому что парню, который к ним подошел, было ну явно не меньше двадцати пяти, а то и тридцати. И... Да. Вот уж этот — точно воин. В черном, меч на поясе, походная одежда... Только на лице — доброжелательная улыбка

— Привет, — поздоровался он. — Мне уже сказали хорошую новость. Рад тебя видеть, Хатальдир.

Хатальдир вздрогнул. "Чёрные". Один из них. Из тех, кто тогда, ночью, резал отряд Барахира.

Совладал с собой. Очень кстати. И вовсе незачем трепыхаться.

— Здравствуй, — сказал сдержанно. — Кроме новости... Тебе сказали, что я был в отряде Барахира?

— Да, — коротко ответил парень. — Знаю. Прости, наверное, лучше нам не вспоминать об этом.

Хатальдир чувствовал себя так, как будто шёл по краю пропасти. Сердце колотилось где-то в горле.

— Я не смогу _забыть_ об этом, — сказал тихо, но очень чётко. — Разве что меня заставят.

— Я знаю, — у парня напряглось лицо, в глазах появилась боль. — У меня тоже гибли друзья. И от рук людей из вашего отряда в том числе. Но если мы станем сейчас считаться этим, то останется только вцепиться друг другу в глотки. Война — мерзкое дело, и надо благодарить судьбу, что шанс остановиться появился хотя бы у нас.

Хатальдир ответил не сразу. Из троих убитых им только один был орком, остальные — людьми. Ему никогда не приходило в голову, что он может когда-нибудь встретиться с теми, кто их знал... Да он и не думал никогда о них, как о _людях_. Только — как о врагах.

— Они меня оставили в живых, — глядя Ларту в глаза, проговорил он. — Один из них хотел меня добить, но другой не позволил, сказал: мы не убиваем детей. Я бы хотел узнать, кто это был.

— Этого я не знаю, но... — парень помедлил. — Можно спросить, конечно.

— Это можно сделать? — Хатальдир постарался, чтобы его голос прозвучал ровно.

— Можно, конечно, только никого из них все равно здесь сейчас нету, так что это или когда я буду там... Или кого-нибудь из майар попросить, чтобы позвали — ну, и узнали.

— Ты можешь разговаривать с майар? — спросил Хатальдир. — Ты командир?

— Да, но это и любой может, — Ларт даже удивился слегка. — Да и с Мелькором тоже. Если они не заняты, конечно — мало ли что.

Хатальдир понял, что до него что-то не доходит.

— Как это — любой? а как же это... ну, когда младший может обращаться только к своему командиру, а только тот — выше? У нолдор так, у них лорды, вассалы там. Значит, у вас оно ещё более жёстко должно быть.

— Так одно дело — в бою, в подготовке, вообще в делах, где заняты многие. Тогда иначе нельзя: порядка не будет. А какой смысл в такой иерархии в обычной жизни? Только неудобства всем создавать.

Хатальдир чувствовал, что его охватывает какая-то волна, — та самая, безрассудная, толкающая на смелые, порой совершенно невозможные поступки.

— То есть ты можешь вот хоть прямо сейчас пойти к... к Мелькору, — ему стоило большого усилия назвать Врага так, — и попросить, чтобы он узнал про этого человека, о котором я спрашивал?

— Я лучше Тхурингветиль найду, она обычно в это время в библиотеке сидеть любит, — сказал Ларт. — До Мелькора добираться дольше.

— Что, всё-таки не пустят?

— Пустят, пустят. Просто далеко. Ты что, с ним поговорить хочешь?

— Нет, — сразу сказал Хатальдир. — Просто эльф этот... ну, когда меня в форте сестра лечила, был там один эльф. И он сказал, что встречаться с ним не советует, и что Лайсин к нему не пускает. Вот и охота поглядеть, что это за... чудо такое.

— Ну... — сказал Ларт, неопределенно усмехнувшись. — У каждого свое мнение. Так что, поискать тебе Тхурингветиль? Она как раз и всех гортовых людей знает.

Хатальдир на секунду задумался.

— Возьмёшь меня с собой? Искать?

— Да в библиотеке она сейчас, работает, — вмешалась Ирнис. — Я ее видела, когда сюда шла. Еще часа три точно просидит, так что вы ее застанете.

— Ну и хорошо, — согласился Ларт. — Пойдем, Хатальдир. Познакомишься...

Хатальдир поклонился тёте — понадеялся, что получилось достаточно вежливо и красиво. Зашагал за Лартом. Вот жизнь... двоюродный брат — из "чёрных". А если бы не это, вполне нормальный был бы брат... От этой мысли ему тут же стало стыдно: как будто, только подумав так, он невольно предавал своих, мёртвых. И того брата — пусть и не по крови...

Библиотека показалась Хатальдиру просто огромной: такого количества книг он не только в жизни своей не видел, но даже и не знал, что столько бывает. Глаза разбежались. Круглый зал, радиально заставленный шкафами с фолиантами. Жуть.

А Ларт прошел вглубь — обнаружилось, что там, в центре, устроено так, чтобы, наверное, можно было не только читать, но и писать... столы, кресла... И за одним из столов сидела девушка — черноволосая, очень красивая, в черной же одежде. Перед ней были какие-то раскрытые книги. Хатальдир случайно бросил взгляд на страницу — и вздрогнул: там, на странице книги, был очень подробный и жуткий рисунок: человеческая фигура, но словно с содранной кожей. Мышцы.

А девушка писала что-то в большой тетради.

— Тхурингветиль, здравствуй, — сказал Ларт, и только тогда Хатальдир понял, что это и есть та самая "летучая мышь". — Извини, что отвлекаем. Дело есть важное, хотели попросить...

Она оторвалась от своей тетради и улыбнулась.

— Случилось что-нибудь? — спросила она обеспокоенно.

Хатальдир не верил своим глазам. Это и есть — майа Моргота? Хотя, судя по тому, что она там в книжке изучает, пожалуй, что именно так. Изобретает какой-то очередной кошмар... Он невольно передёрнул плечами. Никто не виноват, сам напросился, его никто сюда за уши не тащил.

— Случилось, — ответил он. — Только не сейчас, а... уже недели три как. Ваши наших вырезали, понимаешь, а меня — нет. Один из ваших приказал меня в живых оставить. И я хотел бы узнать, кто это был.

Тхурингветиль нахмурилась — потом сообразила.

— Отряд Барахира, — медленно сказала она. — Вот оно что... Да, я знаю, они после говорили об этом. Его зовут Каннэр.

— Что... что именно говорили? — он не ожидал, что голос прервётся.

Ощущение снова вернулось: что он идёт по краю пропасти. Страх... Нет, страхом это назвать было нельзя, но... очень тяжело и жутко, как будто заглядываешь в глаза Смерти.

— О тебе. Они ведь после отвозили тебя... туда, в пригорную крепость. Поняли они, что ты, скорее всего, северянин. Не знали точно, конечно, но по внешности можно догадаться.

— А где сейчас этот... Каннэр?

— Да там же. В Дортонионе. Хочешь с ним увидеться?

— Да. Хочу.

— Ну что ж, твое право, — согласилась Тхурингветиль. — Хотя не думаю, что ему эта встреча будет приятна. Один думаешь ехать или с нашими?

— А ты как думаешь? Я один тут сто лет плутать буду, и никто меня никуда не пустит.

Он замолчал: понял, что срывается. Нельзя. Спокойно.

— Впрочем, что это я, — Тхурингветиль коснулась лба. — Я ведь завтра лечу туда, могу и тебя захватить.

— Завтра? — он явно не ожидал, что всё исполнится так скоро. — Хорошо...

Задумался. Интересно, они действительно думают, что он им не враг, и потому вот так спокойно делают всё, что ни попросишь, или... Или он для них как на ладони, и они думают, что никакой опасности он для них не представляет. Надо проверить.

— Послушай... А можно мне... Можно мне увидеть Мелькора? Я не буду с ним разговаривать, — не хочу, — лицо исказила усмешка. — Но я хочу понять.

— Сходи, — Тхурингветиль пожала плечами. — Посмотри, если так интересно...

Хатальдир растерянно захлопал глазами.

— Куда?

— В Цитадель, — пояснила Тхурингветиль. — Ах да, ты же не знаешь... Словом, у любого спросишь — дорогу покажут. Или пусть Ларт тебя проводит.

Он вопросительно посмотрел на Ларта. Слова у него совершенно определённо закончились.

— Провожу, в чем вопрос, — кивнул Ларт. — Ладно, Тхурингветиль, не будем тебя отвлекать. Пойдем, Хатальдир.

Хатальдир с трудом сообразил, что надо попрощаться... да и поблагодарить. Всё-таки странные они, "чёрные", ведут себя, как обычные люди... совсем как свои. Ну ничем не отличаются, если совсем честно. И тем не менее — враги. Так неожиданно — увидеть их мир с изнанки, а не как обычно, с лица, когда воюешь...

Задумался. Ну хорошо. Вот встретится он с этим, с Каннэром. И что? Его-то он резать не должен, потому что вроде как жизнью обязан. Но если бы он в числе тех не нападал, то незачем было бы и спасать. И как с ним поступить? Как найти остальных — тех, что были там? Вывернуться наизнанку, войти в их число, чтобы проще было всё вызнать и убить их? Да кто ж его возьмёт-то, он сам бы на месте "чёрных" ему не поверил...

Ладно... Он тряхнул головой и пошёл следом за Лартом. Что-нибудь да решится. Так всегда бывает.

До Цитадели добирались верхом. Путь действительно оказался неблизким, пешком они бы только к вечеру, наверное, дошли. А вот в самой Цитадели оказалось много непривычного: начать с того, что пешком идти наверх не пришлось — оказывается, были устроены подъемники. Как именно все это работает — Хатальдир не понял, но оценил: удобно.

— Я точно не знаю, где он, — пояснил Ларт, заметив вопросительный взгляд Хатальдира, — но, наверное, в каминном зале... Увидишь, словом.

Хатальдир понимал, что ему отчаянно, до предела, страшно. Враг. Моргот. Добрался — туда, куда мечтают добраться и нолдор, и люди Трёх Племён... Добрался, и пользы от этого — никакой. Хотя... как знать. Здесь-то точно никто из своих никогда не был, а он — побывает. Хоть что-то...

— Ты дальше — со мной? или как?

— А ты сам не найдешь, заблудишься... вместе заглянем, что уж там.

Что это именно тот самый каминный зал — Хатальдир понял сразу: и правда, у одной стены был устроен большой камин, в котором за фигурной, очень красивой решеткой пылало пламя. Уютный зал. Наверное, сюда приходили, чтобы отдыхать: было много столов, больших и поменьше, в креслах сидели люди, многие — с вином, а перед камином сидела девушка с лютней, и наигрывала какую-то мелодию — негромкую, плавную, как течение реки.

Ларт вошел, кивнул завидевшим его местным — наверное, он тут многих знал — и сел в свободном уголке, недалеко от камина. Поманил Хатальдира.

— Ты садись. Можно вина выпить, если хочешь...

Каминный зал... Он знал, что этого нет в его памяти, нет и быть не может, но...

Вспышка.

Тишина.

Безопасность.

Песня... женский голос. Мама.

И вечереющее небо. И ветки, которые кажутся чёрными на его фоне.

Зажмурился... Сел. Сжал кулаки, тяжело дыша.

Откуда-то перед ним появилась резная чаша с вином — наверное, Ларт поставил.

— Ты лучше выпей, — посоветовал Ларт. — Должно помочь. Кстати, ты же Мелькора хотел увидеть... вон он, повезло нам, застали, — и Ларт показал глазами куда-то в сторону.

Хатальдир послушался, — выпил. Закрытая память, чтоб им всем... Никогда, никогда раньше такого не было, до всей этой истории, пока не прозвучало — Эс-Тэллиа... И — вздрогнул.

— Где?!

— Да вон же, — тихо проговорил Ларт. — Вон, видишь? У стены сидят, пятеро... Что ж ты такой недогадливый! Только не пялься так, — он тоже глотнул вина.

Да, у стены за столом сидела компания — несколько человек; о чем-то говорили, пили вино... люди как люди. Только — Хатальдир присмотрелся — у одного через все лицо были три шрама, кажется, совсем свежих, и поэтому он не улыбался. Еще бы, с такими шрамами, больно, должно быть. И человек этот, единственный из всех, был в перчатках. И с белыми... вернее, седыми волосами.

— Нннне понял, — ошеломлённо выговорил Хатальдир. — То есть вот это он и есть?! А как же... а...

Вопросы закрутились в голове водоворотом, наконец вынырнул один, — спасибо, хоть внятный.

— А почему он без короны?

— Слушай, как ты себе это представляешь... все время в короне с Сильмариллами ходить? — спросил Ларт со смехом. — Фонарем работать, что ли? От них же такой свет, что хоть с закрытыми глазами ходи — режет.

— Вот я и говорил Лайсин, что можно пробраться и Сильмариллы эти спереть, не всё же время он в короне, — в замешательстве выдал Хатальдир и спохватился. — А ты их что, видел?

— Видел, — пожал плечами Ларт. — Не знаю, что в них эльфы находят. Если свет валинорских Древ действительно был таким — не представляю, как в Валиноре жили...

— Ну, эльфы же, — неопределённо отозвался Хатальдир. — Видать, им так надо было, их же страна-то Валинор. А он полез со своим уставом воротить... так что чему теперь удивляться, что с ним воюют. Мне тот эльф говорил, что он меня чуть ли не заворожить должен сразу, с ходу, что я враз перестану его врагом считать и буду чуть ли не хвостом за ним ходить.

— Не знаю, — неопределенно сказал Ларт. — Может, и заворожит, если захочет... Только не особо-то он хочет.

— Что, считает, что вы все и так — его? и раз я пришёл сюда, то тоже?

— Ох, да откуда я знаю, что он считает, — отмахнулся Ларт. — Только уж точно не такую чепуху.

Хатальдир приложился к своей чаше. Подумал: зря он так раскипятился, вот право слово, зря... Перед людьми он ещё может притворяться, что не враг "чёрным", а просто так посмотреть пришёл, а этого-то не обманешь. Почует, вот как пить дать, — почует.

— Если ты думаешь, что здесь кому-нибудь нужно обманывать, зачаровывать, подчинять и все такое прочее — ты очень ошибаешься, — добавил Ларт. — Знаю я эти нолдорские сказки. По себе судят, не иначе...

— Ага, — возмутился Хатальдир и напрочь позабыл, что собирался сдерживаться. — А нолдор, конечно, обманывают, зачаровывают и подчиняют.

— Видел я твоих нолдор, — усмехнулся Ларт. — Недалеко от этого ушли, скажу я тебе.

Хатальдир понял, что ещё секунда, и...

Сдвинул брови.

— Ещё одно слово про нолдор, и я тебя на поединок вызову. Не посмотрю, что родственник, не посмотрю, что кругом одни "чёрные". И имей в виду, что дерусь я очень хорошо, мне об этом Барахир говорил, а он зря хвалить не станет.

— Все разные, конечно, — признал Ларт. — Но я и своими глазами многое видел. Не по душе они мне.

Хатальдир кивнул, с трудом переходя на мирную дорожку. Посмотрел в сторону... туда, где был Мелькор.

И замер, случайно встретившись с ним взглядом.

Ему показалось — перед ним Вечность. И звёзды... как будто они живые, и смотрят на него... вот так, прямо сейчас. И что в прошлом у этого существа — что-то огромное, тяжкое, и такое страшное, что не приведи Эру оглянуться.

И вся земля, весь мир... Властелин мира?.. нет, тут что-то другое, что же, что же...

Хатальдир мучительно встряхнул головой, ища ответ, который был где-то рядом, ускользал... а когда поднял глаза снова, то увидел, что Мелькор больше на него не смотрит, — разговаривает с кем-то из соседей.

— Ему Тхурингветиль наверняка про тебя рассказала, — заметил Ларт. — Нечасто такое случается, как с тобой.

— Ага, — отозвался Хатальдир, всё ещё пытаясь прийти в себя. — Но он же не может быть Властелином мира... но как же это, как же... я же знал... слышал... тогда, в детстве...

— Властелин Мира? — переспросил Ларт. — Нет, ну что ты... Тут совсем другое.

— Вот я и пытаюсь вспомнить, что это, — вид у Хатальдира был совсем несчастный. — Как будто стена стоит в голове, и я не могу сквозь неё прорваться... хотя вот же оно, рядом... ну подскажи, что ли!

— Я ведь просто человек, — начал Ларт, — но, насколько я понимаю... это что-то вроде... как будто ты сам становишься миром. Сливаешься с ним. Ощущаешь, как будто свое тело. Мир — твоя плоть. Мне однажды Тхурингветиль показывала, как они умеют воспринимать мир — правда, не в полную силу, человек такого не выдержит. Очень странное чувство, скажу я тебе.

— Но ведь это же... Это же очень страшно, — тихо проговорил Хатальдир. — А если где-то... ну, землетрясение, или там наводнение, или что-то ещё? Это что же, — всё-всё чувствовать, все эти разрушения?

Ларт кивнул.

— А ты думал... Конечно. Но и все хорошее — тоже. Хотя Мелькор, он... он больше человек. Стал человеком, сам, потому что хотел этого...

— Как это? что, он и умереть может, как люди?

— Не знаю, — покачал головой Ларт. — Не знаю. Умереть, как люди — уйти в Эа? По-моему, он о таком мечтал бы, но ведь айнур связаны с Артой... Им этого не дано.

— Не понимаю, — тревожно сказал Хатальдир. — Но что же это тогда значит-то — стал человеком?

— А то, что обычное состояние — ну... Как у человека, во всяком случае, очень близко к этому. Ну а как иначе? Если жить среди людей...

— Он и седой поэтому, да? — Хатальдир обрадовался, что хоть что-то понял.

— Седой он не поэтому, — вздохнул Ларт. — Седой... Тогда, давно, в Войну Стихий... в Валиноре. Когда убили последних из эллери... поседеешь тут.

В душе отдалось, как эхо, — то самое, страшное, за спиной... куда лучше не оглядываться.

Вспышка.

Слова... целый водопад слов. Они отсвечивали терпкой печалью, лились, остро позванивали или просто тихо касались, как тень падающего листа...

— Эллери... Эллери Кэнно. Эллери Ахэ?

— Да. Вспоминаешь?

— Да... как будто было... не со мной. Так странно... Но я знаю...

Он сжал виски.

— Этот эльф, он... Он был неправ. Никогда нельзя прятаться. Я должен знать — всё. И помнить тоже всё. Это часть меня...

— Вспомнишь. Постепенно. Не надо так сразу, — посоветовал Ларт. — Я могу догадаться, что с тобой будет, если на тебя все это обрушится вот так, сразу, лавиной... Не стоит.

— То есть оно вспомнится само? — настойчиво переспросил Хатальдир. — И не надо идти к этим, вашим... к майар?

— А вот не знаю, — серьезно ответил Ларт. — Но ведь ты видишь: ты же вспоминаешь. Может, и дальше это не остановится.

— Я так думаю... Это как-то от толчков, понимаешь? — объясняя, он словно пытался заслониться от того, что творилось с ним, сделать это нестрашным. — Вот сейчас — наверняка оттого, что я ему в глаза посмотрел. И раньше было — просто от одного слова какого-нибудь. Но только после того, как всё... как это со мной случилось. Ой! Они же меня усыпляли чарами, "чёрные"-то. Когда ранили и решили не добивать. Вот, похоже, с этого-то всё и началось.

— Тоже может быть, — авторитетно согласился Ларт. — Ты завтра попроси Тхурингветиль, если захочешь — она сумеет все это открыть. Только подумай хорошенько, прежде чем просить. И имей в виду, что после этого тебе к своим, к светлым, дороги уж точно, наверное, не будет: почуют на тебе чужой след — не примут...

— Ох, неееет! — Хатальдир отчаянно замотал головой. — Не хочу, чтоб мне опять кто-то в голову лез. Хватит с меня. Что само вспомнится, то и моё. И знаешь что... А можно сейчас уйти отсюда? что-то я, похоже, насмотрелся... если это можно так назвать.

— Да кто ж держит, — вздохнул Ларт. — Идем, конечно... Или ты один побыть хочешь?

— Не знаю, — честно сказал Хатальдир. — И ещё, знаешь... Сейчас вот пойдём, и... можно как-нибудь так пройти, чтоб... Чтобы мимо него пройти. Поближе. Я знаю, глупо звучит, но... Пожалуйста.

— А ты к камину сядь, — посоветовал Ларт. — Рядом совсем... вот и увидишь.

Хатальдир понял, что хоть он и сказал, что хорошо бы уйти, но уходить ему на самом деле вовсе не хочется... и что его тянет туда, к этому самому камину. Встал, — на него никто не обращал внимания, можно было вовсе не трепыхаться, ну что такое, в конце концов!.. И воздух казался вязким... а расстояние до камина — огромным. Сел в кресло — как спрятался. Чувствовал себя ужасно неловко, ну что он вот, как подглядывать решил исподтишка, в самом деле... туда же, разведчик...

Встряхнулся.

А Мелькор, кажется, чувствовал все, что переживал сейчас Хатальдир — потому что была, была какая-то ниточка, что так и не оборвалась в тот момент, когда их взгляды пересеклись. И, когда Хатальдир решился поднять взгляд... Мелькор смотрел на него. Смотрел спокойно, немного грустно, и не было сомнений — все он понимает.

Хатальдиру даже стало легче почему-то. Хуже нет, — притворяться, прятаться... Заговорить? а что сказать-то? Рассказать то, что тот и так знает? Что пока приходил в себя в форте, решил мстить, решил убить тех, "чёрных"? что душу разрывает тоска по тому ушедшему безвозвратному времени, когда вокруг был мир, когда он говорил на родном языке с мамой?

Зачем обо всём этом рассказывать Врагу Мира?

Подошел Ларт. Положил руку на плечо, нагнулся...

— Пойдем, — сказал он тихо. — Не трави себя.

Хатальдир встал. Опустил голову. И — тихо:

— Спасибо.

А Мелькор улыбнулся ему и кивнул. Улыбнулся понимающе, так, что если не знать, что вот это — Враг Мира — можно подумать, это кто-то из самых обычных людей, ничего особенного, только глаза...

И тут же проступила кровь — шрамы разошлись.

— Да идем же, — Ларт взял его за рукав и почти силком потащил прочь.

Хатальдир покорно позволил себя уволочь. В голове всё смешалось и запуталось, — может, и вправду надо остаться одному, или нет, наоборот, пусть лучше Ларт будет рядом...

На следующий день, когда Хатальдир уже поднялся и даже успел сходить поесть, собрался снова идти в комнату — в коридоре ему встретилась Тхурингветиль. Он впервые ее увидел в полный рост — оказалось, она не очень-то и высокая, и платье на ней очень красивое: длинное, с широкой юбкой — правда, не совсем понятно, как сделано: ни одного шовчика не видать.

— О, а я как раз хотела идти за тобой, — обрадованно сказала она. — Ну что, полетишь со мной в Дортонион?

— Полечу, — решительно отозвался он. — Только, честно говоря, я совсем не представляю, как это.

Подумал: а ведь она же _на войну_ летит. Помогать своим. Тем, кто сражается против его "своих". Вот где кошмар-то...

— Ну тогда пойдем, — она повернулась и зашагала в другую сторону, а Хатальдир последовал за ней. — И знаешь что... оденься потеплее, а то замерзнешь. Хотя ладно, я тебе что-нибудь подберу...

Она прошла к подъемнику — оказалось, путь им был на самый-самый верх. Вышли — почти сразу же на открытую площадку, где и вправду дул холодный ветер.

Он поёжился: да, прохладно, ничего не скажешь. Главное — как бы в полёте меч не посеять, вот обидно будет...

— Я сейчас, — сказала Тхурингветиль, и скрылась за небольшой дверью; вернулась — с кожаной курткой в руках и какой-то штукой, похожей на сбрую.

— Куртку надевай, — велела она, — иначе тебя потом размораживать придется. А потом подвеску, — она показала на "сбрую". — Не в руках же мне тебя нести, сам понимаешь.

Он нацепил куртку, штуковину покрутил в руках, пытаясь сообразить, что с ней делать. Вроде понял, надел.

— Так, что ли?

— Вот так, — она поправила какие-то ремни. — Никогда не видел, как майар меняют облик?

— Откуда? — усмехнулся. — Я раньше вообще майар не видел. Любопытно было бы, правда.

— Ну, тогда лучше отвернись, и не пугайся — вид у меня, конечно, устрашающий, но я не кусаюсь, — она засмеялась.

Он честно отвернулся. Ну вот, и на вражьих чудовищ тоже поглядеть доведётся... Был бы на его месте Барахир, или тот же Берен, — не растерялся бы и думать особо не стал, покрошил бы всю нечисть в капусту, и дело с концом. А он тут со своими воспоминаниями мается, врагам "спасибо" говорит...

Хатальдир все-таки вздрогнул и с трудом подавил страх. И правда, жуткое существо. Особенно лицо: сероватого цвета кожа, огромные красновато-желтые глаза с вертикальными зрачками, небольшой рот — что-то в нем было от змеиной морды; костяной черный гребень — как будто диковинная корона... Красиво. И жутко. Неудивительно, что про нее говорят — пьет кровь; первое, что приходит на ум... И ростом она стала выше, намного... И крылья эти, Эру, какие же они огромные...

А Тхурингветиль, как ни в чем не бывало, надевала на себя подобную же "сбрую".

— Иди сюда, — она поманила его пальцем; ноготь был длинным, заостренным, по виду — настоящий металл.

Он подошёл, — медленно, неуверенно.

— А мне сестра говорила — летучая мышь... Какая же ты мышь-то? я думал, такие драконы бывают...

— Когда смотрят снизу — действительно похоже на летучую мышь.

Она притянула его к себе, спиной, щелкнула какими-то замками — и Хатальдир почувствовал, что оказался вроде как привязан к майа, причем довольно плотно, туго даже.

— Это чтобы ты в полете не болтался, а то приятного мало будет, уж поверь, — пояснила она. — Поначалу будет страшновато с непривычки, имей в виду. В первый раз все боятся, я страх чувствую... Я постараюсь лететь ровнее. Ну что, готов?

— Не готов, но лучше полетели, — честно сказал Хатальдир. — И ждать тут нечего.

— Правильный подход, — снова засмеялась Тхурингветиль.

И взмыла в воздух. Тут же Хатальдир понял, что она была права: так — оказалось, что он вроде как то ли сидит, то ли висит... неожиданно удобно. Но сами ощущения полета! Он-то думал, все будет — вроде как на коне едешь; а сразу же оказалось — и провалы какие-то в воздухе, вверх, вниз... замирал дух.

А внизу распахнулся вид Твердыни. Тхурингветиль вначале начала подниматься вверх по спирали — у Хатальдира даже закружилась голова; но зрелище было настолько внушительным... Оказалось, вся эта крепость, если ее можно так называть, тянулась едва ли не до горизонта. Кошмар... Вот ЭТОГО нолдор точно не знали — иначе у всех бы опустились руки.

Было холодно. И вот, наконец — путь по прямой. Дортонион был виден, вот что интересно. По прямой... все быстрее, быстрее, быстрее...

Близко-то как, мысленно ахнул Хатальдир. И вообще, сложилось впечатление, что эти, "тёмные", — да они попросту хозяева Эндорэ, и никто с ними ничего не сделает... А как им не быть хозяевами, когда у них и Тхурингветиль — драконица летающая, и, говорят, Гортхауэр тоже оборачивается нетопырём, и волки-оборотни, и кого только нет... И вся их борьба, — ну, когда отряд был, — враз показалась ему абсолютно бессмысленной и бесполезной. Ну, убил он сам троих, и что? и всё равно всех нашли и перерезали... Вот только вопрос: как нашли-то, они же долго смогли скрываться, а уж если учесть то, что он теперь знал, — так и вовсе даже _совсем_ долго.

Путь показался Хатальдиру коротким. А ведь на коне тут несколько дней ехать... Правда, замерз он все равно, казалось, что ветер просто кожу с лица сдирает. К концу пути заслезились глаза, пришлось прищуриваться. Майа начала спускаться: снова по спирали. Внизу была крепость... не слишком большая, но и не маленькая. Один из фортов, отбитых "темными" у нолдор.

И наконец-то — под ногами твердая земля. Щелкнули замки за спиной, и Хатальдир понял, что может встать на ноги.

Внутренний двор крепости.

— Ну, вот и прилетели, — как ни в чем не бывало, сообщила Тхурингветиль — снова принимая человечье обличье.

— Сспасибо, — неуверенно сказал Хатальдир и снял с себя то, что давала Тхурингветиль. — Быстро-то как!

Хотел спросить: теперь ты — воевать, ведь правда?.. Ну, спросит, ну, узнает, что — да, что она через несколько часов пойдёт бить железными когтями очередной отряд... или наводить на него чёрных воинов. И что от этого изменится? Разве он сможет чему-то помешать, кого-то спасти?

— Ты прилетела... воевать?

— Не совсем, — ответила она, — я, так скажем, по некоторым делам, которые лучше решать не по осанве... а вообще-то, конечно, приходится и воевать. Так ты, кажется, хотел увидеть Каннэра? Его сейчас нет, он в патруле, вернется к вечеру.

— Хотел, — при словах чёрной майа уголок рта дёрнулся. Сам напросился, нечего было спрашивать. — У вас тут так же, как в Твердыне, то есть ходи где хочешь, или же всё-таки по законам военного времени?

— Куда нельзя, туда тебя просто не пустят, — сказала Тхурингветиль. — А в остальном — ходи, смотри. Здесь ничего особо интересного нет... обычная крепость.

— Ага. Значит, буду болтаться тут до вечера. Только я ж его не узнаю-то, Каннэра. Он меня — пожалуй...

— Мы скажем ему о тебе, — раздался вдруг мужской голос. — Что-то сегодня ты задержалась, Тхури.

— Я летела медленнее, чтобы мальчика не заморозить, — ответила она.

Ее собеседник кивнул.

Почти сразу Хатальдир понял, КТО ЭТО. Потому что спутать было трудно.

Гортхауэра он узнал сразу. В отличие от Мелькора, этот и выглядел — майа; с человеком спутать его было невозможно, с эльфом... ну, может быть, конечно, но... Взгляд. Жесткий, цепкий, словно пронзающий. Совсем другой, чем у Мелькора, и всё же... что-то общее, неуловимо похожее. И опять — ощущение, что ты на краю бездны. Вот он, — тот, кто отдал приказ уничтожить. Ненависть всколыхнулась в душе, но... "Только не кидайся на него с мечом," — прозвенело в памяти. Нет. Не кинусь.

— Хатальдир, ты пока можешь подождать, где тебе удобнее, — спокойно сказал Гортхауэр, хотя Хатальдир мог бы покляться, что он все почувствовал. — Тхурингветиль, пойдем... дела не терпят отлагательства.

— Я не буду путаться под ногами, — Хатальдир постарался, чтобы голос прозвучал ровно.

— Хорошо, — ответил Горт.

И они вместе с Тхурингветиль скрылись в крепости.

А во дворе действительно ничего особенного не было. Двор как двор, крепость — бывшая нолдорская, Хатальдиру приходилось в таких бывать, и не раз. Можно даже угадать, где у них конюшни, где оружейная, где что... Только вместо нолдор — воины в черном. Но на Хатальдира никто особого внимания не обращал.

Когда он увидел, что никому нет до него дела, то малость поуспокоился, но всё же понял, что его таки трясёт. Вот оно: "чёрные" с обратной сторон, "изнутри"... Вот оно: ощутить себя в полной мере во вражеском лагере. Вот оно: встретить врага лицом к лицу...

Он забился в какой-то угол и пытался понять, что ему делать. Что надо — он знал: узнать, кто убийцы, и отомстить. И убить. Ясно, после этого ему точно не жить, но это было ясно уже давно...

Он ждал, и время растягивалось на глазах.

Когда вернулся отряд — он увидел. Возможно, это и были ТЕ... Все те, кто убивал его друзей. Человек двадцать, спешились, ушли в крепость... А потом один из них снова вышел во двор — и направился прямо к Хатальдиру.

Он широко раскрытыми глазами смотрел на этого человека.

Враг.

Тот самый.

Из тех, кого он хотел убить.

И — всё же...

Встал. Сделал несколько шагов — навстречу.

А тот подошел — как ни в чем не бывало. Обычный человек, только в черном.

— Здравствуй, Хатальдир. Мне сказали, ты хотел меня видеть. Я Каннэр.

— Да, — выговорил с трудом. — Хотел. Ты... торопишься?

— Да нет, — ответил он. — Не особо.

— Здесь можно где-нибудь пристроиться? ну, поговорить?

— Да можно, конечно, — кивнул Каннэр. — Только ты же наших видеть не захочешь, наверное. Ладно, пойдем ко мне тогда.

— Уже не захотел, — кивнул Хатальдир.

От того, что его _понимали_, становилось немного легче... хотя ненамного.

Оказалось — у Каннэра небольшая комнатка, скромная совсем, ничего особенного; похоже, они тут и жили, здешние "темные". Не сравнить с тем, что было в Твердыне. Койка, стол, кувшин на столе и пара глиняных кружек, разломленная пополам краюха хлеба, два деревянных стула, окно-бойница...

— Вот, — сказал он, — я тут сейчас вроде как живу. Ты садись.

Хатальдир нерешительно присел.

— Я должен был бы поблагодарить тебя, — начал он негромко. — За то, что ты не дал меня убить.

— У нас есть правило — не трогать таких... Юных, — ответил Каннэр. — Но, сказать честно, всякое бывает. В бою иной раз вначале делаешь, потом думаешь; но хорошо, что ты остался жив — я знаю, мне рассказали, ты и вправду оказался родом из наших. Мы это еще тогда заподозрили. Когда зашивали тебя...

— Почему же твой... товарищ так не считал? а если бы не оказался? Ты же оставил в живых врага, и...

Он осёкся.

Каннэр пожал плечами.

— Почему — не считал? Не сообразил просто, скорее всего. Насчет врага... — он помолчал. — Это, конечно, да. Так. Но иначе мы просто перестанем быть людьми: зачем тогда вообще все?

Слова резанули по сердцу. Перестать быть людьми... да. Именно людей-то там, в Твердыне, он и увидел.

— А зачем — всё? Зачем ты воюешь с нами?

— Я бы и рад не воевать. Да кто же тогда нашу землю защищать будет?

— Дортонион — не ваша земля, — напомнил Хатальдир. — Тут уже мы свою землю защищаем.

— Да, — согласился Каннэр, — тут уж в том беда, что вы, вассалы нолдор, верите им. Мужчины оружие в руки взяли, в леса ушли, остальные побежали прочь — а зачем? Никто бы вас не тронул, живете и живите себе. Мы не нападаем первыми. А когда, как ваш отряд, начинают втихую набеги делать... Ну, тут уж извини. Сам понимаешь, дело такое.

Хатальдир вздохнул.

— У вас своя правда, у нас — своя. Непримиримые правды.

Подумал: ну и как он будет его убивать? Вот так поговорить-поговорить, а потом взять и попробовать зарезать?

— Да нет, не думаю, — Каннэр покачал головой. — Правда одна, и примирить всегда можно. Часто даже получается.

— Не уверен. Ну вот... — он внезапно решился. — Вот например, ты разговариваешь со мною, спокойно, не опасаясь, потому что ты уверен, что раз ты не дал меня убить, то и я тебя не зарежу сейчас, хотя у меня меч на поясе, и мы вдвоём, и у меня всё может получиться, — ты это знаешь... А если ты приведёшь сюда тех, кто убивал моих друзей, тех, кто стрелял в меня. Они — согласятся говорить со мной, захотят узнать _мою_ правду?

— Не все, — признал Каннэр, — у нас у некоторых тоже, знаешь... у кого семья от ваших погибла, у кого что... Но, думаю, другие согласятся, почему нет?

— Позови их, — тихо попросил Хатальдир.

Как будто в бездну шагнул. В ту самую, что мерещилась ему уже давно.

— Тогда подожди. Позову...

Он вернулся вскоре — не один.

Пятеро. С трудом поместились в маленькой комнатке. Люди как люди...

— Вот, — сказал Каннэр, — так что если хочешь рассказать про свою правду — рассказывай.

Хатальдир с очень большим трудом перевёл дух. Смотреть в глаза этим... убийцам оказалось труднее, чем Мелькору и Гортхауэру, вместе взятым.

Он встал.

— Я вас надолго не задержу, — сказал он. — Я многое видел за последнее время... пришлось. Видел ваших... по другую сторону. И... да, я из народа Эс-Тэллиа. Но я восемь лет провёл среди людей Дортониона, который вы разорили, которых вы выгнали с родных мест. Мы вассалы нолдор, — хорошо. Мы имеем право на это, мы это выбрали. Вы можете сказать, что нас обманули, — я это уже слышал, и мне, по правде сказать, безразлично это... скажем так, мнение.

Но я здесь не для того, чтобы спорить. Когда я отлёживался там, в форте, то думал, — что мне делать дальше. Мечтал о мести, — кривая усмешка. — Понимал, что переступить через себя, проникнуть в ваши ряды и исподтишка вас перерезать не смогу. Я был в Твердыне, хотел понять... разобраться. И вот теперь, разобравшись, я хочу вам сказать.

Да, я пришёл мстить за своих. Думаю, вы меня поймёте.

Но мстить не исподтишка.

Я вызываю вас на поединок. Одного за другим. Я знаю, что мне не жить, но мне это неважно. Вы пощадили меня как ребёнка, но я воевал с вами, как взрослый. И поэтому я уверен, что вы не откажетесь.

Они выслушали, не перебивая, без улыбок, серьезно. Потом один из них сказал:

— Мы ценим твою решимость. Но подумай сам, к чему это может привести? Либо один из нас будет вынужден убить тебя, либо ты убьешь одного из нас. Мы не хотим ни того, ни другого. Местью ты не вернешь своих друзей. Подумай, Хатальдир. Искренне тебе советую — не стоит.

"На том свете было бы ещё скучнее", — всплыла в голове фраза Лайсин. А ещё — лица тех, кого уже нет.

И — люди Твердыни.

И — память, которую, раз разбудив, уже не заглушишь.

Как весы.

К своим — убивать этих.

К этим — убивать своих.

И — как молния — всепонимающие глаза Мелькора. Кажется, он всё знал наперёд...

Выхода нет.

— Я настаиваю.

Они переглянулись.

— Хорошо, — сказал все тот же. — Когда?

— Сейчас.

— Тогда идем.

Они вышли в коридор, подождали Хатальдира. Спустились вниз, во двор. Тот, что говорил, выступил вперед.

— Я буду первым. Если тебе важно знать — Барахир погиб от моей руки.

Хатальдир коротко кивнул.

— Да. Мне это важно.

Он окинул взглядом площадку, прикидывая, насколько удобно здесь драться.

— У меня только один вопрос.

— Я слушаю.

— Я должен быть уверен, что Гортхауэр будет знать обо всём этом и не вмешается.

— Он знает, — ответил воин, — я сказал ему. Хотя он и не одобрил наше согласие.

— Почему?

— Бессмысленность, — пояснил человек и, не спеша, вытащил меч из ножен.

Хатальдир коротко и презрительно усмехнулся. Если делать только то, что имеет смысл... перестанешь быть человеком. Впрочем, он же Жестокий.

Клинок со звоном вылетел из ножен, словно соскучившись по вольному воздуху.

Довольно быстро Хатальдир понял, что его мнение о собственных умениях было, мягко говоря, опрометчивым. Воин сражался легко... без видимой усталости. Остальные просто стояли в стороне — и смотрели.

Скоро Хатальдир понял, что начинает выбиваться из сил. Наверное, у _этих_ были какие-то секреты, позволяющие не уставать... а может — просто опыта больше. И вот наконец блеск клинка — в запястье ударила резкая боль, меч вылетел из руки, и, почти как тогда, ночью — острие у горла.

Хатальдир молчал, — только скривился от боли и стиснул зубы. Барахир говорил, — умирать дОлжно достойно, не поганя воздух мольбами о пощаде.

Острие медленно отодвинулось в сторону.

— По правилам поединка я вправе сохранить тебе жизнь, — проговорил воин. — Вставай.

Он встал. А вот такого он не ожидал... правда. Зажал левой рукой распоротую правую.

— Вы победили, — сказал тихо.

И они не хотят его убивать... Значит — уходить. Бежать. Куда?!

Воин коротко поклонился.

— Тебе нужно к целителю, Хатальдир, — сказал он. — И лучше не откладывай.

— Не стоит, — сквозь зубы от боли. — Я сам.

— Что — ты сам? Хочешь без руки остаться? Идем, я тебя провожу. Давай, давай.

Хатальдир пошатнулся: начала кружиться голова.

Человек поддержал его; и повел куда-то. Рука кровоточила, и сильно: видимо, была задета вена. От слабости Хатальдир плохо соображал, и поэтому пришел в себя, только когда его усадили — и прямо перед глазами оказалось лицо того человека... он мигом вспомнил, где видел это лицо — этот самый человек был тогда, в его бредовом воспоминании, когда кто-то копался в его ране железным крюком.

— А... здравствуй, — нашёл в себе силы усмехнуться. — Вот и свиделись...

— Здравствуй, — серьезно ответил тот. — Вот уж кого не ожидал увидеть снова... Но, может, и к лучшему. Так, давай сюда твою руку и потерпи еще немного. Только не мешай мне, пожалуйста.

Если б Хатальдир не видел там, в крепости у эльфов, такой штуки — испугался бы; а теперь было почти безразлично. Несколько коротких уколов вокруг раны — и боль вначале ослабела, а потом почти совсем исчезла. А целитель принялся колдовать над раной.

— Ничего, — сказал он наконец, закончив перевязывать Хатальдиру руку, — хорошо, что Тхурингветиль здесь, она быстро заживит. Хотя шрам, конечно, останется.

— Разве здесь? — слабо удивился Хатальдир. — А я почему-то думал, что она уже улетела...

— Она только завтра улетит, — ответил целитель. — Я ей скажу, чтобы она нашла тебя.

— Не стоит, — проговорил Хатальдир. — Впрочем, вы всё равно сделаете по-своему.

Он встал, — покачнулся, но удержался. Развернулся, вышел.

Наверх. На стену. Туда, где так близко — небо. Говорят, души людей уходят куда-то, куда — не знают даже эльфы...

Взобрался. Закусил губу, пытаясь сдержать слёзы: не получилось.

— Что это ты собрался делать, Хатальдир? — раздался позади него голос, уже знакомый — голос Гортхауэра.

Вздрогнул — от неожиданности.

Обернулся. Отступил — шаг, второй... Потом понял, что площадка закончилась, и что он упирается спиной в стену.

— Ты, кажется, собрался полетать, — Горт подошел к нему, вплотную — его лицо было совсем рядом. — Не стоит. Не думаешь о себе — подумай хотя бы о своих родных.

— Мои _родные_ погибли, — тихо и сдавленно сказал Хатальдир. — И мне бы очень хотелось узнать, как ты нашёл их — то есть наше — убежище.

— Мои люди сумели взять одного из ваших, — ответил Горт. — Его имя — Горлим. Его память.

Хатальдир не отводил взгляда от глаз майа.

— И что с ним стало?

— Вот уж это мне теперь неизвестно. Я отпустил его, он ушел.

Хатальдир перевёл дух, едва веря своим ушам. Если Гортхауэр не врёт... Эру, только бы он не врал, только бы...

Но...

— Он знает, что наши погибли из-за него?

— Было бы трудно об этом не догадаться.

— Кто вас знает... Вы можете творить с памятью всё, что угодно... говорят.

Вспышка.

Война.

Не — твоя — война.

Чужая.

Но — жуткая.

Когда сводит скулы от ужаса, и не можешь даже кричать.

Когда горит берег.

И уходят люди.

Спасаются.

Эс-Тэллиа...

И — голос откуда-то, из глубины веков: ты наш, и вся наша память — твоя...

Хатальдир сжал виски, согнулся. Это — слишком!..

— Да, — проговорил Горт так, словно он сам видел то, что вспыхивало сейчас перед внутренним взглядом Хатальдира. — А будет — еще хуже. Готовься.

— Куда уж хуже-то, — простонал Хатальдир. — Да что же это такое, что со мной творится?!

— Просыпается родовая память. Знаешь что, нечего тебе здесь стоять в таком состоянии… Идем. Ты ведь хотел со мною говорить, не правда ли?

Хатальдир с трудом отклеился от стены. Встряхнул головой, — обычно это помогало поставить мысли на место... но не сейчас. Сейчас они от этого только закружились диким хороводом, как будто вознамерились свести его с ума. Покачнулся, клюнул носом, — земля шатнулась навстречу.

Горт подхватил его — просто поднял на руки, как ребенка, и понес куда-то.

Комната с небольшим камином... глубокое кресло. И Гортхауэр — Гортаур Жестокий! — подает ему чашу с каким-то дымящимся напитком…

— Пей. Поможет прийти в себя.

Он взял, — руки дрожали.

— Ссс... спасибо.

Осторожно сделал несколько глотков. Одурманит, — прошла мысль. И тут же: какая разница теперь...

Нет, это был не дурман — просто какой-то незнакомый травяной отвар. Терпкий, довольно вкусный. В голове действительно прояснилось, возвратилась ясность рассудка.

— Вот и хорошо, — сказал Горт. — Пей постепенно, и чтобы выпил все: без возражений, пожалуйста. Тебе это необходимо.

Хатальдир кивнул: понял, что возражать будет, мягко говоря, бесполезно. Интересно, а если бы он не был из народа Эс-Тэллиа, стал бы Гортхауэр о нём заботиться? Впрочем, сейчас разницы большой нет, какого он рода, — так что тут, наверное, просто желание из врага сделать "своего"...

Горт разглядывал его, разглядывал откровенно, оценивающе, бесцеремонно — под этим взглядом становилось не по себе.

— Ну что ж, — сказал он наконец, — я готов выслушать все, что ты мне скажешь. Полагаю, ты уже неоднократно мечтал об этом. Используй шанс.

— Нэртар просил передать тебе, что ты жестокая скотина, — сказал Хатальдир. — Ещё он сказал, что он, в общем, может вас понять, — тебя и... и Мелькора. Я с ним полностью согласен. По обоим вопросам. Но ему легче. В отличие от меня, он не завис между Севером и Дортонионом.

— Нэртар не сказал ничего нового, — довольно равнодушно ответил Горт. — Но что же думаешь выбрать в итоге ты сам?

— Хороший вопрос... Я не могу быть с вами. Но я уже и не со своими, как мне ни тяжко это признавать. Если бы я был полностью со своими, то я бы добрался до Твердыни и постарался бы кого-нибудь убить. Даже совершенно определённо кого, — он усмехнулся. — В общем, попробовал бы повторить подвиг Финголфина. Или, на худой конец, добравшись досюда, попробовал бы перерезать твоих воинов и сложил бы голову сам.

Он отхлебнул травяной настой.

— Однако, как видишь, я этого уже не сделал.

— Вижу. Послушай, почему бы тебе, к примеру, не вернуться к своим и не попробовать объяснить им, что нет нужды бежать от нас?

— Бессмысленно, — Хатальдир открыто усмехнулся. — Я знаю, как наши относятся к тем, кто вернулся с Севера. Сам так же относился. Заворожённые, очарованные, несчастные обманутые существа, которые Враг пытается использовать. Нолдор таких часто вообще казнят, — пытаются исцелить, или заставить отречься от служения Тьме. Не получается — казнят.

— И ты по-прежнему считаешь, что это справедливо?

Хатальдир честно задумался.

— Если со всеми нашими, кто возвращался с Севера, обращались так, как со мной, то — нет, несправедливо. Если. Всегда бывают исключения.

Горт кивнул, и взгляд его на миг затуманился.

— Кстати. Когда ты недавно говорил с моими воинами — ты сказал, что Дортонион разорен. С чего ты это взял?

— Так говорили у нас в отряде.

— А вернуться и проверить это вы ни разу не удосуживались?

— Мы воевали, — объяснил Хатальдир. — Мы для этого ушли в леса. А женщины и дети — в безопасное место.

— Неразумно вы поступили. Никто не собирался жечь ваши деревни, или убивать ваших людей. Если бы вы просто остались в своих жилищах — никто бы вас не тронул. Несмотря даже на то, что ваши мужчины воюют за нолдор. Ты можешь вернуться в свои родные места — и убедиться: там все по-прежнему. И те, кто остался там — живы. С той только разницей, что нам приходится помогать немногим оставшимся... ведь это только старики, а им самим не выжить в одиночку.

Хатальдир недоверчиво взглянул на него исподлобья и снова приложился к настою.

— Они не могли бросить родные места без причины, согласись. Я бы, конечно, вернулся... хотя мне и не к кому. Но есть кое-что, из-за чего моё возвращение туда... В общем, есть одна вещь, из-за которой я не могу вернуться.

— И что же это за вещь?

Хатальдир выразительно постучал пальцем по лбу.

— Вот это. Мне, знаешь ли, вовсе не нравится то, что со мной происходит. Пока рядом люди, которых это не пугает, которые могут понять и помочь, — всё нормально. Но там таких людей не будет. Я понятия не имею, как с этим бороться или как это прекратить. Хотя в Твердыне мне подсказали один способ... считая, что я никогда на это не пойду.

— Стереть память вовсе?

— Да нет... Наоборот.

Горт покачал головой:

— И ты думаешь, после того, как ты вспомнишь все, тебе станет легче?

— Думаю, да. По крайней мере, прекратятся эти вспышки, и я смогу нормально уложить в голове всё, разобраться. Пусть на это и уйдёт время.

— Я могу это сделать. Но предупреждаю: скорее всего, эта память изменит тебя. Необратимо.

Хатальдир чуть улыбнулся.

— Видишь ли... Либо это произойдёт мгновенно, либо это будет мучительно тянуться Эру знает сколько времени. Или ты думаешь, что я тебя боюсь?

— Не думаю. Хорошо, по-своему ты прав. Сейчас?

— Пожалуй. Сейчас, — допью этот твой отвар...

— Допивай, — кивнул Горт.

Он поднялся, встал позади Хатальдира — положил руки ему на виски. Пальцы были холодными, как будто у майа вовсе не было живой теплой крови.

— Не бойся и не пытайся закрыться, — негромко проговорил он.

Холод проник в сознание... ледяным клубочком закрутился где-то в глубине мозга. Затуманилось зрение, на пару секунд все поплыло перед глазами, как будто вот-вот — и упадешь в обморок. Хатальдир не успел понять, когда Горт отпустил его — лицо майа вдруг оказалось перед глазами, Горт смотрел на него, наклонившись, ловил взгляд.

— Все. Теперь — вспоминай. Осторожно.

Хатальдир очень глубоко вздохнул. Глаз не прятал.

Прозрачная завеса в памяти... Сорвать и откинуть... Исчезает.

И — обрушилось.

Стремительный огонь войны, сметающий всё.

Вихрь — белые силуэты, острый взблеск мечей.

Зарево — вдали, в полнеба... алое. Ночью. Ночи — нет, нет звёзд, и ласковая чернота убита полыхающим пламенем.

И земля, которая дрожит под ногами... Бежать!

Берег. Скалы. Огромная глыба, незыблемая, как, казалось, сама земля, — рушится, потом другая, ещё, ещё... Бежать!

Куда?!..

Море.

Тревожные, вздыбленные волны. Серые, с огненными отсветами — то ли закат, то ли то пламя... нет, не может быть, это же так далеко...

Тишина. Только плач чаек над водой.

И среди тишины — как сон, как что-то невозможное, из другой жизни, — эти глаза... Те самые, которые смотрят на него сейчас.

— Ортхэннер?..

Горт перевел взгляд на Хатальдира.

— Вспомнил, — проговорил негромко. Вздохнул. На столе появилась деревянная чаша — такая же, как та, из которой пил Хатальдир; Горт сам глотнул из нее.

Хатальдир молчал: всё в душе перевернулось. Война, та же самая, продолжение которой — сейчас... и в которой он — по другую сторону.

— Мы не должны быть врагами, — не заметил, что сказал это вслух.

— Мы-то не будем, — ответил Горт. — Если б еще это поняли все остальные...

Он сделал еще один глоток. Хатальдир вдруг понял, что Ортхэннер привычно старается "держать маску" — скрывать чувства, прятаться под личиной равнодушного спокойствия; в действительности, похоже, нелегко ему даются такие вот "пробуждения памяти".

Хатальдир смотрел на него — ошеломлённый, в смятении. Бывший враг...

Мы оба потеряли самое дорогое.

Своих.

Впрочем, нет.

Твои — есть.

А я...

"Свои" у нас теперь общие... выходит.

Хатальдир встал, положил Гортхауэру руку на плечо — перебинтованную.

— Я попробую. Попробую рассказать им. Про Север. Так, чтобы они поняли.

— Ты был прав, когда говорил, что, скорее всего — сочтут зачарованным, обманутым. КАК ты будешь это рассказывать? Я не говорю — бесполезно и бессмысленно; но нужно делать так, чтобы с этого был хоть какой-то прок. И чтобы ты сам не погиб.

— Ну... — Хатальдир понял, что постепенно начинает что-то соображать. — Я бы сделал так. Я знаю, кто закрыл мне память... Теперь знаю. Они живут на Тол-Сирионе. Пойду к ним. Рассказывать всё и сразу не буду, конечно. Встречусь. Пообщаюсь. Посмотрю, что из этого выйдет. Они же эльфы, они точно помнят, кто я такой и откуда взялся. И... — он чуть усмехнулся, — кажется, я теперь знаю, как не дать повода убить себя. С вашими получилось. Почему бы не попробовать с нолдор?

— Они почувствуют в тебе мой след, — ответил Горт. — После этого веры тебе не будет. Ородрет, может, и не убьет тебя, но... Его братья погибли в огне. Этого не простят ни Ородрет, ни Финрод.

— Сначала пусть встретятся с тем, чью мать они убили, — упрямо сказал Хатальдир. — А потом будем считать братьев и прочих родичей.

— Это не будет весомым доводом. Они сделали это когда-то примерно из тех же соображений, что я уничтожил ваш отряд. Считаться потерями можно до бесконечности, не в этом суть. Говоря честно, Хатальдир, — Горт повернулся к нему, — я не верю в то, что с нолдор возможно договориться. С людьми — да. Но эти... Порченные души.

— И что теперь? — с тоской спросил Хатальдир. — Война до бесконечности?

— Для начала — зажать нолдор в их поселениях. Остров скоро станет нашим; мне нужна эта крепость. После... Два пути. Либо — уничтожение, — он помолчал. — Я не хочу этого. Другой путь, который мне видится — не путь меча. Но, думаю, нолдор он понравится еще меньше.

— Что же это за путь?

— В любых военных стычках стараться не убивать, а уводить к нам, и... — снова молчание. — Показывать прошлое. Да: силой. Отпускать. Да, по сути дела это именно то, в чем они обвиняют нас сейчас, но я не вижу другого способа что-то изменить. Когда это будут не единицы, как сейчас, а сотни и тысячи тех, кто видит картину происходящего по-иному, кто не захочет биться с нами — это может всерьез изменить положение.

— Не совсем то, в чём вас обвиняют, — заметил Хатальдир. — Одно дело — показывать действительно то, что было, и совсем другое — показывать ложь... но кто там, по ту сторону, поверит, что это и есть правда?

Помолчал.

— А Мелькор? Что он думает обо всём этом?

— Что тут можно думать, Хатальдир? Иных возможностей практически нет. С той только разницей, что ему все это дается еще тяжелее, чем мне. Делаю-то я, а расплачивается — он.

Хатальдир вздрогнул.

— Как это — расплачивается?

— Моргот, — коротко ответил Горт. — Ненависть. Страх. Отчуждение. Для тебя все это — лишь слова; айнур чувствуют иначе. Словно небо становится каменным сводом, давящим на плечи. Как промозглый осенний дождь, без просвета. Словно стоишь в вязком болоте, и с каждым днем увязаешь все больше и больше. Попробуй так жить, понравится? Сомневаюсь.

Хатальдир опустил голову: вспомнил — там, в Твердыне... Властелин мира. Горько усмехнулся. Как когда-то всё было просто, даже названия, которые сами приходили в голову.

— Но ведь мне сказали, что он больше человек... Как это?

— Человек... — проговорил Горт. — Что такое "человек", Хатальдир? Полностью суть не изменишь: мы с ним — не люди, и дело не только в том, что я могу сменить облик или усилием воли владеть над материей: не в этом дело. Мы воспринимаем мир — иначе. Это накладывает отпечаток на многое... И это — чуждость, Хатальдир. Мы живем среди людей — большей частью; наши друзья — люди. Волей-неволей пытаешься приблизиться, стать если не таким же, то похожим — хотя бы, чтобы тебя не отторгали. Но иной раз это становится похожим на то, как если б тебе пришлось жить с закрытыми глазами. Вместе с тем, и мы пытаемся найти способы приблизить людей к нам: ты обратил внимание, например, что люди Твердыни владеют мысленной речью? Ты заметил, что сестра твоей матери выглядит, как молодая женщина, при том, что у нее взрослый сын? Это далеко не все изменения — то, что нолдор называют морготской скверной.

Хатальдир подумал, как многого он ещё не знает. А, оставшись по другую сторону, и не узнал бы... если бы продолжал смотреть сквозь страх и ненависть. Вспомнилось: "чёрные" ещё и в темноте видят... Вспомнилось всё ещё с болью, но уже — как с рукой сейчас: когда боль заставили отойти в сторону, перебили. Поморщился: кажется, действие того, что ему кололи, прекращается.

— Болит? — спросил Горт, кивнув на руку.

— Да, — неохотно отозвался Хатальдир.

И — не выдержал.

— Знаешь, так много нового... Так многому хотелось бы научиться. Я видел, как сражается этот, из твоих воинов. Я бы тоже хотел так владеть мечом...

Спохватился: против кого воевать-то? Против которых "своих"?

— Давай затяну: в общем, не слишком опасная рана...

Горт взял руку Хатальдира, прикрыл глаза, медленно провел над забинтованным запястьем. Боль исчезла.

— Что касается меча — научишься, только не применяй все эти умения без необходимости. Знаешь, на чем это основано? Восприятие времени. Когда воин входит в подобное состояние — для него весь мир вокруг как бы замедляется: неудивительно, что победу одержать проще. Но, как ты сам понимаешь, все это... — он покачал головой. — С таким к Ородрету лучше даже не соваться. Нолдор боятся таких изменений, как огня.

— Спасибо... — Хатальдир подумал, что повязку, наверное, можно бы и снять, но пока не решился. — Весело... То есть получается, либо мне оставаться здесь, либо... Но ты сказал, сейчас уже всё равно нолдор почуют, что я... Ну, словом, не обычный человек? Только я в себе никакой необычности не ощущаю, вот честно.

— Ты и после не ощутишь. Ощутят они. Но одно дело — след от моего прикосновения, когда я раскрыл твою память. Другое дело — всерьез измененные фэа и хроа. Первое еще возможно сделать против воли, в их глазах — ты мог быть обманут, согласиться по легкомыслию или любопытству. Второе — не сделаешь без твоего согласия и содействия, а этим ты становишься в один ряд с "прислужниками Тьмы".

— Ужас какой, — честно сказал Хатальдир. — Зачем вы делаете все эти... изменения?

— Разве это не очевидно? Во-первых — чтобы как можно меньше людей гибло в стычках. Во-вторых — чтобы дать возможность раскрыть все то, на что они способны, а не довольствоваться той жалкой малостью, что осталась у людей после вмешательства Эру.

— Эру? — Хатальдир изумлённо уставился на него.

Ему показалось, что он нечаянно заглянув в страшно глубокий водоворот времени, в ту бездну, куда человеческий глаз не может — не должен! — проникать никогда... Война, корни которой вовсе не там, где он думал, — а в том, что эльфы называют Айнулиндалэ.

Впервые за всё это время — с того ночного нападения — ему стало по-настоящему страшно.

— "Был Эру, Единый, кого в Арде называют Илуватар..." — так Румил некогда записал со слов Валар. Не Единый он, Хатальдир. Сила — вот все, что ему дано; сила и желание создать здесь, в не им сотворенном мире, царство своих безвольных рабов. Не Эру дал корни расе людей. И не Эру создал наши души. Его детища — квенди, но и то — он лишь впервые сваял их плоть... так, как Мелькор — людскую. Неужели ты думаешь, что все это — краткость вашей жизни, слабость ваша, старение — то, чему дОлжно быть? Не сумел воспрепятствовать... так изгадил. Сволочь, — и Горт совершенно по-человечески, зло усмехнулся.

— Ты что, там был? — ошеломлённо спросил Хатальдир. — Ну, там... в Чертогах Эру, когда Айнур пели Великую Музыку?

— А ты думал, те, кто рядом с Мелькором — из "духов, что Моргот обманом и ложью привлек на свою сторону"? Даже в преданиях нолдор говорится о том, скольких Мелькор... совратил с пути истинного. Ты никогда не задумывался — почему же многие добровольно пошли вместе с ним? Чем он мог их привлечь? Обещанием власти и богатства, как считают нолдор — в пустынном мире?

— Никогда не задумывался, — сказал Хатальдир, ошеломлённо глядя на него во все глаза. — Нет, ты правда там был?

— Да, — коротко ответил Горт и почему-то отвернулся, вздрогнув всем телом.

Приехали, — пронеслось в голове у Хатальдира. Мятеж против Эру. Замечательно. И он — с ними, с мятежниками, он из их числа. Но...

— И как же вы... не побоялись? Пойти против Эру?

— Мы не думали об этом, — ответил Горт. — Не приходило в голову... В разум, — улыбнулся, — какая там голова, когда у тебя нет физического тела. Осмыслили позже, много позже.

Хатальдир понял, что у него голова идёт кругом.

— А... Лайсин говорила — у вас тело как одежда, только тоже "сшить" надо... Интересно, как это.

— Да, что-то общее есть. Как бы это объяснить тебе понагляднее... Представь, что у тебя нет физического тела: нет вообще. Но, тем не менее, ты прекрасно воспринимаешь мир, ты видишь, слышишь, чувствуешь, ощущаешь... и взаимодействуешь с ним — влияя на его материю. И вот ты хочешь войти в него так, чтобы ты сам стал подобен живым существам этого мира. Вот тогда ты и начинаешь создавать свое будущее тело — вначале в мыслях, задумках, прорабатывая все, что хочешь осуществить; после из живой материи. И наконец — входишь в него. И если ты в нем постоянно — сживаешься с ним. Так же, как ты с этой твоей рубахой, — Горт кивнул на хатальдирову потрепанную рубаху.

Хатальдир мимолётно подумал, что рубашку-то ему хорошо бы новую добыть, но тут же об этом забыл.

— Ишь ты. То есть это вот, — коснулся руки Гортхауэра, — ты сам? с ума сойти... А у нас-то, у людей, всё папа с мамой должны...

— Сам, — серьезно сказал Горт, и в глазах его зажглись озорные огоньки. — Не так уж плохо получилось. Но крылатый облик был первым, как и у Тхурингветиль.

— И что, такой же страшный? — Хатальдир даже расстроился. — Так-то оно действительно хорошо, девчонки даже сказали бы, что красивый. Наверное.

— Это вам, людям, запуганным сказками о ночных кровопийцах, он кажется страшным. Мы думали о другом. Ты видел Тхурингветиль: неужели ты думаешь, что ее красные глаза, гребень вместо волос, черты лица, несхожие с человеческими, кожа, подобная драконьей чешуе — все это было создано для устрашения?

— Ну... Честно говоря, подумал, — признался Хатальдир. — А иначе — зачем?

Майа впервые за весь вечер едва не рассмеялся.

— Красные огромные глаза... Особенности зрения, Хатальдир. Приходит ночь — и вы, люди, становитесь подобными слепцам. Когда вы видите предмет, движущийся на большой скорости — для вас он выглядит размытым: в отличие от эльфов, чему они и обязаны своей знаменитой меткости. Вы видите четко лишь небольшую область перед собою; остальное — обрати внимание когда-нибудь! — расплывается в дымке. Вы не можете видеть температуру предметов, вы не можете видеть свечение фэар, вы не можете, глядя вдаль, "приблизить" далекий предмет... Мы же и помыслить не могли, что зрение может обладать такими недостатками. И что глаза, обладающие всеми нужными свойствами, окажутся красного цвета — что же?

— А поменять цвет — никак? — деловито спросил Хатальдир, как будто сам тоже включился в процесс создания.

— С помощью "чар облика", — ответил Горт. — Но какой в этом смысл? Вблизи нас видят либо свои — либо в бою. В бою, знаешь, в этом есть даже свои преимущества: иной раз можно и до боя не доводить — достаточно напугать.

— Да уж... И что же получается, вы с Тхурингветиль летаете, а Мелькор — нет? Или ему не надо?

Лицо Горта на миг свело судорогой; тут же снова стало спокойным.

— Он мог. Раньше.

Хатальдир сжался: понял, что нечаянно причинил Гортхауэру боль. Бывший враг... Раньше он был бы только рад, если бы ему такое удалось, но сейчас — прошла мысль, показавшаяся ему на миг кощунственной, — перед ним был такой же "свой", как и те, погибшие... Как же резко и страшно всё изменилось.

— Знаешь, я, пожалуй, пойду... куда-нибудь. А то я ещё что-нибудь ляпну.

— Иди, — проговорил Горт. — Только не покидай форт, не предупредив нас.

— Да не уйду я... я пока ещё так и не понял, куда мне деваться, что делать...

— Просто отдохни пока, — посоветовал Горт. — С людьми поговори. Обдумай все как следует. Тогда и решай — что тебе делать.

— Да, пожалуй...

...Следующие несколько дней он провёл, тихо забившись в одну из жилых комнат, — привыкал. К тому, что теперь помнил, к тому, что теперь — знал так же непреложно, как то, что вслед за ночью приходит рассвет. И думал.

Пытался понять, что теперь делать. Встать в ряды "чёрных" — всё-таки не мог. Остаться, чтобы измениться, чтобы научиться всему тому, заманчивому, что открывалось, как море с берега, — безгранично, — очень хотелось. Но, опять-таки, умения эти — для войны. По крайней мере, другого применения он не видел. А воевать против тех своих, с которыми был раньше, — не мог.

Значит — уходить. Просто прийти к Гортхауэру и сказать, что уходит.

Решительно зашагал по коридорам... и остановился. Не думал, что так тяжело будет пойти и сказать, что уходит — туда, на другую сторону. Хоть и не воевать. Но ведь надо же, деваться-то некуда...

Подошёл к знакомой двери. Постучал.

— Можно?

— Заходи, — ответили из-за двери. Горт был там — похоже, собирался куда-то. — Хорошо, что ты застал меня: я собирался уезжать. Ну, решил что-нибудь?

— Решил. Уходить.

Сказал — как в холодную воду шагнул.

— Куда пойдешь? В Бретиль? Или на Тол-Сирион?

— На Тол-Сирион. Разбираться с этими... которые мне память закрыли.

— Это может плохо закончиться для тебя.

Хатальдир коротко взглянул на него.

— Я буду осторожен. Обещаю.

— Расскажи мне, как ты собираешься действовать. Что собираешься им говорить.

— Ой, ну ты же торопишься... Застрянешь сейчас со мной.

— Давай-давай, — сказал Горт. — Не так уж я тороплюсь. Я не хочу, чтобы сказанные по неведению слова стоили тебе жизни.

Хатальдир кивнул: понимал его. Как страшно терять своих — это он знал слишком хорошо.

— Я собираюсь прийти к ним... ну, по-человечески. Мирно. Хочу рассказать всё как есть, — про свой отряд, про то, что обнаружилось потом. Я ведь только хочу узнать. Я не собираюсь никого убивать.

— Я могу довольно точно сказать, что тебя ждет. Прежде всего — тебе не поверят ни в чем, что касается Твердыни. Вернее, даже не станут слушать. Далее — тебя не отпустят. "Нельзя выпускать больного чумой, чтобы он пошел разносить заразу дальше".

— Ну, насчёт Твердыни-то я выкручусь, — Хатальдир чуть улыбнулся. — Не обязательно же говорить всё, о чём-то можно и промолчать. Посмотрю. Не может быть, чтобы там все были такие... твердокаменные.

— Говорить об этом с лордами нолдор — бесполезно. Только подставишь себя под удар: и, скорее всего, просто убьют. Как шпиона Врага. Говорить о нас на самом Острове, где ты в их власти — тоже смерти подобно. Если будешь говорить — делай это там, где у них хотя бы не будет над тобой власти.

— Хорошо. Но — где?

— Где угодно — там, где тебя не смогут скрутить, как вражьего прислужника.

Хатальдир основательно задумался, — похоже, то ли менял планы, то ли придумывал что-то новое.

— Хорошо.

Вспомнилось: Гортхауэр говорил, что ему нужна эта крепость, на Острове. Ну что ж...

— Ладно. Я понял. Постараюсь уцелеть.

— Имей в виду. Еще месяц, другой — и Остров будет нашим. Просто знай это.

Опять — смерти, — вихрем пронеслось в голове.

— Они это хотя бы подозревают?

— О том, что это скоро произойдет — думаю, да. О точных сроках — не должны. Не бойся, все будет сделано так, что никто из них не пострадает. Столкновение с оружием — это смерти и среди наших, а мне этого не нужно.

— Я постараюсь, чтобы они это хотя бы заметили, — вздохнул Хатальдир. — По себе могу сказать, на то, что тебя упорно не хотят убивать, трудно не обратить внимание. Хотя, конечно, это нолдор. Но буду стараться.

— Когда это произойдет, они будут не в состоянии замечать что бы то ни было. После... может быть. Не знаю. Но думаю, в Нарготронд тебя вряд ли занесет судьба — чтобы ты мог им раскрыть глаза на это.

— А что там, в Нарготронде? — удивился Хатальдир. — Я правда не знаю.

— Как — что? Финрод.

— Слышал краем уха, — признался Хатальдир. — Мы ж больше с феанорингами общались, да и то мне до них было как до луны, — сам понимаешь, лорды.

— Вот тем они от нас и отличаются, — проговорил Горт. — Вроде бы мелочь, а насколько показательная... Переняли от Валар и их майар, а те — известно, от кого. Всячески подчеркивать свое величие, одни наверху, другие внизу, должны покорно служить, не задавая вопросов... Мерзость. Ладно, Хатальдир. Будем надеяться, что тебе повезет. И вот что: не пытайся убедить лордов. Пробовали уже. Говори с другими: чем дальше от этих "лордов", тем больше вероятность, что тебя поймут.

Хатальдир кивнул. Вот он и отправляется... ну хорошо, не воевать, но всё-таки — как ни крути, а от "тёмных". И вдруг — как мороз по коже.

— Слушай... Мне рассказывали, перед Браголлах, во время Долгого мира с Севера люди шли. Наши их называли "тёмными проповедниками". Это правда? Это было?

— Было, — ответил Горт нехотя. — Пытались. После нескольких случаев гибели наших людей от рук нолдор мы просто запретили это. Запретили единственно возможным способом: заметим — силой обратно вернем. Хотя такое в Твердыне и не принято. Чтобы говорить с Дортонионом, оттуда потребовалось бы вначале изгнать арфингов.

Хатальдир чувствовал, что чем дальше, тем всё более шаткой кажется ему вся эта затея. И куда его несёт?!

— Словом, трижды подумай, прежде чем хоть что-то говорить в нашу пользу. Только так убережешься.

— Я буду осторожен, — повторил Хатальдир. — Что ж... Пойду я. Я ведь зашёл попрощаться.

Горт шагнул к нему — и крепко сжал его руку. Другую, конечно, не раненую.

— Удачи.

И вновь отвернулся к окну.

Уходя, Хатальдир чувствовал, как ему словно смотрят в спину. Знакомо, — когда он был в отряде, сам так провожал тех, кто уходил туда, в ночь, в опасность. Подумалось: он же майа, сколько веков он уже вот так провожает своих...

Сирион был уже где-то поблизости — в воздухе ощущалась влажность. И местность стала болотистой, приходилось часто идти, ведя коня в поводу, то и дело проваливаясь по колено, выбирая сухие места. Но Хатальдир уже не удивился, когда вдруг, ни с того ни с сего, и не очень понятно, откуда — под ноги ему вонзилась стрела с белым оперением. Стреляли, не чтобы задеть — чтобы остановить.

Остановился, — "приветствие" было знакомо.

Эльфы появились вскоре. Дозорные с Острова — очевидно. Двое светловолосых, один с черными волосами. В легких доспехах.

— Кто ты такой, человек, и что делаешь в наших землях? — спросил один из них. Голос прозвучал довольно недружелюбно.

— Я Хатальдир из Дортониона, из отряда Барахира, — отозвался тот. — Отряда больше нет. Дортониона... тоже.

— Это нам известно, — голос эльфа немного смягчился. — А вот о Барахире — дурные вести. Как это случилось?

— Горлим попал в плен. Там Гортхауэр прочитал его память. Ну, и... И всё.

— А как это стало известно тебе? И... как тебе удалось выжить?

— Чудом. Я был ранен. Пришёл в себя в форте... в Лотланне. Как туда попал — не помню, без памяти был.

— Ну ладно, — сказал дозорный. — Мы отведем тебя на Остров. Лорд Артаресто захочет услышать твой рассказ, не сомневаюсь.

Хатальдир вздохнул.

— Было бы что рассказывать. Пойдёмте, конечно.

Оказалось — тут совсем близко, если, конечно, знать дорогу. Эльфы знали.

Шум Сириона, огромная река, несущая воды в Белерианд... И крепость на острове, лежавшем меж скалистыми берегами. Красивая, ничего не скажешь.

По мосту переправились через Сирион; коня увели.

Ждать пришлось не так уж долго. Скоро один из тех эльфов, что привели Хатальдира сюда, явился снова, и сказал, что лорд ждет его.

Проводил — наверх...

Хатальдиру как-то резко бросилось в глаза: да, действительно, — иерархия. Так запросто не зайдёшь, как к Гортхауэру. Если б так не трясся, то и там, в Твердыне, понял бы, что для того, чтобы поговорить с Мелькором, никакого разрешения не надо...

Осторожно толкнул дверь.

Кабинет, в который Хатальдир вошел, был обставлен красиво и, можно сказать, богато. Кресла и скамьи из темного резного дерева, книги в стенном шкафу, массивный стол, ковры на стенах... Хатальдир вздрогнул, увидев один из них: на нем изображалось победоносное шествие армии валар, сияющее небо, белоснежные стяги, вздымающееся грозно море... и сразу вспомнилась — та, подлинная память. На втором ковре были два валинорских древа: это хотя бы не вызывало неприятных ощущений.

— Входи, Хатальдир, — с оттенком легкой церемонности проговорил эльф, сидящий в глубоком кресле рядом со столом. Да, сразу видно: лорд. Одежда красивая, синяя с легким блеском, вышивка золотом, на поясе горят самоцветы... И волосы у него были очень красивые: длинные, золотистые, на лбу — узорная диадема с синим камнем. — Садись. Мне сообщили о том, что отряд славного Барахира погиб, и ты — единственный из выживших... Расскажи мне о том, как это случилось.

Хатальдир поклонился, сел.

Тяжко вздохнул. Память той ночи сейчас несколько отступила, но всё же, всё же... Тогда они были — вместе.

— На нас напали ночью. Кто-то успел проснуться, крикнуть, — я тогда тоже проснулся... Получил стрелу в грудь. Слышал, как они говорили: не убивайте его. Ну, и... не убили. Очнулся в форте, в Лотланне. Потом... Там узнал, что я не дортонионский. Что из этих. Из тёмных. Сестру свою нашёл. Точнее, это она меня нашла.

— Вот как, — не спеша проговорил Ородрет, глядя Хатальдиру в глаза. — Что же случилось с тобою дальше?

— Дальше я решил мстить. За своих.

Хатальдир замолчал.

— Рассказывай.

— Тяжело это для меня, мой лорд, — признался Хатальдир. — Прошу прощения.

— Ты был в Ангамандо?

— Да. Был.

— Был — как один из тех, кто обитает там?

— Ну... Я решил использовать то, что свалилось мне на голову, — честно сказал Хатальдир. — Подумал: они принимают меня за своего, ну так и пусть. Проникну туда, узнаю, кто убил моих... Узнаю и отомщу. Вот и отправился.

— Что же — отомстил?

— Попытался.

Он показал правую руку, — свежий шрам.

— Встретился с тем, кто убил Барахира и вызвал его на поединок.

— Ты убил его?

— Нет, — короткая усмешка. — Переоценил свои силы. И они мне просто рассказали, как нашли наш отряд... и выпустили. Хотели показать своё превосходство, надо полагать. И то, что я для них никакой опасности не представляю.

— Как давно ты получил эту рану?

— Когда ж это было... Больше недели.

— Покажи, — велел Ородрет.

— Да вот...

Он засучил рукав.

Ородрет осмотрел шрам — внимательно, словно прислушиваясь.

— Ты не лжешь напрямую, атано, — сказал он, — но о многом не договариваешь. Твой шрам выглядит так, словно рана была нанесена, самое меньшее — две луны назад. Кто из вражьих майар лечил тебя?

— Гортхауэр, — честно сказал Хатальдир. — Он и рассказал, как они наших нашли.

— Тху, — повторил Ородрет. — Ты направлялся именно сюда, на Тол-Сирион?

— Да.

— Что же именно тебя сюда вело? Желание сообщить о гибели Барахира?

— Я по рождению — оттуда, — объяснил Хатальдир. — И они хотели, чтоб я остался у них. Но воевать против своих, знаешь ли...

— Знаю, — ответил Ородрет. — Ну что ж, Хатальдир... Надеюсь, ты не станешь возражать против того, чтобы погостить у нас, пока Финдарато, государь и брат мой, не навестит Тол-Сирион.

Хатальдир склонил голову.

— Благодарю, мой лорд. Я буду счастлив остаться здесь.

— Вот и отлично.

Ородрет хлопнул в ладони — и в кабинет вошли двое эльфов — здешняя, как понял Хатальдир, "стража".

— Отвести его в нижний ярус. Запереть. Не вступать с ним в разговоры: никому. Все. Идите.

— Почему? — удивился Хатальдир. — Нет, ну... в общем, я понимаю...

Ородрет ничего не ответил ему. А нолдор уже держали его за локти — и тянули за собой.

Хатальдир глубоко вздохнул. Эх он и наивный... всё-таки.

Пошёл вперёд.

Нет, все-таки казематом это не было. Две вполне нормальные комнаты — смежные; окон не было, эльфийские светильники на стенах. В маленькой комнатушке была устроена даже умывальня.

Только дверь — крепкая, надежная. Впрочем, здесь все были такими...

Не говоря ни слова, нолдор закрыли за ним дверь — и не стало слышно даже их удаляющихся шагов.

Тишина. И толща камня над головой.

Хатальдиру очень хотелось побиться головой об эти самые каменные стены. Мальчишка, дурак... И вправду ребёнок. Хотя...

Хотя не убили. Не доверяют, — это как раз нормально. Никогда никто не доверяет тем, кто побывал на Севере.

Финрод. А вот это уже интересно.

Как жаль, что он так мало о нём знает... почему Гортхауэр считает, что именно через Финрода можно раскрыть нолдор глаза?

Значит — ждать. И как всё-таки он правильно сделал, что настоял на том, чтобы Гортхауэр открыл ему память. Настигни его такая вспышка среди "светлых", — и что? По меньшей мере, испугаются.

...Сначала он думал, что Финрод должен приехать совсем скоро, буквально на днях. Но шли дни, заговаривать с нолдор, которые приносили ему еду, было совершенно бесполезно, — молчали, как воды в рот набрали.

А ещё он обнаружил, что ему совершенно нечем заняться, — абсолютно несвойственное ему состояние. В последний раз такое было только тогда, когда он отлёживался в форте, но там хотя бы Лайсин была, и Нэртар, с ними можно было хотя бы поболтать, а тут — хот не стенку лезь. Он, несколько смутившись, припомнил все приключения, в которые попадал за свою недолгую жизнь именно из-за того, что его натура упрямо требовала бурной деятельности... и понял, что ещё немного такого одуряющего безделья, и он... Да нет, не взвоет, но ни в чём не повинные эльфы, которые приносят ему еду, услышат от него много нового и интересного. Про своего лорда Артаресто. Что, конечно, ему самому вовсе не пойдёт на пользу...

Избавление от скуки пришло внезапно, когда Хатальдир уже с нетерпением ожидал очередного прихода эльфов, приносивших еду — чтобы высказать им все, что он о них думает. Дверь отворилась — и в комнату вошел высокий эльф в дорожном плаще. Высокий, золотистые, как у Ородрета, волосы, только в простом "хвосте" за спиной; одежда тоже дорожная, испачканная — видно, только приехал. Остановился на пороге.

— Здравствуй, Хатальдир.

— Уфффф! — от того, что с ним заговорили, Хатальдир чуть не бросился эльфу на шею. — Добрый день! Или вечер?

— Вечер, — сказал эльф. — Я Финрод, мне сказали о тебе.

— Ужас, — искренне сказал Хатальдир. — Я, честно говоря, уже со счёту сбился, сколько я тут сижу. Лорд Ородрет, верно, опасается, что я вражий шпион.

— Вот что, Хатальдир, — эльф прошел в комнату, сел: видно было — устал он. — Если ты хочешь доверия — ты должен рассказать мне все. Все, понимаешь? Ничего не утаивая и не скрывая. Сам понимаешь: ты родом из северян, тебе сохранили жизнь, ты был в Ангамандо и беспрепятственно ушел оттуда, наконец, ты общался с Тху, более того, он лечил тебя... Всего этого более чем достаточно, чтобы заподозрить худшее. К тому же, ты совсем юн, и врагу ничего не стоило обвести тебя вокруг пальца.

Хатальдир молчал: решался. Рассказывать... как всё это расскажешь? Разве есть такие слова? можно только почувствовать, пережить... Но тогда проще дать ему прочесть свою память, он сумеет, он же эльф... Ну уж нет, хватит всяким не-людям ему в голову лазить. Но довериться — лорду нолдор? Хотя, с другой стороны, если он не сможет внятно объяснить всё, что с ним было... толку от его прихода сюда не будет никакого, и его наверняка убьют. И, что самое обидное, зазря. Но ведь не зря же всё-таки Гортхауэр его как-то особо отметил, этого Финрода...

— Знаешь... Давай я просто расскажу всё по порядку.

— Попробуй. Кстати, имей в виду, и сейчас, и на будущее: эльфы умеют слышать ложь. Я не к тому, чтобы уличить тебя — просто чтобы ты знал.

— Да не собираюсь я врать, — обиделся Хатальдир. — Я это вообще терпеть не могу, да и не получалось никогда толком.

— Ты рассказывай. И не бойся: что бы ты ни рассказал, обещаю — вреда тебе никто не причинит.

Хатальдир вздохнул: это уже очень напоминало то, как с ним разговаривали там, на Севере. Не ожидал, что по душе резанёт тоска...

— Ну, как я понял, всё, что я рассказал лорду Ородрету, ты уже знаешь. Но я ему действительно не всё сказал. Я ведь в... в Ангамандо родича своего попросил отвести меня в Цитадель... чтобы увидеть Моргота.

— И, судя по всему, увидел, — наполовину утвердительно спросил Финрод.

— Увидел, — кивнул он. — Хотел понять. И потом, — после того, как я очнулся, мне каждое слово... в общем, были такие слова, от которых в памяти... ну, как вспышки. Детство. Которое я допрежь ну никак не помнил. Язык другой, лица... мама. Я хотел понять.

Финрод слушал, кивая. Недоверия или враждебности в его взгляде не было; одна лишь печальная горечь.

— Понимаешь... Я там, в Лотланне, с сестрой разговаривал. И с эльфом, он наполовину нолдо, наполовину синда, что ли. Нэртар. Они сказали: там, на севере, нормальные люди живут... не больше рабы, чем вассалы нолдор. Я не поверил. Я ничему не поверил. Может, ещё и поэтому поехал: потому что эта память, которая так вспыхивает, — говорит одно, а люди, среди которых я жил, — другое. И увидел. Да, люди. И они знали, что их воины мой отряд вырезали. Родич мой, двоюродный брат, — он из этих, из "чёрных". Сказал: я от рук ваших тоже друзей терял, так что давай лучше вообще не будем об этом, иначе останется только друг другу в горло вцепиться. Ну... И не вцепились. Я тогда думал: как же мне узнать, кто моих-то убил... сказал, что хочу знать, кто сказал, чтоб меня не убили. Они как-то сразу поверили, сразу узнали. Я сказал — хочу с ним встретиться. Думал, остальные где-то рядом должны быть...

Он перевёл дух.

— И — встретился. И — расхотел убивать?

— Нет. Не расхотел.

Он снова замолчал.

— Нетрудно догадаться, что было дальше, — сказал Финрод. — Так или иначе, меч ты с ними скрестил; и они одолели. Не стали убивать. Могу даже предположить, почему рана — именно в руку: чтобы ты заведомо не мог более сражаться с ними. Верно?

— Да. Всё верно.

— С самим Гортхауэром ты ведь тоже говорил, верно?

— Да. Говорил.

Зацепило: не "Тху", а "Гортхауэр".

— Я там собрался с крепостной стены прыгать, — признался тихо. — Когда проиграл в поединке... когда они не стали меня убивать. А он мне не дал.

Финрод кивнул, и, когда Хатальдир собрался было продолжать, поднял руку — подожди.

— Я могу догадаться о том, что было дальше, — сказал он. — Вижу это. Вижу по твоему лицу, по глазам. Мир изменился, перевернулся, верно? Жить по-прежнему уже нельзя, нужно попробовать рассказать другим, ведь, может, они услышат... так?

Хатальдир молча кивнул. Вот сейчас-то ему и скажут, что он юный доверчивый идиот, которого обмануть раз плюнуть...

— Я уже слышал такое. Я знаю, что Мелькор — не чудовище, и что в Ангамандо живут не одни только орки. Мне доводилось говорить с северянами... не единожды. Сейчас вопрос в другом. Если ты останешься здесь и попытаешься сказать подобное вслух — тебя, мягко говоря, не поймут. И если ты будешь настаивать на своих словах — защитить тебя не сумею и я. Поэтому мой тебе совет, Хатальдир — не задерживайся среди нолдор. Ничего ты здесь не изменишь. Ты не переубедишь тех, кто заживо горел вместе с их друзьями и близкими... там, на Осаде: эльфы чувствуют такое. У нас с Ородретом там погибли оба брата. Здесь — у каждого свои счеты с Севером.

Хатальдир изумлённо уставился на него. Знает? И.. как же ему-то самому тяжело, вот где ужас...

— Гортхауэр то же самое говорил, — сказал нехотя. — И... он тоже не хочет, чтобы меня убили. Но мне некуда идти, правда. Дортониона нет. На север, — вставать против своих — я не хочу. Но те, северяне, теперь для меня тоже... не чужие. Я ведь знаю, когда меня нолдор нашли маленького, они мне не только татуировку срезали, — они ещё и память закрыли, но получилось с дырками... и после ранения она полезла из этих дырок, память. Очень тяжко было. А северяне... Они говорили, что видели такое. Их это не пугало. Я знал, что пока эти... вспышки, пока они есть, мне здесь делать нечего, — только пугать всех, да и не только в страхе дело... Я думал, если память открыть, то я смогу нормально жить здесь, среди своих. Ну... а получается, что своих-то и нету.

— Есть не только две стороны. Помнишь того эльфа, Нэртара? Я знаю эту крепость — бывал там. Она не одна. И таких, кто не хочет присоединяться ни к одной из сторон — много. Среди них тебе лучше пока что и жить.

— Да... похоже, — он даже немного обрадовался. — Вон и сестра будет рада, если я к ней вернусь. Но всё-таки... Понимаешь, какая штука. Жалко мне их. Всех. И наших, и северян. Всех. Столько людей хороших, на обеих сторонах, а убиваем друг друга почём зря.

— Вернул бы Мелькор Сильмариллы — по крайней мере, главный повод к войне бы исчез.

— Да... пожалуй. Но это, наверное, не всё...

— Если бы он сделал это — хотя бы у меня появился шанс уговорить феанорингов отступиться от второй части своей клятвы — от борьбы с Морготом. Иначе... — Финрод покачал головой. — Они никогда не отступятся. Хотя, всего скорее, однажды это будет стоить гибели всем нам.

— Ты знаешь... Я попробую им это предложить. Вдруг послушают. Хотя... они же столько веков воюют. Неужели им самим это не приходило в голову?

— Должно быть, свои причины они считают более вескими. Жажда самолично владеть Светом... Нет, в это я не верю. Но и что заставляет Мелькора упорно держаться за Сильмариллы, понять не могу.

— Если в следующий раз попаду туда — спрошу, — не подумав, отозвался Хатальдир. — Может, всё-таки решусь с ним поговорить.

— Попробуй, — согласился Финрод. — Но упаси тебя Эру высказать такое при ком-нибудь еще, кроме меня.

— Да, — спохватился Хатальдир. — Ты извини, я с тобой как-то... расслабился. Это, знаешь ли, так здорово, когда можно говорить свободно и не бояться...

— Еще бы. Но расслабляться лучше лишь с теми, кого ты знаешь наверняка. Иначе это может обойтись тебе слишком дорого.

— Это я уже понял... Знаешь, так странно, — вот подумал, с кем ещё я теперь-то могу свободно говорить. Ну вот — ты. Ну, сестра, Нэртар, родичи, которые в Твердыне... и Гортхауэр. А вот со своими, которые в отряде были, я бы сейчас уже не смог. Так тяжко, знаешь...

— Я тоже говорил с Мелькором. Тогда, давно... В Амане.

— Ишь ты... И о чём?

— Он мне рассказывал об Эндоре. Мне еще тогда казалось — в чем бы он ни был виновен, Валар поступили слишком жестоко, заточив его в Чертоги, и не удивительно, если однажды он отомстит... Так и случилось.

— Отомстит? Да нет, по-моему, у него не тот характер, чтобы появлялись какие-то... мысли о мести. Поверь, я знаю, что это такое, когда хочется тем, кто убил твоих друзей, перерезать горло... Месть, ненависть, — это, скорее, Гортхауэр. Но и то не всегда.

— Может быть, — сдержанно сказал Финрод. — Вот что. Сейчас я засвидетельствую перед всеми, что ты чист, и вражья скверна тебя не коснулась. Ты сможешь остаться здесь, или уйти, когда пожелаешь. Только постарайся, будь добр, не дать повода усомниться в моих словах.

— Постараюсь, — Хатальдир закивал. — А что надо сделать?

— Ничего, собственно, — Финрод улыбнулся. — Главное — не веди речей о том, что на Севере тоже живут нормальные люди, и что надо бы всем жить в мире.

— Не буду, — пообещал Хатальдир.

***

В последнюю пару недель угроза, казалось, нависала отовсюду. Самым тягостным было то, что дозорные не могли определить точно, откуда она исходит, чего именно можно ожидать, от его защищаться — от огня, как в Браголлах? орды орков? стай волколаков? В крепости поселилась тревога. Дозоры удвоили — на большее не хватало воинов. В одном все были едины: оставлять крепость никто не собирался. Если враг захватит Тол-Сирион — это конец Белерианду.

Ожидали большой угрозы, и, когда перед мостом, ведущим на остров, остановилась невысокая девушка в черном платье, стражи поначалу не поняли даже, что это — кто-то из вражьих людей; слишком уж спокойно и уверенно она подошла к мосту.

Хатальдир торчал на стене, — тянуло его наверх, как... ну, даже сравнить с чем-то трудно. Видел. Пригляделся. Далеко, конечно... Первая мысль, резанувшая, как ножом по сердцу: Тхурингветиль?! Это действительно она? Что, уже?

Он замер, мучительно вглядываясь вдаль.

Вгляделся — да, это была она. Вряд ли она появилась случайно. И вряд ли с ней будут разговаривать, но...

Стражи — Хатальдир видел их — переглянулись, один бесшумно снял лук с плеча, взял её на прицел.

— Кто ты и что тебе надо? — спросил другой.

— Мое имя — Тхурингветиль, — ответила она. — Я пришла, чтобы говорить с лордом Артаресто — от имени Гортхауэра.

Хатальдир замер. А вот сейчас её застрелят.

Стражи подобрались, как хищники перед прыжком. Страх, ненависть.

— Какие ещё разговоры, стреляй, — негромко, между собой.

— Да она же майа, она же эта... летучая мышь!

— И что теперь? да её только пусти...

Кто-то понёсся вниз – кубарем, через две ступеньки: докладывать.

И — ей:

— Стой, где стоишь!

— Стою, — она мило улыбнулась воинам — ну просто невинная девушка на вид. — Не стоит тратить стрелы: они все равно не причинят мне вреда.

Кто-то из стражей всё-таки опомнился: сообразил воспользоваться осанве. Тревога!

Ородрет вылетел на стену. Хатальдир невольно пригнулся, но тому совершенно явно было не до него.

— Я лорд Артаресто. Говори!

Тхурингветиль не прекращала слегка улыбаться — и в этой улыбке чудилось нечто зловещее.

— Лорд Артаресто. Мы предлагаем тебе и твоим воинам добровольно передать Тол-Сирион в наше владение. Иначе мы возьмем его силой, и поверь, противостоять нам ты не сумеешь. А мы не хотим бессмысленной гибели твоих воинов.

— Наш ответ — нет, — коротко отозвался Ородрет и обернулся к своим.

Дальше — Хатальдир не услышал ни слова: нолдо перешёл на мысленную речь. На стене в одно мгновение возникли воины, а на Тхурингветиль посыпались стрелы.

Стрелы не попадали в цель — как будто невидимая сила уводила их. А Тхурингветиль мгновенно сменила облик, и на Ородрета, взмыв вверх, ринулась сверху гигантская летучая мышь — стальные когти сверкнули на сочленениях крыльев. Показалось — сейчас разорвет в клочья; но нет, должно быть, только пугала. Удар в грудь — легкий, только опрокинуть — и "летучая мышь" скрылась в темнеющем закатном небе.

А вокруг, со всех сторон, издалека — вдруг разом жутко завыли волки, и казалось — их несметные полчища. И вдали вспыхнуло зарево множества огней.

Хатальдир понимал, что он влип — ну дальше некуда. Штурм — он и есть штурм, сметут, могут и свои случайно зацепить... Вжался в стену и смотрел, смотрел...

Нолдор готовились. Ждали. Смотрели — туда, на берег. Внизу подняли мост — теперь крепость была отрезана от берега.

Ждать.

Похоже, "темные" ждали ночи. Их время.

Небо темнело, и скоро стало видно уже совершенно четко — действительно, огни, огни по берегам, орки это, или люди — не понять; но Эру, как же их много...

Волчий вой приближался. Он не казался бессмысленным, как вой обычных волков: в нем явственно слышалась угроза и насмешка.

Огни ближе, ближе... Воинство. Одно было непонятным — как они собираются брать крепость, чьи стены были несокрушимы?

Нолдор говорили между собой только по осанве, Хатальдир ничего не слышал. Только мысли мелькали: и что теперь? Эх и полягут они тут все, эльфы эти...

Когда стемнело уже совсем, и на небе зажглись звезды (впрочем, никто на них не смотрел), один из дозорных вдруг заметил — вдалеке — огромная крылатая тень двигалась к острову.

Ближе... ближе.

Черный силуэт — огромные крылья... кто-то из вражьих майар. Или сам Тху?

Стрелы — не видно на чёрном небе — взметнулись роем. Стреляли уже от отчаяния, — уже видели, как это бесполезно. Но всё равно...

От приближающегося силуэта исходила жуть. Майа завис в воздухе — напротив моста; медленно опустился на землю.

А дальше началось нечто невообразимое: такого Хатальдир не видел ни разу в жизни, и даже не представлял, что такое возможно.

Силуэт майа начал медленно расти. Распахивались черные крылья, становясь крыльями тьмы, обнимающими все пространство вокруг. Сполохи огненных отсветов окружали фигуру, и — самое жуткое — светились огнем глаза, словно глаза призрака, явившегося, чтобы увести всех в чертоги безвременья.

Майа медленно вскинул руки — и от рук его, увеличиваясь с каждой секундой, поползло черное клубящееся облако.

Хатальдир понял, что у него попросту душа ушла в пятки. Подумалось: а вот сейчас и его, вместе со всеми, накроет эта жуть, и всё... Нолдор ничего не могли сделать, — только стрелять, — но кто-то уже выронил лук и в ужасе беспомощно смотрел на всё это.

В черном облаке что-то клубилось, жило — какая-то чужая, чуждая жизнь, от самого созерцания которой холодела душа, и замирал в ужасе разум. А облако все увеличивалось — стало не видно неба, не видно скал, не видно бегущих вод Сириона — вообще ничего. И вот уже Тьма оказалась рядом, живые черные волокна, высасывающее душу Иное, оно опускается с неба, заполняет собою все вокруг — так, что становится нечем дышать, так, что каждый, кого касаются эти волокна, превращается в обезумевшего от ужаса зверя.

Бежать!.. единственная мысль, которая пробивалась сквозь этот ужас. Хатальдир не мог понять, что творится с другими, но сам знал точно, что — прочь, прочь, прочь... И где-то там, в глубине души сидело что-то другое, что бежать-то надо к своим... а где свои?

Кубарем скатился со стены, — натыкаясь на кого-то, больно проехался локтем по камням, — его отпихнули. Упал, снова вскочил.

Бежать!..

Вылетел на площадку перед воротами. Ворота кто-то успел открыть, — дальше — чернота... и в ней что-то... точнее, кто-то... Резануло ощущение: нет, я же знаю, это кто-то из своих, я же знаю его, да что же это!.. значит — туда?

Рванул вперёд — огненным блеснула вода: про то, чтобы опустить мост, никто не подумал. Рядом кто-то с размаху прыгал в воду, спасался... Затормозить не успел, подумал, — а, ладно, была не была... Разогнался, оттолкнулся.

Вперёд!..

Въехал в каменную часть моста — грудью, аж дыхание перехватило. Вцепился намертво... удержался. Теперь — лезть. Вверх. Подтянуться. Так, хорошо. Ну и...

И вперёд. Прямо туда, где ощущал такое знакомое присутствие, да кто же это?!

И с размаху в кого-то врезался.

— Ой!

Кто-то схватил его, поднял перед собою. Красные огромные глаза на темном лице: новая вспышка ужаса на секунду, и тут же, ударом, резко, внезапно — страх исчезает.

И сразу — как молния — узнавание. Накатило: и радость, и ошеломление, и смятение... Выдохнул, как гора с плеч свалилась:

— Гортхауэр!

Все вокруг осталось прежним, черное клубящееся облако — тоже, но ужаса оно больше не вызывало.

— Будь в стороне, — коротко скомандовал Горт. — Жди. Все.

Майа взмыл вверх, туда, к крепости, к мосту — Хатальдир увидел вдруг, что мост опускается, и наверняка не кто-то из эльфов его опустил; и впервые увидел царивший вокруг хаос чистыми глазами.

Это было жутко. Крики, вопли ужаса, мечущиеся в поисках спасения нолдор, кто-то бросается в воду, и его подхватывают и несут прочь волны Сириона, кто-то валяется на земле, задавленный другими, бегущими прочь...

Зря они не сдались, с тоской подумал Хатальдир. Эх и зря...

Быть в стороне — это был правильный совет... однако для начала надо было ещё понять, где тут сторона-то. Через опущенный мост ломанулись нолдор, — он шарахнулся к перилам, чтобы не смели, вцепился в них, опустил голову. Казалось, эта толпа никогда не схлынет.

В ночной темноте Хатальдиру было видно плохо, но он все же различил, что над рекой метались тени — не одна, видел Хатальдир, и не две: в двух он угадал самого Горта и Тхурингветиль, остальные были, похоже, какими-то крылатыми существами вроде драконов. Тут же он угадал, что они делают — многих унесли воды Сириона, если не вытащить, так и захлебнутся.

На берегу же сияло множество факелов — подходило воинство. Впрочем, Хатальдир видел, что нолдор никто не останавливает.

А вязкое облако улеглось на башни крепости — и потекло вниз, по стенам, словно вязкая жидкость; крепость засветилась призрачным тусклым светом.

И в свете этом стало видно — тела раненых нолдор... тех, кого смяла бегущая толпа.

На душе было — нет, не страшно, но тяжко до предела. Война... Так близко.

Он стал медленно пробираться к острову, вот мост закончился, — прошёл под воротами, то и дело пряча глаза от тех, кто уходил, хотя им было абсолютно не до него. Даже и не думал, что здесь их так много, эльфов-то... Забился в угол, возле какой-то стены, сел. Как-то само сложилось в голове: он отсюда не уйдёт.

Мост опустел, но ненадолго. Следом по мосту — уже в крепость — пошли "темные". Быстро, молча, спокойно — шли люди в окружении огромных волков. Кто-то занялся оставшимися здесь, полумертвыми нолдор: похоже, к этому готовились, знали, что здесь увидят — не прошло и нескольких минут, как унесли всех раненых. И наконец — свист рассекаемого воздуха над головой. В призрачном свете было видно — неподалеку спустился Гортхауэр, следом — Тхурингветиль, и у обоих в руках — безвольные тела. Быстро передали людям... Горт огляделся — и заметил Хатальдира. Подошел.

— Ну, как ты? — спросил он.

— Я... да ничего, нормально. Только я отсюда не уйду.

— Куда же тебе сейчас уходить, — кивнул Горт, — пока лучше здесь побыть, переждать, пока все уляжется. Хорошо хоть, не задавили.

— Это да... А я не про сейчас. Я вообще.

— Это еще что за новости? — удивился Горт. — Всю жизнь ты здесь не просидишь.

Хатальдир подумал, что он что-то невнятно объясняет, и решил пока со всем этим заткнуться, — с тем, что передумал, сидя на Тол-Сирионе.

— Я с Финродом говорил. И потом — с Береном.

— И что же? — Горт протянул ему руку. — Ну-ка, вставай, нечего здесь сидеть. Пойдем внутрь.

Хатальдир оперся на него, поднялся.

— Пойдём. Берен меня с собой звал. Воевать. Я отказался.

— Этому я не удивляюсь...

Горт вошел в ворота; он явно знал, куда идти, поднимался по опустевшим лестницам так уверенно, словно шел у себя по Твердыне. У кабинета Ородрета остановился на пару мгновений... Вошел.

Хатальдир мимолётно удивился — и как он так хорошо изучил крепость?..

— А вот тут я с Ородретом разговаривал, — сообщил он. — Пообщались так... вполне мирно, а потом он меня велел запереть, и чтоб со мной никто не разговаривал. До приезда Финрода. Я думал, я там повешусь, в одиночке.

— Скажи спасибо, что убить не велел... Думаю, только потому, что ты из отряда Барахира, — отозвался Горт.

Он прошел к столу, на котором так и остались брошенными какие-то бумаги, проглядел пару листов... довольно усмехнулся.

— Замечательно. Много важного оставили.

— Быстро удирали, — развёл руками Хатальдир. — Я тоже хотел. Вообще не понял, что делаю, мчался куда-то, главное — чтоб к своим. А в голове что-то само так сработало, что к своим — это к тебе.

— Путь был только один, — ответил Горт. — Ты уж извини, что такое пришлось испытать. Думаю, теперь нолдор и на десять миль к крепости подходить будут бояться.

Хатальдир коротко улыбнулся.

— Да ладно. Ты мне вот что скажи: ты теперь дальше их теснить собираешься? Я это к тому, что... Финрод — он совсем нормальное существо, я так удивился. В общем, он меня попросту прикрыл.

— Нет, — ответил Горт. Он одновременно просматривал бумаги на столе, выкладывал содержимое ящиков... — Пусть себе живут. Главное — что единственный в этой части Белерианда проход в северные земли в наших руках.

Хатальдир помолчал.

— У них много погибло?

Горт сел в кресло Ородрета. Улыбнулся.

— Пока все живы, — сказал он. — Надеюсь, здесь никто из их раненых тоже не умрет. Страх — жестокое оружие, но он, по крайней мере, не убивает.

— А их вы тоже подбросите? Как меня тогда?

— Да, примерно. Правда, до этого еще далеко: мы брали только тех, кто не выжил бы во время бегства. И вряд ли они обрадуются, когда, очнувшись, поймут, что попали к нам в руки. Будь то люди — я бы просто использовал чары, чтобы их вылечить, и продержал бы в беспамятстве. С этими, увы, не выйдет.

— Почему? Разве они могут сопротивляться тебе?

Горт отобрал какие-то бумаги, отложил их в сторону.

— Сопротивляться не смогут, — сказал он. — Только и толку не будет. Аванирэ — стена нежелания... Много работы будет у целителей.

Хатальдир подумал, что раз уж он всё равно отвлекает Гортхауэра от дел, то надо хотя бы с пользой.

— Финрод мне советовал идти в Лотланн, туда, где живут те, кто не хочет ни к "светлым", ни к "тёмным". Я понял, что быть в стороне тоже не смогу. Делать вид, что всё это меня не касается. Решил попробовать — всё-таки здесь, как и хотел раньше. Сидел тут тихо, смотрел, как они живут, тренировался потихоньку... Потом Берен пришёл. Как будто передо мной опять выбор поставил. Как будто — вот оно, возможность вернуться к прежней жизни, пожалуйста, ведь хотел же...

Он снова замолчал.

— А он, Берен, понял о твоем выборе? — спросил Горт.

— Нет, — сразу ответил Хатальдир. — То есть не так. Понять ведь по-разному можно. Можно — не принимая, оставаясь, как говорится, при своём мнении. Как Нэртар. Можно так, как я... когда чужое становится своим. Что эльфы меня оправдали и у себя оставили, так это в его глазах меня как бы вне подозрений поставило. Так что, я думаю, он просто решил, что я навоевался по самое не хочу, и что с меня действительно хватит.

— Он будет мстить, — Горт не спрашивал, он не сомневался в сказанном. — Об этом он что-нибудь говорил?

— Да. И звал меня с собой.

Горт покачал головой, облокотился о стол... обхватил лоб руками.

— Пропади она пропадом, эта война, — проговорил он. — Как надоело, если б ты знал. Ищешь, ищешь пути к пониманию — все без толку. Вначале подобные Барахиру отчаянные головы вынуждают тебя становиться Жестоким, потом их родичи начинают свою месть...

Хатальдир подошёл к нему, присел рядом.

— Слушай... Финрод сказал — если бы Мелькор отдал Камни, он постарался бы уговорить феанорингов, что их Клятва уже... ну, словом, не имеет силы. Вы не думали про такое?

— Думали, конечно, — Горт поднял голову. — Мелькор считает, что их нельзя выпускать из Твердыни.

— Почему?

— Трудно объяснить. Когда говорят, что в них заключено проклятье — это не пустые слова. Слыхал когда-нибудь о таком — Драма Эру?

— Нет, — Хатальдир покачал головой. — У нас только говорили, что Мелькор приходил к людям в этом венце. Об этом вообще боятся рассказывать.

— Драма Эру — так некоторые из эльдар назвали предначертанную историю Арды. Предначертанную ни кем иным, как Эру, разумеется, — Горт вздохнул. — А все мы — и люди, и нолдор, и майар, и даже валар — лишь фигурки в этой игре. И конец в ней, судя по всему, должен быть один: Дагор Дагорат, Битва Битв, в которой будет уничтожен Мелькор... и ради этого — будет уничтожен весь мир. Так вот, Хатальдир, на сей день Камни и все, что связано с ними — рычаги этой Драмы. Пока Сильмариллы в Твердыне — мы не идем по уготованной нам дорожке. Как только они окажутся вне ее пределов — никто не знает, к чему это может привести. Кроме того... Все же это память об эллери. Способ заключать свет в рукотворные камни был придуман еще тогда, давно, ими.

— Сложно-то как, — Хатальдир поёжился. — Знаешь... Я ведь ещё вот о чём думал, пока сидел здесь. Думал, — как много я не знаю. Не умею. И, оставшись там, на той стороне, где ненависть, не буду знать и уметь никогда. И... я помню, — он улыбнулся, но улыбка тут же погасла, — помню, что есть такое, ну... когда ты становишься чьим-то учеником, чтобы познавать мир.

Замолчал. Опять — как в воду шагнуть...

— Учиться — дело хорошее, — кивнул Горт. — Но не только у меня. Все друг у друга учатся, Хатальдир. Даже майа не может уметь все — и лучше всех прочих. Что касается истории, знаний о мире, и того, что у нолдор называется "черное колдовство" — тут, конечно, я тебе помогу, с радостью.

— Я помню... есть слова такие... только я не могу... вслух... это же... оттуда.

И в глазах — смятение, отчаянный страх: а вдруг откажет.

— Ты возьмёшь меня в ученики?

— Возьму. А слова... — Горт поднялся, и протянул к Хатальдиру обе руки — в знакомом жесте. — Кор-эме о анти-эте, таирни.

Хатальдир сам не ожидал, что с ним так будет, — что обрушится, как волна, и радость, и облегчение, и то ощущение, которого, как он боялся, не будет никогда: что он _вернулся домой_. Что — всё. Скитания закончились.

Потянулся навстречу.

— Спасибо...

— Все будет хорошо, Хатальдир, — успокаивающе сказал Горт. — Надеюсь. А пока — пойдем. Надо бы помочь Тхурингветиль, она там с эльфами... пока — все без сознания. Иначе они не только нашего лечения, но самого нашего присутствия хуже смерти испугаются.

— Кстати, — добавил Горт, — ты ведь многих из них наверняка знаешь. Если окажется хоть кто-то, кого можно убедить, что его не разрежут на куски — уже хорошо.

— Я попробую, вдруг от меня толк будет, — он не замечал, что улыбается. — По крайней мере, попытаюсь.

— Так... — Горт, видимо, мысленно разговаривал с кем-то, пока они шли по коридору. — Всего их — тридцать восемь, все — нолдор. В действительно тяжелом состоянии только трое, остальные отделались относительно легко... вытащим. Но с этими придется повозиться. Не слишком хорошо, что с ними не выходит — чарами, — пояснил он. — Нельзя слишком долго держать ни человека, ни эльфа под влиянием одурманивающих веществ.

Где у нолдор были комнаты целителей, Хатальдир уже знал; судя по всему, сейчас — во всяком случае, пока — "темные" ничего переиначивать не стали. Горт остановился на пороге одной из этих комнат, и предупредил:

— Только не пугайся того, что увидишь.

Открыл дверь и вошел внутрь.

Хатальдир шёл следом. Вспомнилось, как его самого лечили "тёмные", — да, и вправду, можно напугаться. Интересно, значит, всё-таки можно сопротивляться чарам, даже чарам майа... Навряд ли долго, конечно.

Первое, что увидел Хатальдир — Тхурингветиль; она склонилась над распластанным на широком столе эльфом. Зрелище действительно было жутким. Эльф был обнажен; руки его были крестообразно раскинуты, и в венах исчезали какие-то штуковины, какие-то прозрачные трубки, в которых пульсировала кровь. На груди — открытая рана; кажется, вся грудная клетка была раскрыта. Руки у Тхурингветиль были в крови, кровь была на них, на отблескивающих металлом инструментах в ее пальцах... Тхурингветиль сосредоточенно взглянула на вошедших — и кивнула Горту.

Да уж... Не испугаться было попросту невозможно. Сразу вспомнилось, — Тхурингветиль там, в Твердыне, в библиотеке, над какими-то книжками, и рисунки... Так вот оно что. И — услышал собственный голос, чуть срывающийся, но всё же решительный.

— Чем я могу помочь?

— Пока — ничем, — ответил Горт. — Вот когда он придет в себя... Подумай — может, придумаешь, как его убедить, что он в безопасности.

Улыбнулся невесело.

Горт, похоже, успел мысленно переговорить с Тхурингветиль. Подошел к ней, стянул свои вечные перчатки — и Хатальдиру показалось, что они вдвоем уже не раз делали подобное: ничего он не мог понять, только видел — блеск непонятных окровавленных инструментов в тонких пальцах "летучей мыши" и в руках Горта, пальцы майар как будто танцуют странный танец, уверенно, четко...

Это продолжалось довольно долго. Пока, наконец, Хатальдир не увидел — похоже, каким-то образом... зашили, что ли?! как это возможно?!

Резкий запах непонятных снадобий — стерли кровь, перевязали...

Тхурингветиль вздохнула и распрямилась. И осторожно вынула длинные иглы из вен лежащего нолдо.

— Все, — сказала она. — Этот был самым трудным. Остальные — легче.

— Что с ним было? — осторожно спросил Хатальдир. — Свалился откуда-то?

— Да, — ответил Горт, — неудачно напоролся. Повезло, можно считать: еще бы чуть в сторону — и умер бы еще там. Ты знаешь этого нолдо?

Хатальдир подошёл поближе, пригляделся, — в таком виде и хорошо знакомого-то узнаешь не сразу.

— Знаю. Не очень хорошо, но пару раз с ним тренировался. На мечах.

— Он придет в себя через пару часов, — сказал Горт. — Ему будет плохо, сам понимаешь. И ему нельзя будет резко двигаться еще несколько дней. А ведь поймет, что у нас — перепугается, будет рваться. Вот ситуация с нолдор — хоть привязывай их. Попробуешь объяснить ему, что к чему?

— Конечно, попробую.

Вздохнул.

— Надеюсь, на меня-то он не кинется. И хорошо бы, чтобы пока к нему никто в чёрном не заходил, — так, чтобы не пугать. Придётся мне хитрить... Жалко, что они ложь слышат. Не всегда это хорошо.

— Не будем, — кивнула Тхурингветиль. — Жаль только, нет среди наших сейчас эльфов — ему было бы спокойнее. Но он ведь поймет, что по-прежнему на Острове, узнает комнату, наверное. Только поверит ли, что Остров удалось отстоять? Сомневаюсь.

— Нет, конечно. Но если будет считать, что я тут тоже пленник, но, скажем так, на каких-то особых правах, из-за прошлого, — будет легче.

— Сойдет, — кивнул Горт. — Я сейчас перенесу его в отдельную комнату. Тхурингветиль приготовит все необходимое... И мы будем заниматься другими.

В одной из небольших здешних комнаток была приготовлена кровать; туда эльфа и положили. Еще час у Хатальдира оставался. И за это время он успел насмотреться, как Горт и Тхурингветиль "колдуют" над остальными; когда осознал, что он — единственный, кто сумеет раненых хоть как-то успокоить — ему самому стало плохо. Но деваться было некуда.

Звали этого нолдо — Аэглар, Хатальдир помнил, что был он из Нарготронда, а больше ничего о нем и не знал. Эльф начал приходить в себя, и было видно, что вместе с сознанием к нему возвращается и память о пережитом ужасе. Исказилось лицо, Аэглар вздрогнул всем телом, дернулся, застонал... Приоткрылись глаза. Взгляд был мутным, полным страха и боли, и, кажется, эльф не видел четко того, что перед ним находится — наверное, мыслями еще пребывал в своем кошмаре.

— Тихо, тихо, — Хатальдир постарался говорить как можно более мягко. — Я Хатальдир, ты помнишь? Человек, из отряда Барахира. Ты только не дёргайся, тебе нельзя вставать.

— Хатальдир... — прошептал эльф. — Да. Где мы? Что... Что с Островом?

— Мы в крепости. Остров захвачен. Они наслали это... ну, ужас. И все побежали куда глаза глядят, покинули Тол-Сирион. Ты вот навернулся крепко, но тебе повезло, что — жив.

В глазах у Аэглора вновь заплескался утихший было страх. Осознал случившееся.

— Проклятые оборотни... лучше бы я был мертв! Значит, в плену... — голос его упал. — Почему они меня не убили? что им нужно?

— Да ничего, как я понимаю... Ты ж не лорд. Я так понимаю, они сделают, как со мной тогда, — ну, помнишь, я рассказывал. Заштопают и выкинут отсюда.

— Просто так? — недоверие в глазах. — Не верю. Не бывает такого. А... другие? Что с остальными? Они же, наверное, всех перебили...

— Я ж говорю, почти все сбежали, — терпеливо разъяснил Хатальдир. — Остались только те, кто — ну, как ты.

— Много? Таких, как я?

— Вроде сказали — тридцать восемь, трое тяжелораненых, но тебе хуже всех было. Вот не знаю, может, остальных они уже отправили. Я так понял, эльфы на Острове им ну совсем ни к чему...

— А ты? Почему ты не ушел? Почему ты-то здесь остался?

— А я тоже попробовал удрать, — сообщил Хатальдир. — Вылетел на мост и прямо в него впечатался. В Гортхауэра.

Аэглар чуть не ахнул, дернулся непроизвольно, и лицо его тут же искривилось от боли.

— И... он не дал тебе уйти? Зачем ты ему? Ты же просто атано... или... или нет?

— Не просто, — Хатальдир знал, что врать нельзя. — Я по рождению — оттуда. Мать погибла, а я при ней был. В пять лет. Мне нолдор память закрыли. Не полностью. Полностью не получилось. Ты его знаешь, кстати, — того, кто мне память закрывал. Эстеллар. Вот я и жил в Дортонионе, пока не... Ну, пока всё не переменилось совсем.

— Ты с ними заодно, — прошептал эльф. — Я чувствую это. Эру... отчего же так больно...

Хатальдир вздохнул.

— Ещё бы не больно. Ты только не дёргайся. Пройдёт. По себе знаю.

— Ты не сказал... что со мной было? Что именно? Я помню, как в бреду... мне снился сон, кошмар. Я видел себя со стороны, как будто я на каком-то столе, как... — он не договорил. — И грудь раскрыта, много крови, и эти... копаются... я их видел.

— Мне сказали, ты свалился откуда-то, я сам не видел. Они тебя лечили.

Передёрнулся: всё-таки не мог привыкнуть к этим "тёмным" способам, как ни хотел.

— Со мной то же самое было, после того, как они не стали меня убивать — там, у озера. Видел их целителя, напугался до полусмерти. Думал, что они меня пытают. Оказалось, — нет. Жутковатые у них методы, правда. Но вот действует же, и без всяких чар. Ты ведь можешь почувствовать, есть на тебе чары или нет, да?

— Да, — эльф закрыл глаза, некоторое время вслушивался в себя. — Их следов нет. Не понимаю... почему просто не добили?

Хатальдир понял, что вот оно — вот он и встретился с той самой стеной, через которую он либо пробьётся... либо нет. Надо было подбирать слова... чтобы дошло. Подумалось: эх и тяжко...

— Ну подумай сам. Опасности ты для них не представляешь. Вот если бы кто-то их них встретился с тобой в бою, — тогда другое дело. А убивать — просто, чтобы получать от этого удовольствие... Как видишь, ну нет этого.

— Они никогда ничего не делают просто так. Они взяли Остров. Аглон тоже пал... А это означает, что скоро и весь Белерианд будет в их власти. Многие считают, что тайна Нарготронда сокрыта... но мы знаем, что это не так, — он помолчал, собираясь с духом. — Ты можешь позвать ко мне... — пауза. — Позвать _его_?

— Могу, — Хатальдир с тревогой смотрел на эльфа. — Только, пожалуйста, не прыгай, ладно? Я уже насмотрелся на смерть, — на всю оставшуюся жизнь хватит. Пойми, я правда хочу, чтобы ты остался жив, я знаю, что это всё такое! Обещаешь?

Аэглор снова закрыл глаза. Выговорил с трудом:

— Не буду я... Прыгать. Мне нужно с ним поговорить.

— Хорошо, сейчас сбегаю...

Хатальдир поднялся. В общем, можно даже сказать, что всё в порядке...

Дверь отворилась снова довольно скоро, миг — и внутрь легко проскользнула фигура в чёрном... женщина. Невысокая, стройная, можно даже сказать, что красивая, — если бы не глаза, от которых на душе сразу становилось жутковато.

— Здравствуй. Я Тхурингветиль. Гортхауэра нет, но со мною ты можешь говорить точно так же, как с ним, — усмехнулась.

— Да, — Аэглор, кажется, с трудом совладал с собою при виде майа. — Мы знали, что Остров рано или поздно падет. И теперь, когда это случилось... я хочу говорить с вами... от имени лорда Финдарато.

Тхурингветиль села, — внимательная, серьёзная.

— Я слушаю.

— Мы знаем, что вам известно о городе... что его положение не тайна для вас. Вы взяли Аглон, вы взяли Остров... Теперь весь Белерианд будет ваш. Мы понимаем, что нолдор не выстоять. Финрод — мой лорд, и... он доверил мне — если представится возможность, передать вам. Вы сами знаете, у нас не хватит силы защититься. Но сейчас в этой части Белерианда мало кто сумеет дать приют тем, кто бежит из занятых вами земель. Защитить их, дать им пристанище... Дориат закрыт для всех и равнодушен. Гондолин тем более... Мы хотели говорить об условиях... на которых вы не тронете город. Хотя лорду Финдарато и тяжело вступать в переговоры с Врагом, но он готов пойти на это.

Тхурингветиль даже не улыбнулась. Секунду подумав, позвала мысленно Гортхауэра, передала эту речь.

"Ну как тебе?"

"Лучше, чем я мог ожидать, — ответил Горт. — Что ж, будем использовать возможность. Хорошо, если удастся договориться. Условия у меня действительно будут, и надеюсь, Финрод действительно решится их выполнить."

Тхурингветиль кивнула.

— Когда ты встанешь на ноги, то повезёшь Финроду наши условия. Ещё несколько дней придётся полежать. Кстати, — думаю, тебе это важно, — сейчас в крепости вас, нолдор, осталось только трое. Остальные уже на берегу.

— Я могу говорить с ним мысленно, — ответил Аэглор. — Лучше не тяните, скажите сейчас.

— Хорошо, — Тхурингветиль чуть улыбнулась.

"Гортхауэр, давай сюда твои условия. Парень очень нервничает."

"Еще бы ему не нервничать. Значит, передавай вот что... Наши условия таковы. Отныне Нарготронд не будет участвовать в союзе нолдор против Севера. Каким именно образом Финрод добьется этого — мне безразлично; главное, чтобы Нарготронд не высылал свои дружины в войска, собираемые кем-либо из остальных нолдор. Никто из жителей Нарготронда не будет пытаться проникнуть в северные земли, иначе как открыто заявив о себе. Эльдар Третьего Дома покинут Дортонион и не будут призывать своих вассалов, племя Беора, против Севера, и так же не будут поддерживать в этом остальных лордов, имеющих влияние на людей. Эльдар Третьего Дома не будут преследовать и подвергать каре тех сородичей, кто возвращается из наших земель, и не станут преследовать наших людей, приходящих в земли Белерианда с миром. Если Финрод обязуется исполнять эти условия — я обещаю, что мы не тронем ни Нарготронд, ни земли вокруг него, и не станем причинять вреда никому из эльдар Третьего Дома. "

"Замечательно, — усмехнулась Тхурингветиль. — Если он согласится, да ещё и выполнит, то тогда, пожалуй, я буду его уважать."

Она смотрела в глаза эльда — открыто, чуть насмешливо, пронизывающе. Казалось, в этом взгляде можно утонуть, как в водовороте, никогда не выплыть... при том, что она вообще ничего не делала, даже не пыталась применять силу майа. Секунду размышляла: говорить самой, или пусть услышит голос Гортхауэра?.. Выбрала второе. Пусть впечатляется.

— Что ж, слушай.

Он услышал. Лицо Аэглора стало совсем бледным, меловым. Молчал он долго — наверное, советовался со своими. Потом прошептал:

— Это будет трудно... Если мы будем соблюдать все это — мы восстановим против себя остальных. И мы не можем обещать наверняка за всех эльдар, принадлежащих к Третьему Дому или живущих в Нарготронде. Они свободны в своих решениях, и вольны поступать так, как считают нужным, в том числе и встать в войско против вас.

— Трудно, кто ж спорит, — согласилась Тхури. — Однако вы знали, на что шли, когда _спрашивали_ про эти условия. Но насчёт свободы — не надо. Ваши законы о подчинении вассалов лордам нам известны.

— Не в таких условиях, — возразил Аэглор. — Если лорда заподозрят в предательстве... Подожди. Дай обдумать ваши слова.

Снова долгое молчание.

— Лорд Финрод говорит о том, что он сможет выполнить. Нарготронд откажется участвовать в военных союзах против Севера и не будет высылать свои дружины. Никто из его эльдар не будет пытаться проникнуть в ваши земли. Дортонион... В племени Беора живут многие из тех смертных, кого Финрод считает своими друзьями. Они сами будут искать нашей помощи, и лорд Финрод считает себя не вправе отказывать им в этом: это было бы бесчестно. Пусть помощи и не оружием.

— Это разумно, — Тхурингветиль задумчиво соединила кончики пальцев. — Но если мы обнаружим, что ваша помощь приводит к нарушению условия о том, что вы и ваши вассалы не воюют с Севером, — а мы узнаем об этом, будьте спокойны, — то мы будем отвечать соответственно.

— Повторяю, — эльф снова прикрыл глаза, — мы не сумеем отвечать за всех, принадлежащих к Третьему Дому. Это правда. И сейчас есть те из арфингов, кто стоит в дружинах феанорингов и Хитлума. Это же... вы сами должны понимать. У кого-то друзья там, не захотели их покидать, не могут их бросить... Чтобы не было так, что вы обнаружите там кого-то из наших — и это будет поводом напасть. Финрод может говорить за действия Нарготронда в целом, но невозможно обещать за всех и каждого. Что касается ваших... Вы что, собираетесь посылать к нам своих... "черных проповедников", как тогда, во время Долгого Мира?

— Мы их не посылали, — глаза Тхури на мгновение вспыхнули, но она сдержалась. — Они уходили сами, потому что был Долгий Мир, и они — люди — думали, что вот сейчас как раз можно докричаться, объяснить. Люди думают иначе, чем мы, и чем эльдар. Мелькор сам отговаривал их — ту же Эльни. После того, как Куруфин убил её, мы решили, что всё, хватит слов. Мы просто запретили это. А потом мир закончился, и пока идёт война, никто из наших к вам не пойдёт. Мы, видишь ли, слишком хорошо знаем, что такое терять своих.

— Как будто мы этого не знаем, — прошептал Аэглор. — Ладно... В этом мы обещаем: в наших землях такого не повторится. Если кто и придет, Финрод сделает все, чтобы вреда ему не причинили. Но лучше бы вашим не приходить.

— Лучше, — согласилась Тхури, голос её звучал ровно. — Я чувствую, тебе тяжело разговаривать со мной, тем более, что все условия мы уже обсудили. В ближайшие дни тебе не обойтись без помощи. Как будет лучше для тебя, — чтобы при тебе был кто-то из наших людей, или же этот мальчик, Хатальдир?

— А Хатальдир — не ваш? — Аэглор усмехнулся. — Не надо меня обманывать. Я же чувствую.

— Ему трудно признать себя нашим, — сдержанно сказала Тхури. — Для него сейчас "свои" и вы, и мы, это очень тяжело. Все эти метания, знаешь ли... Захотеть увидеть Мелькора — и вызвать на поединок того, кто убил Барахира. Попросить открыть память — и после этого уйти к "светлым". Он и вправду собирался остаться у вас.

— Ничего, — с горечью произнес Аэглор. — Скоро эти метания останутся позади, и он с легким сердцем встанет в ваши ряды, и пойдет сражаться против тех, кто недавно был ему другом...

— Не думаю. Когда война проходит по таким юным душам, человек либо ожесточается, либо получает отвращение к войне на всю жизнь. Люди же вообще всё постигают очень быстро, — видимо, из-за того, что у них слишком мало времени быть здесь, в нашем мире. А быть там, где твоя родина, куда тянет сердце, можно и без оружия в руках. Вы многого не знаете, потому что сталкивались с нами только в бою.

— И это говоришь ты — после всего, что вы сделали с Островом? После того, как вы выжгли Ард-Гален, после того, как в вашем пламени сгорело заживо столько эльдар и людей? Даже не смешно.

— Когда ты вернёшься, то увидишь, что никто из вас не погиб, — из тех, кто был на Острове, — терпеливо сказала Тхури. — Ард-Гален — да. А считаться потерями... Я могла бы показать тебе — наши. Это, конечно, ничего не изменит и никого не воскресит. Хочешь?

— Нет, — резко сказал Аэглор. — Не хочу. Вы могли бы прекратить эту войну в любой момент — вернув Сильмариллы. И до тех пор, пока вы этого не сделаете, все ваши разговоры о мире будут пустым лицемерием.

Она усмехнулась.

— Помнится, мы предлагали вам это, и Маэдрос счёл это предложение пустым лицемерием. Результат налицо.

— Не надо, Тхурингветиль. Хотели бы вы этого — дали бы Камни ему, и отпустили восвояси. Вы предпочли отправить его на скалы Тангородрима.

Тхурингветиль пожала плечами. Сотни раз, сотни раз — одно и то же. Очередной.

— Я не буду спорить с тобой, Аэглор. Словами ещё никто никому ничего не доказал. И я не буду показывать тебе память этих событий, — если ты захочешь, то попросишь об этом Маэдроса. Увидишь, кто, что и за что.

Она встала.

— Ладно. Три-четыре дня, и ты уйдёшь отсюда.

Аэглор ничего не ответил. Не верил, конечно же.

...Лютиэнь ступила на мост. Жестом велела Хуану держаться позади. Шагала быстро, страх скрутила в душе, загнала подальше: не время. Нельзя.

Крепость нависала впереди. Ближе. Ближе. Дальше — каменный мост закончился, перед ней был провал, и где-то далеко внизу катил быстрые серые холодные воды Сирион: деревянная часть моста была поднята.

Она подняла голову — не видела, но чувствовала, что там, за стенами, смотрят на неё.

— Я хочу говорить с Гортхауэром!

Она постаралась, чтобы голос звучал спокойно.

Самого майа она не увидела — но вскоре раздался голос, показавшийся почему-то странно знакомым — как будто она слышала его где-то во сне.

— Я ждал тебя. Говори.

Она вздрогнула. Она не могла его знать, не могла... от этого на душе сразу похолодело.

— У тебя мой жених, Берен. Я пришла, чтобы освободить его,- она на миг закрыла глаза. — Я принцесса, а он — рядовой твой враг. Отпусти его, прошу. Я пойду вместо него в заложники.

Тхурингветиль в это время парила на безопасной высоте – следила и за самой Лютиэнь, и за ее псом, Хуаном.

— А после он станет ошиваться у крепости, чтобы вызволить уже тебя? — в голосе прозвучала усталая насмешка. — Я впущу тебя. Здесь, внутри, и обсудим. Если ни о чем не договоримся — клянусь, я не стану тебя удерживать силой.

— Там, внутри, — это твоя земля и твоя власть. Сирион ничей. Пока я свободна, я хотела бы говорить с тобой на ничьей земле.

— Лютиэнь, стоит мне захотеть — мы достанем тебя и на мосту так же, как если б ты была уже внутри.

— Я понимаю, — она опустила голову, но всё же тут же подняла взгляд снова. — И всё же я прошу тебя выйти сюда. Нас двое, с Хуаном, — так пусть с тобой выйдет кто-нибудь из твоих воинов.

Хатальдир, наблюдавший за всем этим, осторожно тронул Гортхауэра за руку.

— Послушай, ну что тебе стоит? разве ты слышишь, что она врёт или что-то задумала?

— Хуан — очень опасная тварь, — вполголоса ответил Горт. — Мне однажды пришлось повидать этих песиков в деле. Одного такого хватит, чтобы перервать глотки и десяти воинам так, что они не успеют, да и не сумеют защититься. Это майа, причем майа Ороме, понимаешь? Для них есть лишь одно — враг. Убить. Разорвать. И при этом — острый рассудок.

И сказал уже громко, обращаясь к Лютиэнь:

— Клянись, что ни ты, ни Хуан не попытаетесь напасть на меня или моих людей, или причинить нам вред как-либо иначе. После — пусть Хуан уберется с моста: пусть вернется туда, на берег, на тропу в скалах, которой вы пришли сюда. Тогда будем говорить. Твоей клятве я поверю; майар Ороме я здесь не потерплю.

Лютиэнь подняла руку.

— Клянусь! Но знай: Хуан по доброй воле ушёл от своих хозяев, феанорингов, и стал защищать меня от них. Если мне будет грозить опасность, он встанет на мою защиту.

Она повернулась к собаке и что-то сказала ему — тихо. Пёс заворчал, ткнулся мордой ей в руку. Она нахмурилась, секунду подумала — и вместе с ним пошла к берегу. Когда почти уже пересекла мост, остановилась, и только тогда пёс одним прыжком пересёк оставшееся до берега расстояние.

Лютиэнь обернулась, сделала два шага вперёд... обернулась на берег, сделала ещё шаг. Остановилась. От неё до берега было расстояние — где-то то ли треть, то ли четверть длины моста, каменной его части.

Хатальдир прищурился.

— Да, пёс дружит с головой и долг свой знает. Ты пойдёшь один?

— Один, — ответил Горт. — Я не доверяю ей. Лютиэнь — дочь майа, и способна на многое. Не нужно вам рисковать.

"Тхурингветиль, — позвал он. — Следи за псом. Прегради ему путь на мост, но не вздумай подлететь настолько, чтобы он тебя достал: сама помнишь, на что способны эти существа в ближнем бою... "

Горт дождался, когда Хуан отойдет на почтительное расстояние, и, приняв крылатый облик на несколько мгновений, слетел вниз — перемахнув воды Сириона. У обрыва моста он остановился.

При виде крылатой тени Лютиэнь вздрогнула, но овладела собой: не время.

— Я готова остаться у тебя в заложниках, лишь бы ты отпустил Берена, — повторила она. — Я бы хотела выкупить из плена и эльфов Нарготронда, однако могу говорить только за себя, к тому же с ними их король, Финрод, и только он вправе решать их судьбу.

— Я и так отпустил бы их — они не нужны мне, — ответил Горт, пристально разглядывая Лютиэнь. — Что ж... Пусть будет так. Я отпущу Берена и эльфов, ты же останешься здесь. Итак, я клянусь: их выведут сейчас. Ты увидишь все это с ворот.

Лютиэнь молча кивнула.

Горт вновь принял крылатый облик, подхватил Лютиэнь — и взмыл вверх, на арку. Пара секунд, не больше — и под ногами Лютиэнь уже снова были твердые камни. Она сжалась во время этого короткого полёта: было жутковато. Едва Гортхауэр отпустил её, — отпрянула. Обернулась.

— Где они?

— Сейчас, — ответил Горт. — Подожди.

Мост опустился — не сразу, прошло некоторое время. И Лютиэнь увидела сверху — как на мост несмело, еще не понимая, что происходит, не веря, щурясь от дневного света — успели отвыкнуть — вышли эльфы... Десять нолдор. И человек.

При виде Берена она улыбнулась, — словно забыв напрочь о присутствии врага, о том, что сама теперь занялась место любимого в плену... глаза засияли. Потом — как будто властно сама себе сказала: хватит. Исчезло сияние, лицо снова стало строгим. Снова — к Гортхауэру.

— Теперь я твоя заложница. Надеюсь, ты не будешь мешать мне сказать об этом отцу?

— Говори, — равнодушно ответил Горт. И громко — остальным, тем, кто стоял внизу: — Вы свободны. Уходите!

Сказал — и снова повернулся к Лютиэнь:

— Идем.

Она на несколько мгновений закрыла глаза: похоже, Тингол то ли не сразу понял, что именно она сделала, то ли попросту потерял дар речи. Там, внизу, — едва бывшие пленники пересекли мост, к ним кинулся Хуан — пытался что-то объяснить.

Лютиэнь последовала за Гортхауэром.

Не так уж давно по счету эльдар эта крепость принадлежала им — и Лютиэнь, оглядываясь по сторонам, видела: многое, должно быть, здесь изменилось... но сохранилась вся прежняя резьба на стенах, сделанная руками нолдор, местами сохранились даже их светильники — полупрозрачные рассеивающие свет кристаллы.

Коридор, ряд дверей... Горт распахнул одну из них перед Лютиэнь.

— Надеюсь, эта комната устроит тебя, хотя, конечно, это не палаты Менегрота, к которым ты привыкла. Если захочешь — можешь выбрать любую из соседних, они все равно пустуют. Заходи, располагайся.

…Похоже, в этом ярусе крепости все осталось, почти как было. Единственное, что сильно ощущалось — присутствие чужой силы, чужих чар, мощных, неодолимых, высасывающих собственные силы из того, кто владел чарами, враждебными здешним. Отсюда не сбежишь, отрастив волосы дикой длины... Никакой охраны — а действительно, зачем, какой в ней прок? И так не выскользнешь.

А в одной из комнат оказалась небольшая библиотека, причем в ней были уже не только книги нолдор — но и написанные на Севере...

Время тянулось медленно. Сутки, другие... третьи...

Лютиэнь прошлась мимо книжных рядов — видеть знакомые названия здесь, в крепости, которая стала вражеской, было больно. Рядом — чужое... что это?

Взяла наугад, раскрыла.

Листы книги были исписаны тонким, мелким и четким почерком. Похоже на тенгвар... не совсем, однако; но смысл Лютиэнь уловила.

«...эльдар считают мир плоским; если же подняться в Ильмен, где ныне пролегают пути Ариен и Тилиона, то становится ясным очевидное для любого из майар Твердыни, да было бы очевидным и для прочих, если б они не закрывали себя от реальности: в действительности мир имеет форму шара, вращающегося вокруг своей оси, и, в свою очередь, вокруг светила, дарящего ему жизнь.

Беда в том, что квенди были созданы таким образом, что не могут воспринять очевидное людям — расе, созданной Мелькором. Свет подлинного солнца, свет подлинных звезд не воспринимался их зрением вовсе, и мир для них лежал во тьме, озаряемой лишь блеском тинви — звезд-светлячков, созданных Вардой Элентари. Звезды эти — действительно прекрасное творение, и их сфера окружает Арду в области, располагающейся за Ильменом; однако тинви не имеют ничего общего с подлинными звездами — светилами иных миров.

Мы поняли все это, лишь когда столкнулись с первыми из квенди. Всем известно — ничто живое не может расти без света; без него хиреют и чахнут растения. Никто из эльдар, насколько нам известно, не задумывался и не задумывается по сей день, как же в кромешной тьме Эпохи Звезд выросли леса, как же в этой тьме цвели цветы, созревали плоды...

Однако оказалось, что особенность восприятия, свойственную квенди, легко объяснить. Для любого из майар, способного анализировать свои ощущения, при достаточной наблюдательности становится ясным, что свет представляет собою потоки волнообразно бегущих частиц, а орган зрения живого существа воспринимает эти частицы. Увы, органы восприятия эрухини оказались очень ограниченными по сравнению с теми, что некогда мы создавали для своих тел, стремясь сохранить все то, чем обладали, будучи существами духа. К счастью, оказалось, что это не так уж сложно исправить — легкое воздействие силы, и мир представал перед квенди уже не во тьме, а таким, каким был в действительности — днем озаренным сиянием Солнца, ночью — светом Луны и не только тинви, но и подлинных звезд.

Изменения эти передавались и детям, и дети первого поколения наших друзей-квенди рождались уже измененными.

Мы старались помочь квенди и в том, чтобы расширить их восприятие, приблизить к нашему: это желание возникало потому, что мы рассказывали им множество вещей, которые тяжело объяснить лишь только словами.

Увы, тогда мы и помыслить не могли, что это будет названо Искажением, и станет поводом к тому, чтобы убить всех измененных, как случилось в Войне Стихий...»

Лютиэнь ошеломлённо прочитала всё это раза три подряд, затем стала искать, — да кто же это написал-то, ТАКОЕ?!

Имя написавшего обнаружилось только в самом конце книги. В ней, впрочем, было много всего: рисунки, причем не простые, а — Лютиэнь удивилась — с запечатленной на них магией; какие-то схемы, множество записей, смысла которых она, пролистав бегло книгу, просто не поняла.

На последней странице была надпись: "В году триста сорок седьмом я, Тхурингветиль, заканчиваю эту запись, и передаю ее в книгохранилище Твердыни".

— Тхурингветиль, — Лютиэнь не заметила, что сказала это вслух. — Всё наоборот...

— Читаешь? — раздался за спиной голос Гортхауэра. — Да, Лютиэнь: темные майар тоже умеют писать книги... и не только майар, кстати.

Она обернулась.

— Очень странно, — то, что тут написано, — проговорила сдержанно. — Зачем вы это пишете? Для кого?

— Для себя, для других... — Горт пожал плечами. — Невозможно ведь поведать свои размышления каждому из тех, кому они интересны. Проще записать единожды, и сделать несколько копий, а дальше всякий сможет взять — и прочесть.

— У вас всё наоборот — от того, как считаем мы, — это был не вопрос, а утверждение.

— Я знаю. Здесь Тхурингветиль как раз и пыталась отследить все причины, приведшие к подобной разнице мнений. Почитай потом, если будет желание.

— Оно уже есть... Хочется понять.

— Чтобы понять, в первую очередь нужно перестать считать тех, кого слушаешь — обманщиками. Иначе любые объяснения будут бесполезны.

— Это сложно, — медленно произнесла Лютиэнь. — Некоторым — и вовсе невозможно.

— Во многом можно убедиться самой. Кроме того, Лютиэнь, знаешь... переубеждать тебя у меня нет ни желания, ни времени. Я, собственно, пришел, чтобы сообщить тебе — Берен на пути к Твердыне, и через пару дней он будет там.

Лютиэнь опустила голову.

— Всё-таки он туда пошёл... Зря.

— Бессмысленно. Выкрасть Сильмарилл или взять его силой... Безумие. Хотя Мелькор и может отдать его сам.

— Отдать?!

— Тебя это удивляет? Да, отдать. Хотя видит Небо — лучше бы Сильмариллу не покидать Твердыни: если он, покинув ее стены, не попадет к феанорингам — вам не миновать войны.

— Я знаю, — видно было, что она страшно встревожена. — Именно поэтому я и здесь.

Она остановилась: ему-то как раз война между эльдар выгодна.

— Мы не хотим резни между вами. Но ты должна признать, Лютиэнь: твой отец сам навлек на вас беды. Мы здесь не при чем.

— Что тут признавать?! Я это знаю лучше тебя, я там была. Я сбежала из дома, чтобы всё это остановить, только, боюсь... Боюсь, не получится.

— Если мы не отдадим Камень — Берен будет вынужден уйти восвояси, и вам останется либо отказаться друг от друга, либо презреть ваши правила, и жить вместе, забыв о клятве. Если же Камень будет в руках Берена... Единственное, что будет разумным — убедить Тингола отдать его феанорингам. Только я сомневаюсь, что он пойдет на это.

Лютиэнь кивнула.

— Всё это я уже передумала много раз.

— И что же надумала в итоге?

Она задумалась — стоит ли говорить, и если стоит, то что. "Мы не хотим резни между вами"... Трудно поверить.

— Теперь это уже неважно. Всё поменялось, когда я узнала, что Берен в плену.

— Бестолково действуете, Лютиэнь. Самопожертвование... Он ведь даже ничего не знает о том, что ты у нас. И не думаю, что обрадуется, это услышав.

Она нахмурилась.

— А что бы ты сделал на моём месте?

— "Выслушай совет врага и поступи наоборот..." Я бы послушал голос сердца. Вы боитесь ступить даже шаг в сторону от установленных правил. Этот страх на вас — как цепи. Вас уже соединила любовь, вы верите в свою правоту — так живите, не оглядываясь на опрометчивые слова. Эндоре велико, в нем всем хватит места.

Она усмехнулась.

— Когда-то именно так поступила мама.

— И, как видишь, мир не обрушился. На Севере браки, подобные вашим, не такая уж редкость, и такая любовь не приводит к трагедиям.

— Что, и майар тоже?

— С майар не бывало, — признал Горт. — А вот люди и квенди — случалось.

— Как, разве у вас живут квенди?

— Живут, Лютиэнь, живут. Из Оссирианда, из-за Эред Луин... даже и вашего народа есть, и из нолдор.

Лютиэнь задумалась.

— Я бы хотела с ними встретиться.

— Тогда тебе будет дорога в Твердыню. В Ангбанд, как вы ее называете.

Её глаза на миг расширились.

— Я так понимаю, если я смогу встретиться с Береном, то только там. Если вы дадите.

— Посмотрим, — сдержанно ответил Горт. — Не думаю, однако, что Берену будет приятно увидеть тебя там. Ты окажешься там раньше него: мы отнесем тебя туда, или я сам, или Тхурингветиль. Для нас это расстояние — не более часа полета.

— Мне тоже не будет приятно его там увидеть, — отозвалась Лютиэнь. — Однако выбор, как я понимаю, небольшой: либо так, либо никак.

— Ты все правильно понимаешь. Тогда — как стемнеет, отправимся.

…К концу пешего пути в Ангамандо Берен измучился совершенно. Вода, припасенная с собою, закончилась, подходить к проторенным дорогам через Анфауглит, где должны были быть колодцы, он боялся, чтобы его не заметили "темные". Выжженная равнина до горизонта, пыль, негде укрыться, постоянный страх, что тебя обнаружат, жалкие укрытия вроде попадавшихся местами груд камней... В начале пути Берен умудрился кое-как вымыться в водах Сириона, а теперь — снова был похож скорее на орка, чем на человека. Что он будет делать у Врат Твердыни — Берен не представлял. Может, попробовать найти тайную лазейку внутрь. Может, попытаться убить кого-то из стражей, и проникнуть внутрь, надев его одежду. Что еще придумаешь?

Ангамандо вырастал на горизонте, как символ мощи Врага. И человеческой беспомощности.

И вот уже — черные стены совсем рядом. К гигантским Железным Вратам вела лишь одна дорога — по ее сторонам были пропасти, в которых клубился черный туман. Иначе не пройдешь. Хорошо придумано, ничего не скажешь, грамотно. И вот — либо назад, либо по дороге... а сверху наверняка смотрит дозор... либо в пропасть прыгай. Невелик выбор.

Деваться было некуда. И Берен пошел по дороге, сам отказываясь признавать, что его сердце замирает от страха. Было бы оружие — достал бы оружие, так ведь с Острова — даже кинжала не было, не говоря уже о мече.

У Врат было пусто. Никого. Только волк — гигантский, совершенно невозможных размеров черный волк лежал у ворот, и, кажется, спал.

Почему-то от всего этого стало и вовсе — не жутко даже, а словно находишься в кошмарном сне. Что-то подобное Берен испытывал только там, в Долине Ужасов, да и то — там по крайней мере было ясно, чего бояться — паучьих тварей, засевших в белесом тумане; а здесь словно сам страх клубился в проклятых пропастях за спиной, и нависал черными стенами так, что, казалось, сейчас они упадут — и раздавят ничтожного человека, осмелившегося подойти к вратам преисподней...

И вдруг — не пойми откуда, скалы отразили эхом — полился голос, как тихий серебристый ручей, дарящий сон, покой... Здесь не было слов, только завораживающая, чарующая мелодия, будящая память о тихих ночах без страха, о звёздах, отражающихся в бессонной воде…

Невдалеке возникла тонкая девичья фигура в простом сером платье.

Берен стоял, замерев — не понимая, что происходит. Лютиэнь? Здесь? Но как, откуда? Или это — вражий морок? Но почему тогда так красива, так знакома ее песня, та самая — откуда бы Враг мог ее знать...

В замешательстве Берен сделал шаг навстречу фигурке.

— Берен! — тихо, но чётко. — Это я! Он спит, он не тронет. Я усыпила его. Идём!

Она подбежала, вгляделась в родные черты. Улыбка, в глазах — слёзы, радость, тревога...

Он поверил ей — сразу. Как она оказалась здесь, что с нею было — все это рвалось из груди, но когда, когда задавать эти вопросы? Обхватил ее. Прижал к себе — да, живая, во плоти, отнюдь не призрак, дорогой до боли, до отчаяния облик...

— Куда? — едва слышно, чтобы не спугнуть чудовищного волка, прошептал Берен. — Ты знаешь дорогу?

— Да, да, — срывающимся шёпотом. Схватила его за руку, потянула.– Здесь сбоку есть вход, бежим! Да скорее же, скорее...

Они помчались по темным, для Берена беспросветным коридорам — Лютиэнь здесь, наверное, видела что-то, а для Берена был кромешный мрак, он спотыкался, пару раз едва не упал. Точно, кошмарный сон. Наверное, она сумела пробраться сюда тайком раньше, и умудрилась где-то прятаться, ожидая его... Проклятье! Они ведь здесь вдвоем могут погибнуть...

Вдруг — по глазам ударил свет. Открытое пространство... а впереди, как видение из самых жутких кошмаров — Цитадель.

— Там, — проговорила Лютиэнь и остановилась. — Нам — туда.

— Эру всемогущий, — прошептал Берен, невольно остановившись — и зажал рот ладонью. Спросил через несколько секунд, едва совладав с собой: — Они знают о нас? Или тебе удалось отвести им глаза?

— Отвести глаза? — она в замешательстве смотрела на него. — Надеюсь... Идём, идём... Только, прошу тебя — доверься мне!

Деваться было некуда. Берен шел за ней, ожидая в любую секунду, что вот сейчас, сейчас откуда ни возьмись появятся орки, или живые мертвецы, или иные чудовища, которым даже и названия-то нет, и все закончится так же быстро, как начиналось...

Путь оказался долгим, долгим едва ли не бесконечно, словно само время здесь замедляло свой ход. Наверное, их просто ведут. Наверняка о них знают. Проклятый волчий оборотень наверняка сообщил своему хозяину. Никто не встретился по дороге, пусто, пусто, пусто, миля за милей по пустым, словно вымершим черным проходам-ущельям... так не бывает — ведь не могла же Лютиэнь, будь она хоть и сама даже майа, приказать всем местным уйти! О них знают, Враг ждет их, наверное, Гортаур для того и выпустил их с Острова — чтобы здесь вволю поглумиться над его слабостью... Все глубже — в бездну.

Солнце садилось где-то вдалеке, над черными скалами, над пропастями, над стальной Цитаделью, и, когда они вошли в ее стены, снаружи наступила тьма.

Дальнейший путь Берен плохо запомнил. То ли от слабости, то ли от усталости и голода, то ли от здешних черных чар, которыми была пропитана вся земля — но у него начала кружиться голова, трудно было даже стоять на ногах. Красный свет факелов, и мертвенный, синеватый, словно из разрытой могилы, и снова чернота...

В глаза ударил яркий, до боли яркий, режущий, отчаянно белый свет, и Берен сразу понял, что это такое.

Сильмариллы.

Враг.

Пришли.

Лютиэнь на миг сжала его руку... и пошла вперёд. Одна.

Под ногами — тёмный камень, по сторонам — колонны, уходящие ввысь... светильники с мечущимся пламенем, — живое, слишком живое...

Она остановилась.

Свет Сильмариллов не слепил её, она видела полные боли узнавания глаза... резко, как ножом по сердцу, в памяти: "ты вылитая Иэрне".

Берен замер у входа. С трудом разглядел — в стороне от черного трона, справа, стоит знакомая фигура. Черный оборотень, Гортаур... Значит, и вправду знали. Что она делает, безумная?!

Он сделал шаг... Другой. Третий. И бросился к Лютиэнь едва ли не бегом — откуда только силы взялись. Догнав, сжал ее руку. Нет уж: что бы ни было, все будет вместе. Он прямо взглянул в глаза Морготу, забыв о том, как, должно быть, они сейчас смешны и ничтожны. Лютиэнь вздрогнула, обернулась на него, — умоляющие глаза: да что же ты делаешь, я же всё-таки наполовину майа...

— Не бойся за него, — услышала она голос Мелькора. — Говори.

Она медленно повернулась к сидящему на троне. Как странно, — она совсем по-другому представляла себе этот голос, вовсе не так, чтобы — как сама ночь, живая, которая зажгла ласковые свечи, и стало тепло...

— Мы пришли к тебе, о Властелин Мрака, потому что мой отец назначил цену нашей любви — камень из твоей короны...

Она замолчала: говорить было тяжко. Справилась с собой.

— Я готова сделать всё, лишь бы мы были вместе.

— Мы знаем, и знаешь ты... Враг Мира, — заговорил Берен. — Мы ничтожны перед тобой. Ты можешь убить нас, можешь вышвырнуть вон, можешь сделать все, что угодно... И нам нечего отдать тебе, потому что мы и так целиком в твоей власти. Бессмысленно и просить у врага, чье сердце, говорят, не знает жалости. Моргот... Моринготто, чье имя некогда было — Мелькор! Ведомо ли тебе, что значит — любовь?

Лютиэнь вздрогнула от взгляда Мелькора. Ох, Берен, зря ты это спросил...

— Лютиэнь, твой голос может дарить покой... Спой мне.

И добавил мысленно:

"Гортхауэр, пожалуйста. Оставь меня с ними."

"Мелькор... Ладно. Я все понимаю..."

Берен увидел — тот, черный, оборотень, вдруг развернулся и исчез в темноте за троном.

Спеть ему. Издевается он, что ли?.. Покой... Берену казалось — от напряжения дрожит даже сам воздух.

Она запела. Никогда ещё не пела она так прежде — и, знала, никогда не удастся ей повторить этой песни. Творить — прозрачные чары, которые ткут серебристую нежную паутину сновидений, которые дарят покой и уносят тревогу, и могут приглушить даже боль... Она вдруг почувствовала: да, боль от ожогов, и ещё, — не заживает... Её душу остро пронзила жалость.

Мелькор шагнул к ним, — Лютиэнь замерла. Миг — и яркие тревожные глаза закрылись... он тихо осел на землю.

Лютиэнь мгновение стояла, не веря своим глазам.

— Быстрее, — шепнула Берену. — только быстрее, забери Камень, и уходим. Только корону не снимай, вдруг проснётся.

— Лютиэнь! — отчаянным, еле слышным шепотом зашипел Берен. — У меня же оружия нет! Этот, оборотень, на Острове — все забрали...

Берен отчаянно огляделся по сторонам. Сильмариллы теперь освещали пространство рядом с ними — и Берен вдруг увидел, что рядом с троном еще фигуры... упавшие — люди, черные воины. Он нагнулся, вытащил у одного из них кинжал.

Вырезать Камень... проклятье, а ведь он, оказывается, красив — Враг, и эти раны на лице... странное лицо, не похож ни на эльфа, ни на человека, ни на этого своего, волчьего оборотня...

Сильмарилл поддался, начал выскальзывать из железных креплений, Берен нажал посильнее — и вдруг кинжал сорвался, ударил Мелькора по лицу, и на рассеченной коже проступила и побежала вниз свежая кровь, а Берена словно самого обожгло резкой болью. Камень наконец выскользнул из короны, Берен распрямился.

— Бежим!

И тут чья-то рука легла ему на плечо. Резко дернула, развернула... Горящие ненавистью глаза Гортхауэра.

И удар в висок, от которого у Берена все померкло перед глазами.

Разжалась рука, сжимающая Камень. Сильмарилл упал на пол, покатился... замер у ног Горта. Следом на пол мешком рухнул сам Берен, наконец-то потерявший сознание. На этот раз, похоже — надолго.

Лютиэнь бросилась к Берену, — вмиг позабыв и про Сильмарилл, и про Мелькора, и про всё на свете. Песнь вымотала её, она знала — чтобы помочь ему, сил почти нет, и всё же рука тянется к виску. Эру, помоги мне...

Краем глаза она видела — Горт так же точно склонился над Мелькором, и, кажется, стирал кровь у него с лица... А тот, похоже, и вправду — спал.

Берен, конечно, был жив — но в себя пока не пришел; а Горт выпрямился, встал, и Лютиэнь увидела — вокруг них кольцом сомкнулись черные воины.

— Бери своего... мэльдо, — Горт произнес это слово с невыразимым презрением. — Надеюсь, чтобы донести его, сил у тебя хватит. Туда, в твои комнаты. Пока. Может, Камень и будет вашим, но этот сукин сын надолго запомнит Твердыню.

Лютиэнь очень глубоко вздохнула. Собрала все силы, легко коснулась лба Берена.

— Очнись...

Тот застонал... приоткрыл глаза. Черные вокруг. Оборотень — рядом. Вскочил на ноги – мигом, и тут же оказался в кольце обнаженных клинков.

— Идите, — приказал Гортхауэр. Голос его в этот момент был холоден и бездушен — Лютиэнь впервые стало страшно по-настоящему. Там, на Острове, она не видела в нем — Жестокого; лишь теперь поняла, что, похоже, не просто так он заслужил это прозвание.

Она заледеневшими пальцами взяла Берена за руку. Вот и всё... теперь не будет ничего, их просто не выпустят. Напрасные надежды... Развернулась, пошла к выходу — из тронного зала, прочь, прочь... только не думать, не думать о том, что будет, — и о тех, кто остаётся за спиной.

Черные воины не оставили их; молчаливый эскорт следовал за ними вплоть до дверей отведенных ей комнат.

Закрылась дверь... лязгнул замок.

Берен обвел глазами комнату, застонал тихо и осел на пол.

— Ты знала, куда идти, — проговорил он, и сам поразился — до чего глухо, хрипло прозвучал его голос. — Ты здесь давно... я вижу. Глупая... Нам обоим теперь здесь конец...

— Лучше — вместе, — тихо отозвалась она.

— Ты сама сюда пришла... да? Понадеялась на их милосердие, хотела меня спасти... До чего же ты у меня наивная! — Берен с трудом, по стене, поднялся — и доковылял до ближайшего ложа, попутно подивившись — да, если она жила здесь, а на то и похоже — по-королевски ее здесь встретили; откуда у них все эти ткани, посуда на столе красивая, из серебра... должно быть, украдено в разоренных поселениях эльдар...

— Эру, как хорошо — просто лежать, — проговорил он. — Пусть убьют. Хоть перед смертью отдохнуть. Иди ко мне, а?..

Она всхлипнула... бросилась к нему на грудь.

— Я боялась за тебя. Бежала — из Дориата, потом... потом от феанорингов, потом... Пусть всё, что угодно, только с тобой...

— Не надо, мэльдэ... не плачь, — он начал гладить ее по волосам, сам не веря, что это — настоящее, взаправду. — Может, все еще и обойдется. Они тебя здесь... не обижали?

— Нет, нет...

...Серебряная паутина сна стремительно отступала, — хочешь-не хочешь, а кому сна не дано, долго её не удержит. Резко накинулась боль, как будто только и ждала своего часа. Не смог сдержаться — то ли вздох, то ли стон сквозь зубы. Правую скулу жгло, как огнём.

Открыл глаза — потолок где-то далеко... как небо.

— И как, Мелькор — хорошо спалось? – прозвучал голос Горта, отстраненный, неестественно спокойный.

Мелькор резко поднялся, сел. Снял корону, взглянул... положил в сторону.

— Почему ты не отпустил их?

— Вначале набью ему морду, — ответил Горт с той же интонацией. — Потом отпущу. Надо же — какой добрый, понимающий Моринготто...

— Да, действительно, — с жёсткой усмешкой. — Надо, наверное, и в самом деле становиться Врагом Мира, а то как-то перед "светлыми" неудобно.

Горт пнул Сильмарилл — тот отлетел в сторону, и продолжал светиться, озаряя зал резким мертвенным светом.

— Всех ты жалеешь, Мелькор, — со вздохом проговорил майа. — Чем дальше кто от тебя — тем больше твоей любви и жалости на него изливается. А на себя самого не остается уже не капли. Ну, обо мне, конечно, и речи нет. Я Жестокий, у меня сердце, как известно всему Эндоре — холоднее гранита, что мне сделается.

Мелькор схватил его за плечи, заставил развернуться к себе, — чуть скривился от боли в обожжённых ладонях. А в глазах стояло — как будто Гортхауэр его ударил.

— Я должен тебе что-то объяснять — словами?

— А я — тебе? — вопросом на вопрос ответил Горт. Отвернулся резко, сделал шаг прочь. Замер на секунду, опустив голову — совсем низко. Тот, кто его не знал, вряд ли понял бы, что творилось в этот момент у майа в душе: лицо у него было спокойным, невозмутимым. И — закрытое сознание. Впервые.

"Великое небо, если бы хоть научиться плакать. Все говорят — помогает. Об ЭТИХ — думает, а мне — "уйди, оставь меня с ними". С кем угодно будет считаться, только не со мной. Не хочу, чтобы он знал, не хочу..."

Прочь. Выйти отсюда, и куда-нибудь дальше, дальше, прочь из Твердыни...

И на него обрушилось — как лавина: всё, всё, что Мелькор пережил, передумал, о нём, всё, что чувствовал.

Война Стихий. "Уходи!" — "...только бы остался на свободе, в Эндорэ... только не в Валинор. Как угодно. Пусть не поймёт сейчас, пусть. Если я не вернусь... Арта не останется без защиты."

Валинор. Золотая клетка. Снова — эльфы... Феанор — тянется, ему интересно научиться, узнать... Пытливый, горячий, вспыльчивый. И — ссора на ступенях Форменоса. "С тобой я никуда не пойду! Убирайся, мне плевать, что тебя преследуют, в Мандосе тебе самое место!" — "...а ты жесток, Феанаро... как ваши светлые Валар. Но я всё равно вернусь. Домой. К тем, к кому рвётся душа."

Возвращение. Страшное, тяжелейшее чувство вины, котороые больше никогда не исчезнет. Снова — войны. Дагор Браголлах. "…отогнать от Твердыни. Народу поляжет... Делай. Делай, Гортхауэр. Я расплачусь. Это неважно."

Горт обернулся. Глаза в глаза — несколько долгих секунд. Потом лицо его дико исказилось, сжались кулаки — Мелькор вдруг услышал хруст, и увидел, как через пальцы побежала кровь, а Горт все сжимал кулаки и сжимал, наверное, это чем-то ему помогало, может, физической болью отгоняло другую.

Он пошел прочь из зала неестественно ровной походкой.

Из зала вышел шагом. И опрометью бросился прочь, к ближайшей внешней галерее.

Таким Тхурингветиль не видела Горта очень давно. Пожалуй, с Войны Стихий... хотя нет, конечно, тогда было хуже, гораздо хуже, но ведь сейчас, вроде бы, ничего _такого_ не случилось... Что с ним — она не понимала. Вылетел из тронного зала, как молния, и — на безумной, рассекающей воздух скорости, действительно — еще немного, и огненный след бы в воздухе оставался — к Острову.

А там — вниз, на самый нижний уровень, в темноту, в холод, в каменный мешок... лицом в угол, лбом в холодный камень стен. Все это Тхурингветиль видела не зрением — ощущала, следя за Гортом. _Видела_ — у него искажено лицо, дрожат и трясутся губы, зубы стучат друг о друга... Майа завыл, совершенно по-волчьи, так, как не выл, наверное, и Драуглуин — вожак здешних волков; и бросился на стену, царапая ее и так уже разодранными руками, выламывая камни.

Упал лицом вниз... замер, словно мертвый.

Тхури бежала вниз — как будто за ней гнались. Бросилась возле него на колени. Укол — не заворачивая рукав, не до того... Успокоительные, сильные. Осторожно провела по волосам.

— Гортхауэр...

Он ответил не сразу, молчал долго, так долго, что Тхурингветиль успела испугаться. Потом наконец пошевелился, и, не поднимая головы, произнес глухо:

— Не надо этой дряни... Давай лучше вина. Самого крепкого, что есть — помнишь, то, что наугрим присылали...

Она вздохнула. Короткий жест — сотворить "из воздуха". Налила вина в бокал.

— Держи.

Не надо вопросов. Не надо. Он расскажет. Сам.

Выпил одним глотком. Сделал — вернее, "переместил" из запасов — еще; выпил снова. Помолчал. Потом наконец проговорил:

— Как же хочется сдохнуть. Если б ты только знала, Тхурингветиль...

— Я чувствую, — негромко сказала она. В голосе — понимание, тревога.

— Я ему не нужен. — Горт долго молчал, глаза его смотрели в одну точку — ничего перед собой не видя. — Вернее, нужен... но не сам я. Как предводитель войска — да. Как защитник Арты... да. Как кто угодно, только не как... Не как человек. С _этими_ он только что не целоваться готов. А мне – нужен, будь рядом,а придут другие, те, кто нужен _всерьез_ — покинь нас, Гортхауэр. Свою боль он видит... а мне-то — что сделается? Я на плечах всю Арду не таскаю, и раны у меня, вот наказание, пока еще умеют заживать... Не могу я, Тхурингветиль. Не вернусь туда. Не могу его видеть...

Тхури покачала головой.

— Мне кажется, ты чего-то не понял. Это, знаешь ли, видят все, кроме тебя, — она чуть усмехнулась. — Курумо — тот вообще сразу просёк, гадина... Он любит тебя. Больше, чем всех нас, вместе взятых. Кто угодно имеет право на эти слова, которые ты сейчас говоришь, но только не ты. Ты силён, ты можешь быть и Повелителем Воинов, и защитником Арты... ты можешь даже его заменить, и он это знает. Неужели ты думаешь, он просто так тебе всё это доверил? посмотри как следует. Сейчас ты — главный на Севере, а никак не он, и он просто отдал тебе всё... потому что если бы он этого не сделал, это было бы неправильно, это сковывало бы твою свободу. Ты решаешь — быть войне, когда, где, что. Ты уже привык и не замечаешь. Он отошёл в сторону — ради тебя. Он не хочет мешать тебе, не хочет давить... ты сам знаешь, почему. А сейчас, когда эти люди пришли к нему — ты даже не подумал о том, что у него тоже есть право на решение. На _своё_ решение. Ты хотел решать за него. Разве это правильно?

Горт вздохнул, глубоко, старательно, словно заставляя себя прийти в себя или проснуться.

— Ладно, Тхурингветиль, — сказал он через некоторое время. — Ты, главное, не говори никому, что видела меня... Таким. Сейчас глупый фаэрни Ортхэннер снова спрячется туда, — он коснулся ладонью груди, — глубоко-глубоко, никто ничего не заметит. А снаружи будет Гортаур Жестокий, Главный На Севере... Только если первой заметишь, что ЭТИ снова появятся здесь, возвращаются — скажи мне заранее, я улечу куда-нибудь. Иначе могу и не сдержаться. Просто убью их, а этого он мне не простит... Даже мне.

Он поднялся, постоял, прислонившись к стене, закрыв глаза.

— Покой, — проговорил он. – Иногда даже хочется, чтобы только темнота вокруг, и ничего, кроме...

Тхурингветиль положила ему руку на плечо.

— Тебе — он простит всё. Даже то, что ты учинил с ним сегодня. Ты ведь тоже чувствуешь... он бы всё на свете отдал, лишь бы ты вернулся. Но он не позовёт тебя, как бы ему сейчас ни было плохо, потому что обвиняет себя куда хуже, чем это сделал ты... Пожалуйста, не казни его. Я прошу тебя.

— Я учинил, — повторил Горт. — Не он, а я. Словно нельзя было сказать сразу — я хочу отдать им Камень, не мешай. Как будто я стал бы возражать. Этот сукин сын Берен распахал ему лицо... четвертый шрам добавил. Один Камень позволили взять, так он полез и второй выковыривать, сволочь... Я не выдержал — на это смотреть. А теперь еще и виноват оказался. Ладно, что уж там... чего от меня ожидать.

Он усмехнулся так, что снова все лицо скривилось, и стал подниматься по крутой выщербленной лестнице наверх, к выходу.

— Гортхауэр, стой! — голос Тхури сорвался, она подбежала к нему, схватила за руки. — Да что такое! Ну прости меня, я же не знала!

— Пойдем наверх, Тхурингветиль. Чего уж здесь сидеть, в самом деле.

Она теперь уже, сама не понимая, преграждала ему путь наверх. Обняла.

— Перестань, перестань, перестань! Да что же это такое! Он любит тебя, и я тоже люблю, и все наши сейчас в лепёшку бы разбились, лишь бы тебе помочь! Ну пойми же! Или мы сейчас с тобой вместе летим к Мелькору, и весь этот идиотизм оставляем в прошлом, или... Или я не знаю, что я сейчас сделаю! Какую-нибудь выдающуюся глупость!

— Слушай, Тхури, — он отстранил ее слегка. — В _таком_ виде я точно никуда не полечу, позориться. Дай хоть в себя прийти. К тому же, там сейчас _эти_... пусть хоть уйдут, а то ведь и вправду не выдержу — убить, может, и не убью, но Берену морду так разобью, что его и Мелиан не склеит...

— Да они ушли уже, — Тхури осторожно провела рукой по его волосам. — Как только ты улетел, Мелькор приказал — чтобы духу их в Твердыне не было. Так что выставили их, вместе с Сильмариллом. Пойдём наверх.

…Финрод оставался на Острове. На _своем_ Острове. Интересное у него получалось заточение: только что за пределы яруса выходить не разрешали, а в остальном... Неизвестность, однако, давила. Что происходило во внешнем мире — он не знал; хотя понимал, что вот-вот и все уже должно решиться. И однажды ночью пробрало до самых костей, когда он вдруг услышал — снизу — страшный какой-то вой, то ли волчий, то ли крик человеческий... Что там происходит?..

Не прошло и часа. Дверь отворилась, вошел Горт, и, как ни в чем не бывало, сел у стола. Спросил:

— Чем занимаешься, Финдарато? Что не спишь по ночам?

— Да так... — Финрод сразу почувствовал, что с Гортхауэром что-то не то. — Мысли бродят. Читал ваши книги.

— Лютиэнь была — тоже читала, — Горт сотворил кубок с вином, одним глотком выпил. — Разумеется, не поверила. Хочешь вина?

— Давай. Что происходит? Я тут сижу, как... — усмехнулся, — как на необитаемом острове.

Второй кубок Горт подал Финроду, предупредил:

— Крепкое очень, осторожнее. Что происходит? Сидеть тебе недолго осталось. Собственно, можно и не сидеть, но все равно лучше дождаться... этих твоих. Через пару дней они снова будут здесь. Уже с Сильмариллом. Отдал им Мелькор Камень... Вернешься к своим победителем. Только не рассказывай в Нарготронде, как надирался наугримским пойлом в компании Тху — не поймут.

Финрод поглядел на то, как в вине играют отсветы. Поднял глаза.

— Я так предполагаю, что возвращаться мне уже некуда. Что это уже не _мой_ Нарготронд.

— Брось. Все равно — твой город. Сколько вы его строили, я же знаю. После такого возвращения у тебя будет и влияние, и доверие, и все, чего только можно пожелать. А если убедишь отдать Камень Келегорму и Куруфину — избежите еще и раздора. По твоему слову сделают все, что ты захочешь... сумеешь удерживать Нарготронд от войны, сумеешь влиять на прочих... В конце концов, это возвращение нужно всем, чтобы не лилась бессмысленно кровь.

Финдарато задумался.

— Пока я тут сидел, мне это всё приходило в голову. Но что-то кажется — малореально. С феанорингами вообще трудно разговаривать. О чём бы ни начинался разговор, через два предложения они уже съезжают на Клятву, Камни... ну, и так далее.

— А если Камень отдадут им в руки — на что они съедут в этом случае? Они же не безумцы — не бегут штурмовать нас сейчас; дальше потрясания мечами на безопасном расстоянии не идут, понимают, чем это закончится.

— На то, что они клялись добыть все три, — усмехнулся Финрод. — Но ты прав. Надо пытаться остановить войну. Если ничего не делать, сама она не закончится. Я постараюсь помочь тебе — всем, чем смогу.

Помолчал.

— И всё-таки. Что случилось? если я буду знать, я, может быть, смог бы что-то хотя бы посоветовать. С людьми вот получалось... а ты похож на них. Если можешь, — скажи. Я же вижу, что что-то не так.

— Ничего, — ответил Горт. Финроду вдруг показалось, что ему тяжело держать кубок... того и гляди — уронит. — Знаешь, у людей бывает — терпят, терпят, а потом сорвутся? Не выдержал...

— Бывает, — в голосе Финрода было тепло и искреннее сочувствие. — По-моему, тебе надо отдохнуть... от войны. Остров твой, никто здесь никуда не денется, рубежи ваши как стояли, так и будут стоять. А из-за чего сорвался-то? Если причина в ком-то, то это надо разрешить по-быстрому, а то так и будет висеть и давить.

— Так, — Горт поставил кубок на стол, чуть не расплескалось вино. — Берен твой Мелькору еще один шрам добавил, пытаясь Сильмарилл достать. Дорвался... Не выдержал я, на это смотреть — двинул ему в морду. Не отпустил их... сразу. А Мелькор решил — я недоволен тем, что он отдал Камень. В общем... Не объяснить это, Финдарато. Наверное, я просто сорвался. Такое вдруг накатило — хоть вой. Если б ты знал, как я устал от этой войны. Хочется взять Мелькора — и куда-нибудь, знаешь — в Оссирианд, или в пустынные земли...

Финрод внимательно взглянул на него.

— Мне кажется, вы просто не поняли друг друга. Ты сорвался, да... Пока тебя не было, я разговаривал с Тхурингветиль — она рассказывала про него, про тебя. Говорит — он чувствует себя страшно виноватым перед тобой, потому что ты за него переживаешь, пытается хоть как-то тебя оградить... не всегда получается. Он сейчас... как?

— Да все так же. Я делаю — его обвиняют. Лучше бы все знали в открытую, кто на самом деле управляет этой войной. Тогда хотя бы ненависть изливалась на того, что заслужил.

— Знаешь что... Я думаю, это хорошая идея — уехать. Вдвоём. Если бы я мог... я бы хотел с ним встретиться, правда. Перед возвращением.

— Отнести тебя туда? Это можно сделать, конечно, было бы желание. Только лучше ты один встречайся с ним.

Финрод секунду смотрел на него — пытался понять.

— Послушай. Может, я неправ, но я чувствую, ты боишься встретиться с ним. Люди говорят — таким страхам надо смотреть в глаза, они этого не выдерживают и исчезают. Мне кажется, вам надо встретиться. Тхурингветиль говорила — он тебя любит... Честное слово, нельзя оставлять такие недоразумения, от этого будет только хуже вам обоим. Он ведь всё понимает, — ты ведь знаешь это лучше меня. И... попробуй почувствовать. Мне сегодня ночью казалось, что я что-то чувствую... собственно, поэтому я и попросил тебя об этой встрече.

— Я знаю. И он все понимает так же. Встретимся, куда мы денемся. Просто пойми... я себя чувствую — словно в грязи с головы до ног. Только и будет — себя травить. И его так же точно.

— У меня было такое, когда я ушёл с нолдор, а Амариэ осталась. Если бы у меня, как у тебя сейчас, была эта возможность — прилететь, встретиться... я бы тут же рванулся. Чтобы — пройти эту боль встречи, пережить и смочь пойти дальше. Иначе ведь никак. И чем дольше ты будешь медлить, тем сильнее будешь мучить и его, и себя. Зачем тебе это?

— Слушай, — Горт вдруг улыбнулся, словно к нему пришла неожиданная и дерзкая мысль. — Ты же вроде, говорят, много бродил в Оссирианде. Уговори его покинуть Твердыню. И — туда... Втроем. А?

Финрод заулыбался.

— А почему бы и нет. Там хорошо... красиво. Полетим?

И добавил чуть смущённо:

— Я давно мечтал попробовать, как это – летать.

— В обычном теле по-настоящему этого не испытаешь, — серьезно заметил Горт. — А сменить тело для эльфа практически невозможно... во всяком случае, подобное делать мы еще никогда не пытались, хотя цель, конечно, стоящая... Только дождемся рассвета. Иначе я тебе такой пьяный полет устрою, что тебе не до разговора с Мелькором будет — откачивать придется.

— Ладно, — улыбнулся Финрод.

Он вздохнул. Трудно это всё-таки — с людьми разговаривать, когда у них на душе что-то совсем не так... особенно когда хочешь помочь, найти выход...

— Знаешь, — Горт снова поставил кубок на стол, — вот что я давно хотел тебе сказать, но сам понимаешь — случая не представлялось. Прощения у тебя хотел просить, за то, что братья твои погибли. Пусть не от моих рук — но через то, что устроил именно я. Мне рассказывали те, кто видел их в бою — Аэгнор умер с именем Андрет на устах... его пытались спасти — не сумели, он не хотел оставаться. Ушел за своей мельдэ, решился наконец сделать то, на что не решался в жизни. А ведь не будь этой вражды — они оба могли бы жить. Быть счастливы...

Финрод помрачнел. Выпил.

— Когда я шёл сюда, когда уходил из Нарготронда, то думал, что встречусь с тобой лицом к лицу. Совершенно не представлял, как это будет, и поединок был — в общем, и за братьев тоже. Как этот мальчик, ученик твой — Хатальдир...

Приложился снова.

— Войну надо заканчивать. И... пусть прошлое останется в прошлом. Братьев не вернуть. Что сделано, то сделано.

Поднял взгляд — глаза-в-глаза, как тогда, во время поединка. Только выражение было совсем иное: печаль, и решимость, и понимание.

— Я прощаю тебя.

Горт прикрыл глаза. Улыбнулся. Качнул головой.

— Не поверишь, а и вправду... Легче. Как закончить войну, Финдарато — вот о чем мы должны думать. Тебе по рождению твоему, по обычаям вашим дана власть, а сейчас есть возможность взять ее в руки не только на словах, и ты не должен этим пренебрегать. Я догадываюсь: не того тебе хочется. Мне тоже не хотелось. Но посмотри правде в глаза: найдется ли среди ваших лордов хоть кто-нибудь, желающий и способный прекратить войну? Ведь нету же. Никого. А остальным — почти нереально.

— Сделаем. Сделаем, Гортхауэр. Может, для того нас здесь судьба и свела.

— Все силы уходят на войну. Время, планы... Разве о том мы когда-то мечтали? Теперь уже и мечтать перестаем — не хватает времени. Война, война... чтобы там, в Твердыне, люди могли хотя бы на бумаге продолжать твои давнишние мечты. Наши люди — многие — живут подолгу, ты знал это, Финдарато?

— Мне говорили — с испугом, пересказывая слухи. Андрет. А ещё — Хатальдир рассказывал про свою тётю, которая живёт в Твердыне.

— Да. Понимаешь, мы нашли способы продлить человеку жизнь, и еще многое, многое другое. В этом заслуга Тхурингветиль — она всегда интересовалась такими вещами. Но мы считаем вот что: вместе с долгой жизнью человек должен получить возможность и умереть по собственной воле. Уйти — потому что душа может устать от жизни в этом мире. Правда, боюсь, скоро такой возможностью придется воспользоваться уже Лютиэнь.

— Ты пей, что смотришь… А Лютиэнь... она умница, я понимаю, всё это трудно, но... Она умеет думать как принцесса, не только как женщина.

— Я бы и напился, с удовольствием, да только не слишком на меня это действует... — проворчал Горт. — И Берену твоему, и Лютиэнь, им самим бы принять изменение — и были бы у них несколько столетий жизни вместе, а потом, когда захотели бы — вместе вышли бы на Звездный Путь. А вместо этого... Эх, да ты сам знаешь.

— А по-моему, на тебя очень даже действует, — сказал Финрод и подлил ему вина из кувшина.

…Разговор это длился бы, наверное, и впрямь до утра, если бы его не прервала Тхурингветиль. Темная майа без всяких возражений сдернула Горта со стула и потащила за собой — дав Финроду понять, что ждет и его. А дальше был полет через ночь на крылатой твари — драконе. На горизонте уже занималось зарево рассвета, в высоте горели звезды... И весь путь, который в обычных условиях занял бы, самое малое, несколько дней, был проделан за час.

Подлетая к Твердыне, к Цитадели, — Финрод всматривался в кромешную темноту внизу. Редкие огоньки... и одно — яркое, как маяк, бессонное, вроде в башне, что ли. Когда подлетели ближе, острым эльфийским зрением разглядел: да, точно, окно, и балкон с распахнутой дверью... и там, у окна — фигура в чёрном, кто-то стоит, напряжённо всматриваясь вдаль. Понял: Мелькор. Ждёт. Знает, что — летят, и всё равно, всё равно страшно боится этой встречи, боится, что не найти пути к сердцу, что сделал что-то непоправимое, что ещё слово — и всё полетит в Бездну, а тот, к кому он рвался из плена, из Валинора, уйдёт, чтобы больше никогда его не видеть...

Тхурингветиль Горт прогнал. Вернее, не прогнал, а так посмотрел... Она сама поняла. Закивала и убежала. А Горт через несколько минут уже шел туда, где — он чувствовал — его ждали.

Перед дверью остановился. Нерешительность охватила. Неловкость. Ладно, чего уж там.

Он толкнул дверь.

— Мелькор...

Тот стоял у окна, обернулся порывисто... несколько быстрых хромых шагов через всю комнату — к нему. И — остановился, прижав руки к груди: не было слов...

Только глаза — яркие, тревожные, отчаянные. Я виноват перед тобой. Это не ты, — я бессердечная скотина. Я свалил на тебя то, что должен был делать сам. Я не имел права.

— Мелькор, понимаешь... — Горт заговорил, запнулся. — Я... Он тогда тебе — кинжалом по лицу. А я — смотрел. Не потому, что жаль отдавать Сильмарилл. Но не могу я на такое смотреть спокойно, не выходит. Столько боли, война, и они уйдут — вот так, словно они и вправду герои, будут считать, что сумели повергнуть тьму, а после в Эндоре станут петь песни о Морготе, побежденном силой любви, и о Камне, вырванном из его лап. Торжество света, поверженная тьма... и с этим — отпустить? И ты ради них над собой все это делал? Герои за чужой счет... Если б ты мне хоть сказал раньше — давай отдадим — я бы выдержал. А так — не сумел.

Мелькор подошёл к нему — совсем близко.

— Прости меня. Я думал — ты и так знаешь, что я хочу сделать... мы же всегда понимали друг друга даже без осанве.

А в глазах — отчаянное: а если не простит — как мне жить?..

Горт взял его за плечи — опустил голову. Чуть не воткнулся лицом в плечо, явно в этот момент не особо соображая, что делает.

"Знаешь... мне так хотелось плакать. Словно я — человек. Одна беда — не умею. Люди говорят — когда плачешь, становится легче. Мне просто было очень... Ну да. Обидно. Как у людей — ребенку, знаешь? Несправедливо, неправильно... И то, что делаю все я, а ненавидят — тебя. А как это изменишь?.."

Мелькор обнял его, притянул к себе. Кончики пальцев осторожно касались волос, — пытался успокоить.

"Не будет никаких песен. Лютиэнь всё знает, она сразу всё поняла... а ты ещё и "разобъяснил". Ты был прав. И... я просто не хотел, чтобы ты видел. Но я не могу защитить тебя от всего этого. Никак. А ненависть..."

Он замолчал, — слишком тяжко было говорить.

"Когда закончится война, она уймётся. Ты всё делаешь так, как надо, — я, наверное, не смог бы лучше, правда, поверь..."

Горт — он был уже и вправду сильно пьян, и это, похоже, его вполне устраивало — сполз на пол у ног Мелькора.

"Давай полетим в Оссирианд... Ты уже так давно не покидал Твердыни. Нельзя так. Вместе с Финродом. И с этим мальчиком — Хатальдиром. Ты ведь помнишь, какие там реки, какие леса... Нас даже никто не узнает. Будем сидеть у костра, пить вино и петь песни вместе с тамошними квенди. Ты сумеешь хотя бы на время отвлечься... "

Мелькор закрыл глаза: с души как будто весь Тангородрим свалился. Сел рядом, взял за руки. Вздумаешь падать, чудо ты моё, — поймаю...

"А ещё там звезды огромные, мохнатые, кажется — запутались в ветвях, протяни руку — и схватишь... Только лучше — верхом, не на драконе же мне теперь летать..."

"Куда деваться-то, — ответил Горт. — Но ты согласен, правда? Финрод тоже хочет. Он не станет продолжать войну — в этом великая удача. Получится — гляди — все народы: айну, майа, эльда, человек. Есть шанс у всех на примирение, если бы больше было тех, кто может понять... Финрод хотел говорить с тобой. Перед тем, как он вернется к своим. "

Мелькор понимал, что сейчас — либо Финрод возвращается домой и помогает остановить войну, либо он едет с ними, и что важнее ему — в Нарготронд, и тогда мечта Гортхауэра летит прахом... неизвестно на сколько. Да и не в мечте дело, — ему нужно, позарез нужно хоть немного мирной жизни. Хотя бы неделю. Хорошо ещё, что сорвался он на нём, на Мелькоре, а не на ком-то другом...

"Я встречусь с ним... если хочешь, то вместе с тобой."

И — сразу, быстро:

"Тхурингветиль! сколько у нас времени до тех пор, пока Берен и Лютиэнь доберутся до "светлых" земель? Мне нужно время, хотя бы неделя. Я поеду с ним в Оссирианд, или вообще куда угодно, но ему нужно прийти в себя. Сейчас или никогда. Я боюсь за него. Я его ещё в таком состоянии не видел. Хорошо бы Берен и Лютиэнь на время забыли обо всём, как тогда — Тингол и Мелиан..."

— Мелькор, нет, — тихо сказал Горт. — Я еще не выжил из ума. Сейчас можно позволить себе выкинуть лишь дня два, три. Впрочем, конечно, тоже можно слетать, не обязательно так далеко, но тебе было бы полезно. Да и мне тоже. После — Финрод должен вернуться к своим, должны устояться дела вокруг Камня. Хотя бы в общих чертах. Вот тогда Финрод сможет покинуть Нарготронд... так же, как раньше, когда-то. Тогда будет и Оссирианд.

— Хорошо, хорошо... Конечно. Но эти три дня — обещай, что они будут. Я же чувствую... если ты не отдохнёшь, то... будет плохо. И я боюсь, что если я тебя ещё раз увижу в таком состоянии... да ещё и когда решительно ничем нельзя помочь... боюсь, что тут уже не выдержу я.

— Да я же не против, — вздохнув, сказал Горт. — Слетаем на север... туда, где не живет никто из людей. Хотя бы на пару дней обо всем позабудем. Будем смотреть на туманы в долинах... А вспоминать мы не будем, нет. Будем лучше думать о будущем. Свободно, без страха. Без ожидания удара из-за Моря...

— Сложно это — не вспоминать, — тихо признался Мелькор. — Но нужно же жить дальше. Но будущее — есть, и мы можем только не замечать его, если нас накрывает горе. Будущее — это люди, Гортхауэр. Но я бы хотел, чтобы и эльдар не угасли, как им, — усмехнулся, — предписано. Без них мир станет куда тусклее...

— А я, — заговорил Горт, немного более торопливо, чем обычно, — я бы хотел, чтобы каждый народ сумел получить то, чего недостает именно ему. Квенди — свободу выбора по ту сторону жизни, а люди — долгую жизнь без болезней, и все те умения, что так привычны для нас. Не верю я, что может быть благо в несвободе. В том, что одним — лишь одна судьба, другим — лишь другая.

— Если Финрод сумеет остановить войну, я предложил бы нолдор то же, что сделал для эллери, — эту самую свободу. Думаю, им вовсе не хочется отправляться на вечное заточение в Чертоги, — он невольно вздрогнул. — Если будет мир, если они наконец перестанут видеть во мне Врага... если поймут. Но ведь есть те, кто понимает; значит — это возможно. И — Валар сами закрыли себе путь сюда, я _так_ хочу верить, что они сюда больше не придут...

Мелькор с тревогой смотрел на Гортхауэра: того пошатывало.

— Давай-ка ты поспишь? — спросил негромко. — Напиться — это, конечно, хорошо, и лекарства Тхурингветиль тоже, но это же душу-то не лечит. Я бы хотел тебе хоть немного помочь... если ты позволишь.

— Я бы только рад, — сказал Горт со вздохом. — А ты... ты сумеешь? Я ведь не засну просто так, я же не умею...

Мелькор улыбнулся.

— Ну-ка, держись за меня, вставай и перебирайся куда-нибудь... где помягче. Хотя бы в кресло. На полу, знаешь ли, жестковато спать, я уже попробовал.

Горт со стоном приподнялся. Мелькора он не стеснялся, конечно — сдерживаться, лукавить — все это было ни к чему.

— Нет уж... Я на что-нибудь горизонтальное...

Он свалился на кровать и улыбнулся блаженной улыбкой — совсем как недавно Берен, о чем, впрочем, Горт не знал.

Мелькор сел рядом.

— Отпусти себя на свободу, доверься мне...

Кончики пальцев коснулись висков, — как будто сама ночь мягко овеяла своим крылом. Ночь... звёзды, простор, и — где-то на границе сознания, там, где живут грёзы, — стала сплетаться мелодия. Совсем не та, которую вслух пела Лютиэнь, — нет, другая, над которой не властны были ни страх, ни беды, ни опасности этого мира. Песнь творения снов...

Теперь на губах была улыбка. Он поддался песне с радостью, только в последний миг перед тем, как сознание соскользнуло в темноту сна, в мыслях промелькнуло каплей жгучей щемящей печали — "на закате волны поднимут нас в небо...", и Мелькор вспомнил — это поверье. У народов Эс-Тэллиа, живущих вдали от моря, возникла красивая вера — когда человек умирает, волны далекого моря помогают его душе подняться к звездам.

Мелькор взглянул на светильники, — и в комнате тихо и осторожно угас свет. "Спи... Да, с непривычки кажется, что, может быть, именно так и умирают... Ты не умрёшь. Ты будешь жить, — мы будем жить. А пока..."

Он легко коснулся его лба. Тоска, обида, эта страшная тяжесть на душе, — пусть всё это отойдёт в сторону, перестанет мучить. Я мог бы стереть это, отнять память... но тогда это буду уже не я, да ты бы и не согласился. Помнить — дОлжно, но с этим можно и нужно идти вперёд.

За окном медленно занимался рассвет.

...Хатальдир в Твердыню прибыл, потому что его позвал Мелькор. Тогда, среди ночи, стало на миг жутко, — услышать этот голос: "мы сейчас на севере, если бы ты появился в Твердыне, для Гортхауэра это было бы очень хорошо..." Конечно, он и не подумал отказываться, — наоборот, страшно встревоженный, позвал Тхури, мол – летим, летим... Она появилась не сразу: тоже прилетела с севера, серьёзная, на вопросы отвечала коротко и не очень внятно, в основном, — спросишь потом у Горта, захочет — расскажет, но лучше не тереби его. Привезла его, и сейчас оба стояли на одной из галерей Цитадели: ждали.

Наконец — откуда-то из коридоров — пришли оба. При виде Мелькора Хатальдир сразу заробел. Обратил внимание: тогда, в прошлую встречу, у него не было этого шрама на правой скуле...

— Вот, привезла, — сказала Тхури.

— Спасибо, — отозвался Мелькор. — Здравствуй, Хатальдир.

— Здравствуй...

Горт шагнул к Хатальдиру.

— Ты прилетел все же. Я говорил — лучше не стоит срывать парня вот так, среди ночи, ничего не объяснив.

— Ты лучше сам объяснишь, — сказала Тхури. — Потом. Когда сможешь.

"Мелькор, он... как?"

"Ничего. Я думал, будет хуже."

— Тхурингветиль мне сказала, чтоб я у тебя спросил, — насмелился Хатальдир. — Ещё — что тебе сейчас надо, чтобы рядом были... ну, те, кто тебе близок. Что стряслось-то?

— Берен выполнил свою клятву, — ответил Горт. — Сильмарилл у него.

Он подошел к внешней части галереи — в небе горели звезды. Обернулся, бросил быстрый взгляд на Мелькора и Тхурингветиль — те поняли без слов: "до чего же неловко себя чувствовать таким вот... учителем. При том, что самому нужно то же самое..." Не произнес: я хочу остаться наедине с ним. Это было где-то далеко за гранью слов. Да и страх обидеть — сам ведь так же недавно...

Мелькор кивнул.

— Вот что, Гортхауэр... Тхури хотела показать мне что-то, так что мы, пожалуй, исчезнем. Если что, — ты знаешь, где нас искать.

— Давайте, — ответил Горт. Дождался, пока они скроются в одном из проходов.

— Ты не устал? — спросил у Хатальдира. — Я собирался лететь на Север — туда, в земли Дор-Даэделос.

— С чего уставать-то? — удивился Хатальдир. — Я ж толком ничего и не делал-то, ну, — разве что днём. А что там, в этих горах? Я помню, — там мой народ когда-то жил. Да?

— Там и сейчас живут. Говоря честно, не ради дела я хотел туда лететь. Хотел хотя бы ненадолго забыть обо всем. О войне, о делах, о спланированных атаках. Мы когда-то давно любили бродить по Эндоре, и тогда у нас не было таких забот. А сейчас времени все меньше, меньше, меньше... У меня два дня — пока Берен с Лютиэнь дойдут обратной дорогой до Острова.

— Ну летим тогда... Но, может, тебе нужно пока передохнуть, ведь вы, как я понимаю, сейчас вот так и бродили?

— Не поверишь, Хатальдир — я спал, — ответил Горт. — Впервые за... да. Последний раз это было очень, очень давно. Мелькор помог, сам я не сумел бы. Так что отдохнул я очень хорошо.

— И как, что-нибудь снилось хорошее? — с интересом спросил Хатальдир. — У нас с сестрой было когда-то — сны друг другу пересказывали. Иногда такое приснится, прямо сплошные приключения, а иногда — сказка... Самое скучное, это когда вовсе ничего.

— Людям всегда снятся сны. Просто люди их забывают. У меня, похоже, другое. Сны ли это? Или отблески иной, несбывшейся жизни? Этого ни я не знаю, ни Мелькор... Ладно, летим. А то пропустим рассвет.

— Летим, — с энтузиазмом отозвался Хатальдир.

Привыкнуть к этому было невозможно, — когда земля резко уходит вниз, когда вокруг — небо, простор, воздух... И каждый раз, когда под ногами снова возникает земля, начинаешь жалеть: ну почему люди не летают, толкутся на одной поверхности, мешают друг другу, все кочки считают вместо того, чтобы их перемахнуть...

Они стояли сейчас на высоком обрыве. Горный массив Твердыни остался на юго-западе, за спинами был лес, а вдаль, до самого горизонта, уходила равнина. В небе еще горели звезды, но солнце вот-вот должно было взойти.

— Ты хотел бы научиться летать сам? — спросил Горт. — Так, как летают майар?

— Хотел бы, — признался Хатальдир. — Знаешь, я же помню, как я летал во сне, когда был маленьким. Такое ощущение, что это очень просто, что — ну вот же, ты знаешь, как это, пытаешься удержать это... а просыпаешься — и ничего нет.

— У вас, в Дортонионе, не думали о таком всерьез?

— Нет, что ты. Я там один был такой. Я и рассказывать-то только сестре мог, другие порой надо мной смеялись... пока я не научился драться и не стал давать сдачи.

Горт не спеша пошел вдоль обрыва. Под ногами шуршала начавшая увядать трава.

— А не задумывались — вот, положим, закончится война. Совсем. Будет мирная жизнь. И что будет в ней? Жены, дети, пахать землю, убирать урожай, дети вырастут, заведут своих детей... а дальше? так — веками?

— Я не знаю, — честно сказал Хатальдир. — Другие часто говорили об этом, — о том, что было бы, если бы закончилась война. Только никто не верил в это. В то, что она закончится.

— Здесь рядом когда-то тоже было селение. Твои предки жили, потом переселились ближе к Твердыне. Там, — он показал чуть в сторону, — внизу. Видишь, где лес?

— Ага, — Хатальдир прищурился. — Только отсюда мне почти ничего не видно. У тебя зрение куда лучше моего.

— Идем, покажу.

Не успел Хатальдир опомниться — снова вихрь подхватил его, и вот — они уже стоят у кромки леса. Лес здесь был — старые, высокие ели, чьи лапы были раскинуты далеко в стороны; лиственный молодой подлесок. Пока еще стояла утренняя темень.

— Сейчас здесь лес, — говорил Горт. Он вошел под еловые заросли, Хатальдир последовал за ним — как ни странно, различал окружающее в темноте. Странно даже. Неужели здесь могли жить люди? Дремучесть какая, в Дортонионе такого, кажется, и вовсе нету. Замшелые камни местами попадались, вросшие в землю...

Горт остановился. Присел на один из таких камней, и сказал задумчиво:

— А вон там — видишь? — он показал куда-то влево. Хатальдир, присмотревшись, с удивлением обнаружил, что да... камни-то, похоже, образовывают что-то вроде контура дома. — Там жила девушка, которая помнила все наши песни. Она прожила триста лет, прежде чем решила уйти.

— Триста лет? — Хатальдир покачал головой. А затем в голове всплыл другой вопрос, куда более важный. — Послушай, а она эти песни передала — хоть как-то, хоть кому-нибудь? Или, может, записала?

— Конечно. Не терять же... Знаешь, в этом есть что-то жуткое. Здесь была улица. Вдоль нее стояли дома, каменные — в этой местности из камня строить проще всего, его здесь много, можно добыть поблизости. Жили люди. Всякие, разные. Несколько столетий. Кто-то просто жил, растил детей и умирал в свой природный черед. Кто-то мечтал о звездах, уходил в Твердыню, чтобы узнать о мире как можно больше. А вот теперь — ничего. Только замшелые камни. Все разрушило время. А сказки о звездах так и остались сказками. Что тогда, давным-давно, в Гэлломе. Что теперь. Мечтали создать звездный корабль — а создали _это_, — Горт качнул головой в сторону гор Тангородрима.

— Звёздный корабль?! — у Хатальдира округлились глаза. — А зачем? Плавать по Эа и пытаться поймать ушедшие души?

— Поймать? — тут удивился уже сам Горт. — Экие у тебя мысли, мне бы и в голову не пришло. Нет, конечно. Это, понимаешь... — он помолчал. — Давняя мечта. Увидеть другие миры сейчас, в этой жизни, воочию. Достигнуть их — так, как мореходы достигают иных земель. Кто знает, может, если б не Война Стихий, и удалось бы.

— Ты знаешь, где-то там, — Хатальдир коснулся виска, — сидит, что Мелькор вроде бы видел их, другие миры. Давно, ещё до Великой Музыки, когда бродил в Эа. Он тебе не рассказывал, какие они, миры эти?

— Мы видели их издалека, — ответил Горт. — Словно необозримой глубины сферы, в которых заключено кипение жизни. Жизни непонятной, совершенно чуждой, всякий раз незнакомой... Там, — он показал на небо, — вокруг многих звезд обращаются эти сферы — миры. И бесконечные пространства между ними, неисчислимые миллиарды миль. Эа наполнена жизнью, а в Валиноре учат, что ничего, кроме Арды, и вовсе не существует! Это ли не Искажение?

— Да уж...

Хатальдир встал, сделал несколько шагов, прикрыл глаза... и вдруг словно воочию увидел: эта улица, смех — беззаботный, звонкий, — голоса, вот девушка что-то говорит парню, и снова смех... И внезапно — ощущение: запретно. Не подходить. Не открывать.

Вздрогнул, обернулся.

— Гортхауэр? Я что-то не пойму... почему — не подходить? что — не открывать?

— Погоди-ка, — Горт поднялся и прислушался. Потом уверенно прошел вперед, туда, где виднелся наполовину вросший в землю здоровенный камень. Остановившись рядом, майа замер, вытянул руку, повел ею в сторону — и камень, взворочав пласты земли, вдруг покосился и упал набок, открывая темный провал. Не успел Хатальдир опомниться — Горт уже исчез в темноте.

Хатальдир на секунду изумлённо застыл — а потом рванулся следом. Ещё не хватало, чтобы он там один был, в подземелье, мало ли что.

— Гортхауэр, подожди меня!

— Осторожнее!

Если бы Горт его не подхватил — Хатальдир как минимум здорово ушибся бы, а мог бы и ноги, пожалуй, сломать. Под ногами оказался камень, и высоко наверху — пятно света. Причем закрыто было давно. Иначе бы, верно, вниз насыпалась целая груда земли, ан вот же — ничего.

Когда глаза привыкли к темноте, Хатальдир различил: они стояли в не слишком большом, но глубоком каменном помещении. По стенам, на полу, какие-то груды трухи, холодный спертый воздух...

— Подвал здесь был, — пояснил Горт. — В общем-то, ничего особенного. Подвал, погреб, знаешь — в холоде мясо хранить, вино... да у вас самих похожие, только не такие глубокие. Здесь во всех домах такие были. Вон, видишь, лестница каменная сохранилась? Наверх выводила. Эх, светлое небо... я же когда-то в этот самый подвал за пивом спускался...

И — как вспышкой — картинка перед глазами Хатальдира: мерцающий отсвет в камине, деревянный стол, напротив сидит молодой светловолосый парень, глаза его смеются, и большие глиняные кружки пусты — выпили уже все, надо еще принести — и этот самый подвал.

Горт видит в темноте, ему не нужно брать фонарь, а бочка стоит совсем рядом с лестницей; вот уж наполняются кружки, пена бежит через край...

— Кто это? — тихо спросил Хатальдир. — И что он здесь такое оставил, что на подвале как будто невидимыми буквами написано — не входить?

— Не знаю, — ответил Горт. — Вернее, догадываюсь. Странно, однако, сработало. Хотя не удивляюсь. Чары накладывать — на это Лантир всегда был не слишком большим мастером...

Он постоял, вроде бы прислушиваясь; потом подошел к стене — и провел над ней рукой. Камень рассыпался. Оказалось — в стене небольшая ниша. Даже пыли в ней не было, просто камень, и все. Тайник.

В нише лежала книга. Простой кожанный переплет, не особо большая... Горт осторожно коснулся ее, словно боялся, что она рассыпется — но нет, книга осталась цела. Только тогда он взял в ее в руки — и, сам себе не веря, покачал головой.

— Вот уж что не ожидал найти... Как сюда попало ЭТО?

Хатальдир чуть не подпрыгивал от любопытства. Роста он был пока ещё небольшого, и толком ему ничего не было видно.

— Что это такое?

— Сам не верю, — ответил Горт. — Я был уверен, что эти записи погибли, а тут вот оно как, оказывается. Это, Хатальдир, тетрадь Гэлеона... того самого мастера, чьи разработки некогда использовал Феанаро. У него много таких было, у всех — одинаковые переплеты, простые, тут он не старался для красоты — просто сшивал листы воедино, чтобы удобнее было писать. Записывал свои мысли, найденные способы — понимаешь? Никто не переписывал этих тетрадей. Тогда — не приходило в голову, после — поздно, почти все погибло. Одного не пойму: как эти записи попали к Лантиру, и почему он ничего не сказал нам... Сохранено чарами, однако. Иначе давно бы в прах рассыпалось. Больше трех тысячелетий...

Горт присел у стены, держа книгу на коленях — и осторожно, бережно раскрыл ее.

Хатальдир пристроился рядом, заглянул. Знаки Тай-ан... он теперь уже умел их разбирать.

— Интересно, про что тут... только я наверняка ничего не пойму.

Ему стало ужасно неловко: туда же, разлетелся — нос в книжку совать, ученик... без году неделя.

— Не поймешь сразу, — подтвердил Горт, видимо, уловив его мысли. — Только дело не в том, о чем ты подумал. Просто сам посуди: если б ты записывал свои догадки, мысли, выдумки — просто для себя, не думая, что это будут читать другие — очень бы это было понятно для постороннего? Я-то Гэлеона знал... кое-что и читал из его записей... Ах ты, великое небо!!! — у Горта вдруг вспыхнули глаза. — Это непременно нужно показать Тхурингветиль, она же просто с ума сойдет от такого!!

На странице был странный рисунок. Нарисовано, однако, было изумительно — впору позавидовать чужому мастерству.

Человеческая фигурка... нет, скорее, фигура эльфа. Нарисовано было в полоборота — эльф, раскинувший руки, лежал в чем-то вроде... кокона, что ли. Или нет: судя по игре теней, которая отражалась в рисунке — скорее даже — висел. И от рук его, от висков, от груди — тянулись какие-то нити, уходящие в стороны.

Хатальдир чувствовал себя абсолютным невеждой. Спрашивать через каждую секунду — "что это такое?" — да язык сотрёшь.

— Ох, тебе бы лучше тогда к Тхурингветиль, — предложил осторожно. — Зря ты тут со мной сидишь, только время тратишь...

— Успею... — ответил Горт. — Вот это, — он ткнул пальцем в картинку, — это же про тот самый звездный корабль, ты можешь себе представить? Мне самому бы такое в голову не пришло. И Тхурингветиль не пришло. А тут...

Он начал листать страницы, перебирая их лихорадочно — глаза загорелись, Хатальдир впервые увидел — Горт улыбается. Улыбается — и при этом слезы на глазах.

— Ой, ты что... — Хатальдир смотрел на него с беспокойством. — Ты что плачешь-то? Радоваться надо, может, теперь это всё осуществить получится. И корабль построить звёздный. Может, долежалось оно тут наконец-то...

— Ему самому уже такой корабль не нужен, — вздохнув, и как-то разом угаснув, ответил Горт. — Он уже и так давным-давно — там... Но это и вправду очень интересные мысли. Как бы тебе объяснить...

— Как-нибудь попонятней, — попросил Хатальдир. — Пожалуйста.

— Сфера измененного пространства... — Горт очертил пальцем в воздухе контур, и он засветился угасающим следом. — Это — защита. Для полета вне Арты. Выше Ильмена, — Горт показал глазами наверх. — Там нет воздуха, там чудовищный холод, какого не бывает на земле. Там невидимые, но разрушающие лучи, пронизывающие плоть... знаешь, как можно сгореть под ярким солнцем? Только во много, много раз хуже. Для майар это не столь опасно, а вот для вашей плоти — смертельно. Это одна идея. Главное — в другом.

Хатальдир внимательно проверил себя: вроде всё понятно. Пока.

— Расстояния между мирами Эа настолько необозримы, что нечего и думать преодолеть их обычным путем. Но тут, видишь... Гэлеон додумался до того, что не поняли и мы. А ведь — точно. Душа наша, фэа, обладает силой проникать в другие миры. Если найти способы, связывающие движения фэа с ее материальным окружением — можно добиться, чтобы фэа увлекла с собою туда, в далекое, и хроа свое, и все материальное, что ее окружает. Понимаешь?

— Не очень, — честно признался Хатальдир. — Но похоже на то, как ты из воздуха какие-то предметы достаёшь. Когда они были в другом месте, потом — бац — и у тебя в руках. Да?

— Что-то общее в этом есть, пожалуй, — согласился Горт. — Основа одна и та же. Разум может влиять на материю, управлять ею по своему желанию, придавать ей форму, изменять ее свойства... В этом — то, что вы называете магией. Тела наши, хроар, состоят из такой же материи, как все вокруг, и так же подвластны влиянию духа. Стало быть... — Горт задумался, он, кажется, начал рассуждать вслух, неторопливо, развивая мысли Гэлеона. — Стало быть, чтобы переместить себя в далекое место, нужно вначале освободить свою фэа, так, чтобы она, свободная от уз материи, могла этого места достичь. Но, однако — не разрывая нитей, связующих фэа с телом, потому что это будет равно смерти. А следом — переместить в новое место свое хроа... и — то, что его окружает. Принцип ясен и безупречен, вопрос лишь в том, как осуществить эти стадии на деле. Второе еще понятно — более или менее. А вот с первым — хуже. Такого мы еще не пробовали — просто потому, что не было никакой необходимости...

Хатальдиру стало грустно.

— Ну хорошо, допустим, научишься ты вот так... перемещаться. Ну, ты, ну Тхури, майар, короче. А нам-то что? Мы ж настолько магией не владеем. Так и останемся здесь сидеть и никаких звёзд не увидим, пока не помрём.

— Не знаю, — задумчиво сказал Горт. — Во-первых, почему ты решил, что люди не могут использовать чары? Могут. Просто в наши тела, в тела майар, "инструменты" были заложены изначально. Ваши тела изначально такими "инструментами" не обладают, но ведь использовать можно не только то, что является частью тебя. Давно уже придуманы способы, позволяющие и человеку овладеть многим из того, что доступно для майа. Во-вторых, если это все, — Горт похлопал по записям, — и вправду удастся осуществить, то ведь можно и других взять с собою.

— Для начала попробовать осуществить вот это, главное. Движение фэа — без разрыва связи с телом. Кстати, Хатальдир! Ваши сновидения иной раз бывают именно этим. Помнишь — когда летают во сне?

— Ещё как, — кивнул Хатальдир. — А ещё бывают люди такие — лунатики. Это когда человек спит, ему снится, что он ходит где-то, а другие — те, что не спят — видят, что он и вправду ходит. Причём, зараза, по таким отвесным местам, где наяву никто бы пройти не решился.

— Сам не сталкивался, — признался Горт. — Хотя слыхал. Чудное дело, верно... Нет, понимаешь, Хатальдир, майар умеют делать нечто подобное. Мы можем на время покинуть тело — и свободной фэа подняться в высоту, или лететь в знакомые места, или — в новые земли... Эльдар, кстати, ощущают такое присутствие: призраки Тьмы, так они говорят. Нда, если бы удалось то, что задумал Гэлеон — ведь это означало бы так же, что мы сумели бы совершенно свободно перемещаться в пределах всей Арды. Нас бы не сковывали расстояния. А в условиях войны это... понимаешь, верно?

— Понимаю, — Хатальдир помрачнел. — Знаешь, что грустно? Что вот так мы с тобой сидим, мечтаем, а потом всё равно на войну свернули. Что же получается, всё равно что ни делаешь, — только для войны? А для мирной жизни — никак? обидно...

— Ну уж это нет, — возразил Горт. — Разве в мирной жизни люди хотят быть скованными расстояниями? А что до войны... куда от нее, проклятой, теперь денешься. Одна радость за последнее время: Финдарато понял, что не должен бросать власть в Нарготронде в руки Келегорму и Куруфину, а это значит, что, по крайней мере, с его городом мы воевать не будем.

— А с ним вроде и так не воюем, нет? — Хатальдир почесал нос. — Знаешь, мне тут идея в голову взбрела. Пока в леса не ушли, меня часто лунатиком дразнили. Потом, в лесах-то, спать приходилось мало, и это дело у меня как-то заглохло, по крайней мере, никто мне о ночных хождениях не говорил. А вот теперь — может, и опять будет, не знаю. Может, попробуешь меня усыпить? заодно и посмотришь, как это бывает.

— Не воевали. А когда он ушел — по сути дела, власть в городе оказалась у феанорингов. Сам понимаешь, что это могло бы значить. А вот насчет "усыпить"... Что, думаешь, ты непременно тут же во сне ходить начнешь?

— А кто его знает, — рассудительно сказал Хатальдир. — Наверное, зависит от того, что приснится. Вот сны не закажешь, конечно.

— Мысль хорошая. Только давай лучше дождемся вечера, чтобы уж все было естественно, хорошо? А то белый день настает — а мы спать соберемся. Не дело.

— Ага. И давай выберемся отсюда, что ли, а то, — он невольно передёрнул плечами, — что-то мне в этом подземелье не слишком уютно. Ты ещё хочешь здесь побыть, или в Твердыню вернёшься?

— Побродим по лесу...

Горт встал под столбом солнечного пыльного света, льющегося из провала, поднял руки — и как-то незаметно скользнул наверх. Позвал сверху:

— Иди сюда, Хатальдир! Помогу выбраться.

Хатальдир подошёл к этому провалу, задрал голову.

— Ничего себе! Я и не думал, что так высоко. И зацепиться не за что...

— Нет смысла возиться, — откликнулся Горт. — Я тебя и так подниму.

Он протянул руку — Хатальдир видел высоко наверху только его силуэт, окаймленный солнечными лучами (до чего же это не вязалось с представлением о Черном Майа как о существе Тьмы!) — и Хатальдир вдруг почувствовал, что непонятная сила тянет его наверх, поднимает в столбе света, и вот уже под ногами земля, а Горт стоит рядом. Солнце взошло, и лес теперь потерял свою мрачность: свет яркими бликами падал на мокрую от росы траву, играл на каплях воды в еловых ветках, между деревьями падали золотистые снопы лучей, на прогалинах раскрылись какие-то белые мелкие цветы... И небо. Синее. Как в разгар лета. Горт смотрел на все это и улыбался. А улыбался он редко — во всяком случае, так, из чистой радости.

Вдруг подумалось: что бы с Гортхауэром ни было, из-за чего Мелькор выдернул Хатальдира среди ночи с Острова, из-за чего так нервничала Тхури, — похоже, это "что-то" наконец осталось позади. И ещё прошла мысль: если Мелькор видит их сейчас, то, наверное, счастлив...

— Хорошо бы... — еле слышно проговорил Горт. — Ты прости, Хатальдир. Я просто ощущаю твои мысли — ты совсем открыт, многое для меня звучит, как если б ты произносил это вслух.

Хатальдир смутился.

— Ой. Ты бы научил меня закрываться, что ли, а то я же всякие глупости думаю...

— "Аванирэ", — ответил Горт. — "Нежелание". Когда ты не хочешь, чтобы кто-то услышал твои мысли — они скрываются от него сами собою, и чтобы услышать их — нужно "сломать" стену, отделяющую мысли от внешнего мира. Именно отсюда, кстати, и возникли рассказы о жутких пытках, которым я подвергаю эльфов...

— Нууу... Это что же, надо постоянно соображать, что тебя можно слышать или нет? Это же неудобно.

Задумался.

— Но ведь эту "стену" всегда может сломать тот, кто сильнее. И не защитишься. Так?

— Это само собой происходит. Ты же не "соображаешь" постоянно, когда нужно глубже дышать, — Горт опустил голову, вздохнул, и лицо его приняло обычное выражение: жесткое, немного застывшее. — Да, именно что — сломать. И силы защищаться может не хватить. Это не слишком приятный процесс. Когда перед тобою существо, чей разум в ужасе замкнут перед тобою — для него это будет немногим лучше пытки. Только что телу не повредит. Так что в некотором смысле рассказы не так далеки от истины.

— Постой-ка... — Горт, словно прислушиваясь, медленно повернулся, и вдруг замер, глядя куда-то в темноту елового подлеска. — Ну конечно. Очередной...

— Очередной — кто? — не понял Хатальдир... а в следующий момент на него сзади кто-то накинулся, рука сдавила горло, а в спину воткнулось что-то... и если бы оно было острое, то не было бы так — до жути, отчаянно больно...

— Беглец, — ответил Горт, во мгновение ока оказавшись рядом. Чужие руки оставили горло Хатальдира, он услышал чье-то беспомощное проклятье — на синдарине... и увидел, уже падая на землю — эльф. Худой, в грязных лохмотьях, с запавшими, горящими ненавистью глазами. Через мгновение эльф уже просто валялся на земле, а Горт даже и не смотрел на него: он подхватил Хатальдира, осторожно опустил его, и проговорил сквозь зубы: — Ничего... Это совсем пустяк, к счастью, просто царапина, только рваная, потому и боль. Даже зашивать не придется. Все пройдет, потерпи немного...

По спине текло что-то мокрое и горячее — кровь, конечно; но боль действительно стала уходить.

Рудники, — вспомнилось сразу. Ему же предлагали: не боишься — убедись, посмотри, увидишь... Вот оно как. Стиснул зубы. Оно, конечно, хорошо бы, если и вправду царапина, а ощущение такое, как будто тебя насквозь эти тупым железным прутом проткнули...

Горт помог ему слегка приподняться. Судя по тому, что слабости не было, и тело слушалось — рана и впрямь была не особо опасная.

— Сейчас перевяжу, подожди... — майа уже обрабатывал рану. — Хорошо, что я могу все, что нужно, просто переместить сюда. Вот так, все, можешь подняться на ноги, — холодная рука коснулась виска Хатальдира, и боль вдруг исчезла полностью, словно ее и не было. — Рана не опасна, поэтому я просто убрал твою боль.

Эльф же — судя по черным волосам, нолдо — все это время пытался отползти, скрыться, но, похоже, тело его почему-то не слушалось. Рядом на траве валялась та самая штука, которой он нанес удар — небольшой острый железный штырь. Горт в два шага нагнал нолдо, и остановился, глядя сверху вниз.

— Ну убей же, тёмная тварь, — с ненавистью выдохнул эльф. — Твой хозяин будет доволен.

— Знаешь, эльф, — Горт одним движением вздернул его на ноги, — что в вас раздражает меня больше всего — так это однообразие. Сотни лиц, и всегда одни и те же слова. Я смотрю, давно по лесу бродишь... Один? — он пристально смотрел в глаза эльфа — не обязательны слова; иной раз лицо может выдать — против воли.

За его спиной вдруг послышалось — шаги и резкий удар: металл о металл.

— Нет, не один, — проговорил Хатальдир, выбив из рук другого эльфа такой же плохо заточенный штырь.

— Оставь его, Хатальдир, — Горт вроде бы даже не оглянулся — но и второй эльф вдруг со стоном упал на землю. Он отпустил и первого, швырнул его к товарищу. — Ладно. Не повезло же нам на них наткнуться... Кстати: вот тебе — выбор. Как бы ты с ними поступил?

Хатальдир отступил на шаг, со звоном вложил меч в ножны, — тот самый, который выбрал в Лотланне. Решать... Неожиданно, ничего не скажешь.

— Глазам своим не верю, — вдруг проговорил один из эльфов — тот, второй. — Хатальдир. С Врагом. Все в их отряде мертвы, а он... Как ты мог?!

— Не все, — глаза Хатальдира сверкнули. — Жив Берен. И он сейчас несёт Сильмарилл на юг. А как я мог... это уж, знаешь ли, моё дело. И раз уж мне решать — вы оба уйдёте. Туда, куда и шли. Я против своих не воюю. Ни против каких своих. Ты, наверное, не знал, что я родом с Севера, и что нолдор мне закрыли память об этом?

— Оно заметно, — эльф прикрыл глаза. — Вражий выкормыш.

— Ты что, решил меня разозлить? — рука Хатальдира невольно легла на рукоять меча. — Напрашиваешься, чтобы я тебя убил? Не дождёшься.

— Чего ты ждешь? — в голосе эльфа было подлинное отчаяние, Хатальдиру еще ни разу не приходилось слышать, чтобы нолдор, обычно едва ли не надменные, говорили так. Эльф смотрел не на Хатальдира — на Горта. — Или хочешь снова поиздеваться — напоследок? Нам не удалось сбежать, да, мы проиграли, ну так бей же наконец, не тяни!

— Ему просто нравится смотреть, как другие корчатся у его ног, — негромко выговорил первый. — Морготская мразь...

Хатальдир с тревогой взглянул на Гортхауэра: тот, ясное дело, понавидался таких, но... когда по тебе бьёт ненависть, привыкнуть к этому невозможно. И обиднее всего — что не поверят, хоть им кол на голове теши.

— Гортхауэр, отпусти их, и пусть уходят, — попросил он.

И — просверкнула мысль: ох, не вовремя это всё, что-то там такое с ним было, что лучше бы этим эльфам сейчас на него не наезжать...

— Слушайте меня, — тяжело заговорил Горт. — Дальше вы пойдете через населенные земли. О таких, как вы, знают. У нас есть правило — не задерживать тех, кому удалось сбежать. И если вы, столкнувшись с нашими людьми, не поднимете на них руки или оружия — вас не только не тронут, но и помогут. Но помните: нападете — вы вне закона. Идем, Хатальдир.

Горт пошел прочь, не оглядываясь.

Хатальдир взглянул на эльфов, покачал головой. Может, пройдя то, что им выпало сейчас, до конца, — они что-то поймут...

Догнал Гортхауэра, — сейчас ему приходилось почти бежать, чтобы не отстать.

— Слушай, не бери в голову, — сказал тихо. — Пожалуйста. Всякое бывает. Бежали, думали, всё в порядке, и вдруг — наткнуться на тебя. Да у них просто нервный срыв...

— Не повезло феанорингам, — кивнул Горт. Остановился. — Не думай, Хатальдир, я привык к такому. Только скуку вызывает. Одно и то же, всякий раз одно и то же. Морготский прихвостень, черная тварь, Тху, "Ты можешь убить меня, но душа моя не в твоей власти", "Свет все равно взойдет", ах да, еще вот что повадились — "раб раба". Мелькора, значит.

Хатальдир облегчённо вздохнул: понял, как сильно испугался за Гортхауэра. Наверное, тот всё-таки был прав: зря Тхури не объяснила, что с ним случилось, — потому что от неизвестности можно себе навообразить всё, что угодно. В зависимости от богатства воображения.

— Ну, это они загнули, — сказал осторожно. — Мелькор-то чей раб? Такое даже нарочно не придумаешь...

— Ну как же, — на лице Горта появилась та самая улыбка, которую Хатальдир видел чаще всего. Улыбка горечи. — Раб Валар. Как дали это прозвание еще тогда, в Войну Стихий — так в Валиноре и звали. Как там Эонве говорил... "В цепях, словно непокорный злобный раб". Цепи великодушно сняли, а наручники оставили, чтобы помнил, что ожидает, если осмелишься снова пойти против воли Валар... Благородные, светлые, могущественные в своей неувядающей земле... Научившие нас, не знающих Света, тому, что есть на свете подобная вещь — рабство.

Хатальдир понуро молчал — попросту не знал, что делать. Так хорошо всё начиналось, вон записи эти нашли, он так радовался, а вот... Чтоб они провалились, эти эльфы, и война эта, и вообще...

— Ладно, ты сам не бери в голову, — Горт заставил себя улыбнуться. — Смотри, какой день хороший начинается. Ясно будет, и тепло, почти как летом. Здесь, конечно, холоднее, чем в Дортонионе, но я эту землю люблю больше. А нолдор мне просто жаль — как они себя обделяют: не могут, несчастные, даже подняться в небо и увидеть всю настоящую красоту земли. Для них это — искажение. Ну что ж, каждый сам выбирает за себя...

— Ну, положим, люди тоже летать не умеют. А вот интересно. Если, допустим, вот уснёт такой лунатик, как я, и приснится ему, что он не ходит, а летает, — что тогда? И вправду взлетит? Вот бы попробовать...

— Не знаю, — с сомнением сказал Горт, — не думаю. Хотя все может быть. Ничего, мы это скоро проверим. Надеюсь, тебе сегодня что-нибудь в этом роде приснится.

Земли здесь и вправду были безлюдные. Бродили они весь день напролет, не спеша, то спускались в низины, то поднимались на скалистые обрывы, то Горт и вовсе подхватывал Хатальдира и взлетал к облакам — была настоящая сказка. Под вечер Хатальдир успел устать, но усталость эта была ему в радость — впервые за очень долгое время. Горт набрал хворосту, разжег костер — и пламя весело взметнулось вверх. Хорошо было с Гортом: не нужно было думать о еде, о том, чтобы набрать воды в ручье — все словно из воздуха. Хлеб свежий откуда-то взялся, кружки с горячим вином. Да и вокруг стало вроде как теплее, причем заметно.

Хатальдир смотрел на пламя, — огненные языки плясали, казалось, почти слышно музыку, под которую они свивались в диком танце... Промеслькивали и тут же рассыпались призрачные огненные фигуры, какие-то знаки, — он почти ухватывал их, даже пытался составить в слова, когда ему казалось, что они похожи на буквы. Глаза закрывались сами, но он всё сидел и смотрел, словно боялся, что пропустит что-то важное, что хочет сказать ему костёр...

— Ложись, — Горт кинул на землю шерстяное плотное одеяло. — Вот теперь тебе действительно пора отдохнуть. И увидеть сны...

Хатальдир улёгся — по лесной привычке, меч рядом положил, так, чтобы под рукой был. Вспомнилось невольно: вот так же точно тогда спать ложился, — кажется, как будто в другой жизни было, — когда проснулся от вопля кого-то из своих и получил стрелу в грудь... И точно так же были звёзды над головой, запутавшиеся в ветвях.

Горт сел рядом, провел по волосам Хатальдира.

— Вспоминаешь? — тихо спросил он. — Если б со всеми вашими можно было так же, как с тобой! Хотя бы малейший шанс... Ладно, не думай о грустном. Смотри, какие звезды. Может быть, там, на одной из этих звезд, сейчас тоже кто-нибудь смотрит на небо и думает о том, как живется людям на нашей земле...

— Может быть, — сонно отозвался Хатальдир. — Только интересно, как бы им — тем, кто там, далеко, — узнать о нас? Разве что мы им приснимся...

Он выпустил меч, — мимолётно ещё подумалось: и чего вцепился... Взял Гортхауэра за руку. Сразу стало как-то совсем спокойно, как будто ты под надёжной защитой, и ничего плохого случиться просто не может...

И задремал.

Сначала в голове бродило что-то знакомое, дневное: вот ночной полёт, галерея, и прежнеее — не страх, а смущение до беспредельности: Мелькор...

А потом всё переменилось. Как будто раскинулось поле, целое поле, зелёное, а в нём то и дело попадались какие-то цветы... Потом — враз — поле оборвалось. Рядом была пропасть, а через неё — узкий-узкий мостик, чуть ли не в две ладошки шириной, и было совсем не страшно, он шагнул туда, раскинул руки — а всё равно не упадёт, если оступится — взлетит, как птица...

Видеть это было странно — до того неестественным казалось. Луна уже взошла — там, высоко в небе, сейчас плыла, затмевая свет настоящей луны, ладья Тилиона, и в этом свете лицо Хатальдира казалось совсем бледным. Поднялся, не просыпаясь. Сделал несколько шагов... так, словно шел не здесь, а в своем сне, да так оно, конечно, и было. Сознание его сейчас было открыто, и Горт видел все, что вставало перед закрытыми глазами Хатальдира.

На самом деле, конечно, никакой пропасти не было, — но забрался он легко и непринуждённо на поваленное дерево довольно высоко, да так и шёл, — вверх, вверх, да так, как будто и вправду всё видел сквозь закрытые веки.

Это становилось и вправду интересным. Горт просто висел рядом с ним в воздухе — подхватить, если что. Дерево-то ведь тоже не бесконечное. Свалится...

Хатальдир подобрался уже к очень тонким веткам, ступил на одну из них, — та хрустнула. Он вздрогнул, но не проснулся, сделал ещё несколько шагов... Ветка, само собой, не выдержала и обломалась.

Хатальдир, раскинув руки, полетел вниз, как будто именно этого и ждал, непринуждённо перевернулся в воздухе... и приземлился на ноги.

Только на ногах не удержался — грохнулся на колени... встряхнул головой и ничего не понимающими глазами обвёл вокруг себя.

На него смотрел Горт. Смотрел с почти мальчишеским восторгом.

— Не ушибся?

— Неа, — Хатальдир, похоже, проснулся окончательно. — Слушай, так ярко было! Во сне, в смысле. Вот если бы наяву так уметь летать. А что, я правда лунатил?

— А ты посмотри, куда ты забрел, — Горт кивнул на упавшее дерево. — Ты не только лунатил, друг мой Хатальдир. Когда ты загремел воооон с той ветки — я думал, ты рухнешь, все под собой переломав. А ты — ты летел. По-настоящему. Аккуратно так — соскользнул, как по ледяному склону. Все, готовься — если мы это расскажем Тхурингветиль, она тебя в покое не оставит. Не слезет, пока не поймет, в чем тут дело, — Горт улыбался.

— Ух ты! — Хатальдир засиял. — Здорово как! А как думаешь, можно устроить так, чтобы так и наяву уметь?

Он вдруг прищурился: в голову пришло нечто неожиданное.

— Слушай, я помню так, что наши тела, людские, создал Мелькор. Так?

— Именно, — кивнул Горт.

— Так он ведь сам летает. Может, он и нам передал эту свою способность — ну, настолько, насколько это нам доступно, людям?

— Хотел-то он много чего передать, только вот не передалось... Но ты прав — многое оказалось возможным разбудить. Кто знает, может, и с этим повезет?

— Хорошо бы, — Хатальдир прислонился к дереву. — Знаешь, я что-то всё равно спать хочу... Я далеко забрёл? Ну, от нашей стоянки?

— Да нет, не очень. Пойдем-ка, вернемся... Поспишь уже по-человечески.

— Попробую, — Хатальдир с неохотой поднялся на ноги, отряхнулся. — Вряд ли за одну ночь больше одного сна такого шикарного приснится.

— Приснится что-нибудь другое. Не возражаешь, если я вместе с тобой посмотрю твои сны?

— Да нет, что ты, смотри... Куда идти-то?

— Вон, видишь — костер еще тлеет, — Горт показал между деревьев. — Близко.

Хатальдир дошагал, то и дело спотыкаясь, — основательно клевал носом. Свернулся на одеяле калачиком. Улыбнулся.

— Интересно, откуда в голову приходят сны?

— Многие — оттуда, — Горт показал на небо. — Это мы знаем точно. А некоторые умеет навевать Ирмо...

— Он умеет ловить сны и передавать людям? А ты видел его? Он, наверное, необыкновенный...

— Видел... Но мало. Я не так уж долго прожил в Валиноре, сбежал оттуда почти сразу. Не выдержал.

— А зачем ты туда приходил? — удивился Хатальдир. — Ты же вроде сразу был с Мелькором, нет?

— Не совсем. После Чертогов... Тех самых. Не там я оказался, где желал. И не помнил почти ничего — вспомнил лишь гораздо позднее. Просто чувствовал, что все вокруг чужое, не мое, застывшее... Неживое. Майа — инструмент в руках создателя; недолжно иметь собственной воли, недолжно превосходить мастера, недолжно стремиться к своему, все это — Искажение... Вот и не выдержал однажды.

— И как же ты нашёл его? Откуда узнал, куда надо идти?

— Не знал я, куда, Хатальдир. Я знал — откуда. Знал, что на востоке лежат смертные земли... якобы сокрытые во тьме. И однажды, никому не сказав ничего, конечно, просто полетел... сам не зная, сколько придется лететь. А дальше — бродил по этим землям, впервые узнавал их, встречал тех, кто живет здесь, удивлялся — оказалось, что квенди видят мир буквально в ином свете, чем я: солнца они не видели, луны — тоже, видели лишь свет тинви. Для них в мире царили вечные сумерки. Впрочем, им это не мешало... А после встретил и Мелькора. Встретил и узнал.

— Как странно... Интересно, они и сейчас солнца с луной не видят? А Мелькор — он тебя тоже узнал?

Взгляд Хатальдира странно изменился: как будто он постепенно уходил обратно в мир снов, и слова Гортхауэра долетают до него через какую-то прозрачную завесу. Но он спрашивал так настойчиво, как будто от этого зависело что-то... то, что будет важным для него там, в другом мире, столь же реальном, как и этот, наяву.

— Они видят свет Ариен и Тилиона. Да, Мелькор узнал меня сразу — ведь он помнил все, в отличие от меня. Тогда-то он и открыл мою память, и я вспомнил то, что было до Валинора — вспомнил Эа, вспомнил, как впервые увидел сферу Арты, как захотел войти в этот мир — и оказался в Чертогах Эру; вспомнил Музыку, которую творил Эру — и Мелькор...

— Он тебе, наверное, обрадовался...

— Еще бы... я понял, что наконец-то нашел свой дом. Долго это было, очень долго... Несколько сотен лет. Мы жили, даже не представляя, что однажды все оборвется — нелепо и страшно. Тогда никто просто не знал, что такое — война. Что такое — убивать. Что значит — жечь то, что другие создавали годами. Или — мучить, издеваться, называя себя при этом добром...

— Не надо об этом, — тихо попросил Хатальдир. — Мы принесём эти записи в Твердыню, Тхурингветиль придумает, как путешествовать к звёздам, как людям — летать... а Мелькор — он что-нибудь тоже придумает, да? Не может такого быть, чтобы всё только вы, ему же тоже наверняка хочется что-то творить... Дай мне руку, пожалуйста, с тобой так спокойно...

Последние слова он прошептал уже совсем себе под нос.

Пальцы Горта показались Хатальдиру сейчас совсем не холодными. Майа осторожно сжал его пальцы в своей ладони. Пусть тебе приснится хороший сон. И пусть он сбудется...

…Точнее всего было бы сказать — город кипел. Невозможное, то, чего никто не ожидал, то, на что не могли рассчитывать даже самые горячие головы — свершилось. Король ушел под покров вечной тьмы, ушел на верную смерть, и, хоть жалость и жила в сердцах, но никто не чаял его возвращения — и все же король Финрод вернулся. Вернулся не один, и — не с пустыми руками.

Когда трое вернувшихся шли по коридорам пещерного города — камень горел в руках Берена, как диковинный светильник, озаряя стены предвечным светом святых валинорских Древ. Они шли — а слухи летели по городу. Невозможно. Как им удалось? Что за чудо помогло им спастись? как сумели они вырвать Сильмарилл из короны Властелина Тьмы? Или вправду — любовь побеждает все?

И руки Берена не были обожжены.

Феаноринги уже готовились сказать свое слово. Оскорбленная гордость. Выскользнувшая из рук власть. Они уже были хозяевами города, уже списали Финрода со счетов... и что же? Жалкий смертный сумел сделать то, чего не смогли сыновья Феанаро! Безумный Финдарато оказался не безумцем. И триумф победителя, и слава великого героя — все теперь им.

Беспримерное унижение.

В зале, где обычно проходили советы, было уже полно эльдар, и становилось все больше и больше. Весь город собрался здесь. Ожидали только троих. Лорд Ородрет приказал дать им отдохнуть, не беспокоить хотя бы пару часов — и вот эта пара часов истекала.

Они появились вместе, — но не трое, а четверо: Хуан без слов дал понять, что от хозяйки он ни на шаг не отойдёт. Лютиэнь улыбалась, но за улыбкой этой чувствовалось страшное напряжение: Камень был у неё в руках, и когда они вошли, то его свет чуть не ослепил всех. Берен шагал чуть сзади.

Финрод подошёл к брату.

— Благодарю, Артаресто, за то, что принял на себя тяжкую ношу правления на время моего отсутствия. Сейчас же, — он повернулся к своему народу, — я прошу внимания, ибо наступило время исполнения клятв. Я сдержал слово, данное Барахиру. Берен исполнил то, в чём клялся перед Эльве и Мелиан. Теперь, принцесса Лютиэнь, — ты просила меня об этом, — твоя очередь.

Лютиэнь шагнула вперёд.

— Да... я просила. Всем известно, что мой отец — из тех квенди, кто живёт в Эндорэ изначально, и никогда не покидал эти земли, что моя мать оставила Валинор ради любви и жизни здесь. Потому я говорю сейчас от имени тех, для кого Эндорэ — родина.

Она очень глубоко вздохнула.

— Феаноринги, вы принесли войну на нашу родину. Вы — и Моргот. Нам не нужна ваша война, и потому мы отгородились от мира Завесой Мелиан, потому не участвуем в ней. Возьмите ваш Камень.

Келегорм и Куруфин — оба — вышли из рядов нолдор; на лицах братьев стыли недобрые усмешки.

Келегорм медленно, не спеша подошел к Берену, держа ладонь на рукояти меча. Принял из рук брата окованную металлом шкатулку, раскрыл. Так же молча показал Берену: клади, мол.

Дотрагиваться до Камня не рискнули. Знали, что Сильмарилл сожжет им руки. И, когда Камень лег на черный бархат, Келегорм закрыл шкатулку — но свет Камня просочился через нее, хоть и ослабевший.

— Мы получили то, что принадлежит нам по праву, — проговорил Келегорм. — А теперь хотим услышать о том, КАК был добыт Камень.

— Лютиэнь, наречённая моя, — дочь майа, — сказал Берен хмуро. Выражение лиц феанорингов ему не нравились совсем. — Она спасла нас из плена на Тол-ин-Гаурхоте, она усыпила чарами песни нечисть Моргота там, в Ангамандо, — а после и их хозяина. И я кинжалом вырвал Камень из когтей железной короны.

Келегорм усмехнулся.

— Нежная Лютиэнь одолела Моргота! Может, нам стоит поставить ее во главе нашего общего войска? Прекрасная Лютиэнь усыпит своей песней все Ангамандо, и нам останется только взять остальные Камни, — Келегорм отвернулся от Берена, и теперь смотрел на Финрода — прямо в упор. — Финдарато! Быть может, лучше все же говорить начистоту?

— Он говорит правду, — возмущённо сказала Лютиэнь. — Ты разучился слышать? Может, мне усыпить и тебя — здесь, на глазах у всех, чтобы ты не пачкал нас гнусными подозрениями? Похоже на то, что зависть терзает твоё сердце: как же, ведь какой-то смертный смог сделать то, что вы не могли на протяжении четырёх с половиной веков!

— Хватит! — Финрод поднял руку. — Келегорм, уймись.

— Не нужно считать нас идиотами, — Келегорм говорил ровно, но в его спокойном голосе было больше опасности, чем если бы он кричал. — Вначале вы попадаете в лапы Тху. Приходит Лютиэнь — и в это же время Тху отпускает всех спутников Финрода, и самого Берена тоже — это мы знаем от тех, кто вернулся с Острова. Сам Финрод, однако, остается у него в руках. Берен один уходит к Ангамандо. Лютиэнь, стало быть, остается на Острове — иначе она ушла бы с ним. Дальше, вы говорите, неведомо каким образом Лютиэнь снова оказывается рядом с Береном — уже в самом Ангбанде. И чары ее повергают в сон сильнейшего из Валар, того, с которым когда-то едва справилось все воинство Валинора. А теперь — позволь задать тебе вопрос, лорд Финдарато. Может, ты откроешь нам — за какую цену был выкуплен Камень? Что обещал ты Тху и Морготу в обмен на то, что этим, — он кивнул на Берена и Лютиэнь, — позволят забрать Камень? Может, нам нужно уже готовиться к союзу с Ангбандом вместо того, чтобы ковать мечи?

— Имеющий уши да слышит, — Финрод смотрел спокойно, чуть с насмешкой, в сознании своей правоты. — Я не заключал никаких сделок, ставкой в коих был бы Камень. Сильмариллы — это проклятие нолдор, и я не хочу, чтобы один из них был в моём городе. Уже сейчас он принёс сюда злобу, и ссору, и грязные обвинения в адрес тех, кого дОлжно чествовать, как героев. За такие оскорбления я должен был бы вызвать тебя на поединок, однако не буду этого делать: сие не пристало Государю. А посему — я изгоняю тебя из своего города, Келегорм. Забирай Сильмарилл и уходи. Немедленно.

— Уйдем, — процедил Куруфин. — Уйдем, не сомневайся. Интересно, Финдарато, рискнул бы ты открыть свою память перед нами? Что-то я сомневаюсь, потому что уверен — выплыви эта память наружу, и не героем ты станешь, а предателем. Давно уже видим мы, что творится в твоем городе с тех пор, как взят Минас-Тирит. Давно уже видим, что враг, измучивший наши земли, и ни на день не прекращавший терзать Аглон, оставил в покое тебя. И прекрасно знаем, что если бы Враг захотел — и Нарготронд, и твоя так называемая Хранимая Равнина — где наши дружины несут дозор! — давно уже были бы в его руках. А может, и шел ты так смело, заранее зная, что тебе этот поход ничем не грозит? Ты можешь обмануть свой народ, — он кивнул головой, показывая на замерших эльдар, — но ты не обманешь Дом Феанаро. Так что мы уйдем. И наши дружины уйдут вместе с нами: нашим землям нужна защита, а Нарготронду, что-то мне мнится, охрана границ больше не понадобится.

Феаноринги готовились уйти. Нет, конечно, покинуть Нарготронд в тот же день они не сумели бы при всем желании — разве что братья вдвоем; но с ними уходили их дружины, а это было много, много эльдар... Все те, кто несколько лет назад нашел пристанище в Нарготронде — после того, как враг захватил Аглон. Теперь им уходить оставалось только в Предел Маэдроса.

У Финрода же после Совета впервые выдалось время, чтобы наконец передохнуть. И вот теперь они с братом сидели в его покоях... Вдвоем. Вино на столе, камин, все так привычно и знакомо — словно и не было никаких войн... Только тревога в глазах Артаресто выдавала, что он чувствует.

— Я уже не чаял тебя увидеть, — проговорил он наконец. — То, что ты вернулся — это счастье. Но я вижу и другое... Феаноринги, конечно, потеряли меру в своих обвинениях. Но что-то верное в их словах кроется. Я тоже не верю, что Лютиэнь смогла усыпить Моргота. Ты знаешь, что они держали ее здесь, взаперти?

— Да, она рассказала, — взгляд Финрода выдавал, как сильно его всё это тревожит. — Они давно уже потеряли меру, — вовсе не сейчас. Хуан не просто так ушёл от них, согласись. И, — прости, Артаресто, но я опасался, что они подомнут и Нарготронд. Они думают по-другому, чем мы...

— Ну, подомнут... — Артаресто повертел в руках резной кубок. — Подомнут — это, пожалуй, громко сказано, но помощь в охране рубежей они оказывали действительно большую. Четверть нашего войска, Финрод. Четверть. Причем самая опытная. Они более умелы, чем наши воины, хотя и успели многому обучить наших. Да, они постоянно зарывались со своей жаждой первенства. Но сейчас они уйдут — и Нарготронд потеряет защиту. И это меня беспокоит. Что станем делать мы, если враг нападет? Говорят — тайна хранит Нарготронд; но я еще с Острова уверен — Враг знает, где город. И пути к нему знает. Просто он чего-то ждет... Зачем-то мы пока нужны ему живыми. А придет пора — и ничто не помешает ему нас уничтожить, как уничтожил он наших братьев, Осаду, Аглон...

— Я не потерплю их здесь, — взгляд Финрода стал жёстким. — Они слишком хорошо умеют навлекать на себя беды, — как притягивают. Сильмариллы — это проклятие, пусть они сами несут его. Чем дальше Камень будет от Нарготронда, тем целее будет город. В этом я уверен. Не зря Владычица Варда сказала, что судьба Арды заключена в этих Камнях. Есть в мире силы, от которых лучше держаться подальше, Артаресто, и это — одна из них.

— С этим я согласен, — кивнул Ородрет. — Но все же, брат... Скажи мне правду. Как это было? Почему Тху отпустил тебя? Ведь он же просто отпустил тебя, Лютиэнь здесь не при чем. И если бы Берен и Лютиэнь вправду силой вырвали Камень — неужели Тху позволил бы им беспрепятственно пройти обратно через Ущелье Сириона? Да Моргот поднял бы все свои армии, чтобы схватить их! Так нет же: они спокойно дошли до Острова, и все это время ты был у Тху в руках. А он не только позволил им пройти — но и тебя отпустил. Я не понимаю, что за этим кроется, и мне страшно, брат.

Финрод соединил пальцы. Этот страх был ему понятен... более чем понятен, он слишком хорошо знал, что это такое — когда родная душа уходит туда, во мрак, и когда за ней кроются какие-то неведомые несчастья...

— Помнишь, как пал Остров?

— Еще бы мне этого не помнить, — хмуро сказал Ородрет. — Такое и в чертогах Намо не забудешь...

— А скажи мне, — скольких мы там потеряли при штурме?

— Знаю, знаю... Да, почему-то они не стали никого убивать в этот раз. Но Финдарато, ведь раньше-то — убивали! Сколько нолдор погибло, когда Осада была прорвана? Сколько эльдар и аданов было убито в Дортонионе? Наши братья, Ангрод и Аэгнор, сгорели заживо — и я до сих пор иногда просыпаюсь ночами, когда мне снится то, что я видел их глазами — перед тем, как их поглотило пламя!

— Да, — почему-то. Почему-то после Браголлах они стали воевать иначе. Почему-то после Браголлах произошло и то, что произошло сейчас. Насколько я понимаю, после захвата Острова они могли пойти дальше на юг, сразу же, и не сделали этого. Мы видели их мощь, видели, что им ничего не стоит захватить весь Белерианд, — и всё же они этого не делают. Им нечего ждать, им не страшно ничего, кроме войска Валар. Но война как бы зависла. Как думаешь — почему?

Ородрет долго смотрел Финроду в глаза, прежде чем признался:

— Понятия не имею. Если это была демонстрация мощи... Знаешь, вся подлость состоит в том, что деваться нам некуда. Мы можем только принять то, что нам навязывают.

— То-то и оно, — согласно кивнул Финрод. — Посмотрим, что будет дальше. Если будет хотя бы как сейчас — это не так плохо, на самом деле...

— Однажды уже было затишье. И что за ним последовало?.. То-то и оно. Может, все это было к тому, чтобы сначала продемонстрировать мощь, а потом прийти к нам с новыми условиями? Четко показав, что будете выполнять — мы вас пощадим, а откажетесь — раздавим.

— И что ты предлагаешь?

— Ты говорил с Тху, брат?

— Да, — Финрод усмехнулся. — Правда, после Поединка это было, мягко говоря, довольно трудно.

— Ты пробыл там долго... И о чем вы с ним говорили?

— О войне.

Финрод замолчал, взгляд стал замкнутым. Молчал долго.

— Я не хотел разговаривать с ним, — горько усмехнулся, — сам понимаешь. Однако там было трудно отказаться и не пойти... Я долго пытался понять, зачем ему это нужно.

— И как — понял?

— Не знаю. Хотелось бы думать, что да. Сложность в том, что он совсем не похож на майар Валинора, с теми было бы намного проще. Если мерять по этим меркам, то всё его поведение вообще ни в какие ворота не лезет. Но если судить по человеческим меркам, то всё укладывается практически идеально. С поправкой на продолжительность жизни, конечно, точнее, на бессмертие.

— По человеческим? — уточнил Ородрет. — Не по меркам эльдар? Очень интересно.

— Ещё как интересно, — кивнул Финрод. — Когда я понял, что убивать меня он не собирается, и что ему зачем-то позарез нужно говорить со мной, то я подумал: ну хорошо, почему бы и нет, мы же так мало о них знаем, а тут как раз можно восполнить это. Такие сведения, как показывает практика, не пригодиться не могут.

— Он не... допрашивал тебя? Я имею в виду — о важных для войны вещах, о планах нолдор, которые ты знаешь?..

— Нет. Вся магия, которую я от него видел, — это было на Поединке. А там было не до допросов.

— Так о чем же, о чем же вы тогда говорили?

— Он рассказывал о себе. Много. И совершенно безжалостно. В общем, я больше слушал.

— Чушь какая-то... — проговорил Ородрет. — Знаешь, я как вспомню тот кошмар, что он учинил на Острове, эту его фигуру, это черное облако в его руках... до сих пор еле сдерживаюсь. Ожившая смерть... Ну так и что он о себе рассказал? Это даже интересно, если забыть о том, что он — ученик Отца Лжи.

— Если бы там кто-то погиб, тогда действительно была бы ожившая смерть, — заметил Финрод. — А так... Понимаешь, если мерять по человеческим меркам, то получается, что он пытался — не оправдаться, нет, ни разу — но объяснить, почему и за что воюет, и что война эта ему поперёк горла, и что выйти из неё он не может.

— Так уж не может, — скептически возразил Ородрет. — Его что, Моргот силой заставил сжечь Ард-Гален?

Финрод развёл руками.

— Как говорят люди, за что купил, за то и продаю. Ты спрашивал, что он сказал мне, — я ответил. А уж рассуждать, что у них там происходит, не имея об этом толком никаких сведений, по-моему, бесполезно: можно напридумывать всё, что угодно, тогда как проверить это всё равно нельзя.

— Финрод, скажи прямо. О чем вы с ним договорились? Ты действительно выторговал мир для Нарготронда? Я не стану обвинять тебя, я просто хочу знать, наконец, что там с тобой было!

— Выторговал... — Финрод усмехнулся. — Ну посуди сам, что я мог бы ему предложить? Но в общих чертах — да. Мы не воюем против них, они — против нас. Что-то вроде мирного договора, да. Возможно, если бы я сказал это феанорингам, они сожрали бы меня с лембасами.

— Они бы тебя и без лембасов сожрали. И еще сожрут, не сомневайся. То, что ты этого не сказал — ничего не значит; витает в воздухе... Значит, мирный договор. А если через пару лет Маэдрос пришлет к нам гонцов с тем, чтобы мы выставили свои дружины в объединенное войско против Врага? И что же мы — откажемся? И все спросят — почему?

— Да, как Нарготронд — откажемся, — взгляд Финрода стал непреклонным. — Потому что я не подойду к этому Камню даже на милю. С другой стороны, если кто-то добровольно захочет уйти к ним и пожить под Проклятьем Нолдор, я препятствовать не буду. Каждый имеет право решать, каким именно способом свернуть себе шею.

Ородрет кивнул.

— Но это многие расценят как предательство.

— Что поделать. Мой уход вместе с Береном тоже расценивали... по-разному.

— Как бы то ни было, вечером будет праздник в вашу честь, и... Я тебя прошу — не запрещай феанорингам присутствовать на нем. Если ты запретишь Келегорму и Куруфину, то и все остальные не придут; а это обидит и многих из наших. Друзья ведь все-таки. Хорошо?

— Конечно, — Финрод печально улыбнулся. — Но хорошо бы они вообще пришли. Понимаешь... Мне эти свары ещё с Альквалондэ как ножом по сердцу.

— Вот не знаю. Могут и не прийти... Оскорбленные.

— И вообще, знаешь... то я их, значит, прогоняю, то на следующий день на пир зову, себя же и чествовать. Как-то оно совсем нехорошо.

— Ладно, — решил Ородрет, — придут — значит, придут, а нет — так нет.

Братья-феаноринги, конечно же, на праздник не пришли. И Камень не принесли, так что праздник получился несколько неправильным: вроде как Сильмарилл добыли, а где он, Камень? – по-прежнему скрыт от всех, словно и не добывали.

Лютиэнь и Берен сидели по правую руку от Финрода — все в том же зале, где собирались недавно. Сейчас, однако, здесь ничто не напоминало о раздорах: воодушевление было на всех лицах. Пили вино, пели, смеялись, слушали менестрелей... И Финрод видел — многие из феанорингов тоже были здесь. Не все, конечно. Те, что успели сдружиться с живущими здесь синдар и арфингами. И беоринги были здесь, немногие из допущенных в город — но зато этот праздник был действительно их триумфом: не кто-нибудь сумел вырвать Камень, а человек, их соплеменник.

Сейчас пела Лютиэнь, и можно было легко поверить, что она сумела усыпить Моргота — таким красивым было ее пение. А пела она о весне, о том, что любви не страшны оковы, о том, что доблесть побеждает злой рок... Лютиэнь закончила песню — и все подняли чаши, и веселье снова пошло своим чередом. Финрод посмотрел на сидящих поблизости... и вдруг столкнулся со знакомым, колким, острым взглядом.

Лицо было незнакомым. По виду — синда: серебристые волосы, ничем особым не выделяющееся лицо. И все же — в одну секунду не осталось никаких сомнений. Там, за столом, никем не узнанный, сидел Ортхэннер. Вот он улыбается сидящим напротив, поднимает чашу, говорит что-то, пьет...

Финрод спрятался за кубком, — пытался спешно хоть что-то сообразить так, чтобы никто не услышал мысли. Зачем он пришёл? если его узнал он, Финрод, то могли и другие ведь, или — нет, не узнали же пока...

Заиграла музыка — весёлая, задорная, беззаботная. Лютиэнь встала, — глаза сияли радостью. Берен улыбнулся несколько смущенно: по части танцев он был не мастак, но куда деваться. Вышли в центр зала. Следом присоединялись другие пары, и — Финрод аж зажмурился: к Ортхэннеру тоже подскочила какая-то совсем молоденькая эльфь и потянула в круг. Девчушка явно соскучилась по танцам, а окружающих кавалеров уже кто-то порасхватал.

Майа, однако, возражать не стал — Финрод и оглянуться не успел, а Ортхэннер уже держал эльфийку за руку, и они танцевали, улыбаясь и глядя друг другу в глаза. В отличие от Берена, майа танцевать умел. Вернее, видно было, что никогда он этому не обучался — просто начинал "жить под музыку". Смотрелось это странно, но нужно было отдать должное — красиво завораживающе.

И тут Финрод понял: всё. Потому что так, как этот синда, эльфы не танцуют. Вообще. Остальной народ как-то быстро расступился, и к концу танца Ортхэннер и его партнёрша остались одни. Финрод поймал взгляд Лютиэнь: она напряжённо всматривалась в незнакомца и, кажется, начинала что-то подозревать.

Балрог его знал, что он задумал, и было ли что-то задумано вообще — но, похоже, Ортхэннер то ли прекрасно понимал, какое впечатление производит, то ли просто не придавал этому значения. Музыка закончилась — и он с совершенно искренней улыбкой обвел взглядом притихших эльдар, взял со стола полную чашу, и, подняв ее, произнес:

— Я пью за тебя, государь Финдарато, за твоих друзей, и за любовь, побеждающую смерть.

Глотнул, и, поклонившись учтиво, вернулся на свое место.

— Спасибо, — Финрод понимал, что не ответить он попросту не может, и что если он сейчас не возьмёт ситуацию в свои руки, то она полетит совершенно незнамо куда. — Мы рады гостям. Чувствуй себя как дома.

Он понимал: надо подождать, пока все отвлекутся и займутся собой, и вот тогда... нет, ну надо же было додуматься прийти сюда! И не выберешься никак, это будет слишком заметно...

Радостная эльфь присела рядом с незнакомцем, — в отличие от других, никакие подозрения её не терзали.

— Как тебя зовут? Ты замечательно такнцуешь. Где ты так научился?

— Ортхэннер, — ответил тот. Подлинное имя "Тху" эльфы, к счастью, не знали... — Я однажды был в Таргелионе, и меня этому научил один из авари. А как зовут тебя?

— Атаниссэ. Смотри, — следующий танец медленный. Но я такое не люблю, это скучно.

— Я тоже не люблю, — раздался совсем рядом голос Лютиэнь.

Ортхэннер повернулся к ней и улыбнулся.

— Здравствуй, принцесса Лютиэнь.

— Здравствуй, — она немного церемонно склонила голову и села рядом.

Чуть поодаль стоял Берен.

— Как тебе Нарготронд?

— Красивый город, — кивнул Ортхэннер, наливая для Лютиэнь вина в чашу. — Представляю, сколько труда в него вложено.

— Благодарю,- она приняла чашу из его рук. — Давно ли ты здесь? Хочешь остаться или вернёшься к своим?

— Я пришел совсем недавно, — Горт не лгал ни словом — видимо, для того, чтобы окружающие не услышали ложь в его речах. — Вряд ли я пробуду здесь долго.

— Так ненадолго... Что же привело тебя сюда?

— Ваше возвращение, конечно же, — "синда" поднял свою чашу. — Мог ли я не увидеть такое своими глазами?

— Да, пожалуй, — согласилась Лютиэнь и замолчала: похоже, говорила с кем-то мысленно.

Наконец она снова подняла глаза.

— Прошу прощения. Государь просит меня о беседе. Похоже, дело касается чего-то важного, возможно, мой отец... феаноринги... не знаю.

Она встала, улыбнулась и обернулась на Берена.

— Выясню — вернусь.

— Конечно, принцесса, — учтиво кивнул Горт, и снова повернулся к той эльфийке, что приглашала его танцевать. — Извини, Атаниссе. А ты сама давно здесь живешь?

— Я родилась здесь, — во время всей этой беседы она терпеливо молчала так, как будто её тут и вовсе не было. — Мне сейчас шестьдесят два... шестьдесят три будет. Через месяц.

— Вот оно как, — кивнул Ортхэннер. — И не была нигде еще толком, наверное?

— Да как же тут поездишь? — она поджала губы. — Стоит только заикнуться, как сразу вся родня всполошится: война, куда ты, страшно-опасно-живьём сожрут. В общем, они правы, конечно, но...

— Правы, — согласился. — Не то чтобы обязательно, конечно, однако... Эти земли теперь стали опасны. Если, конечно, большим отрядом ехать — ничего. А вот в одиночку лучше не рисковать.

...Лютиэнь вывела Финрода из зала, решительным шагом пересекла несколько коридоров и остановилась. Миг — и воздух словно потемнел, неуловимо что-то изменилось, хотя дело было вовсе не в освещении: дочь майа накрыла пространство вокруг себя и Финрода непроницаемой Завесой.

— Финдарато, что всё это значит?

— Хотел бы я знать ответ на этот вопрос, — ответил Финрод. — Понятия не имею, Лютиэнь.

Она глубоко вздохнула, пытаясь понять, на одном ли языке они говорят.

— Это Гортхауэр, Финдарато. Он тебе... представился?

— Я узнал его. Сразу же. Этот взгляд... Не забудешь. Я не знаю, что ему нужно. Видишь — они знают, где город, а кто поручится, что они не были тут уже много раз?..

Она сжала руки, меж бровей пролегла напряжённая складка.

— Вот что. Ничего сделать мы не можем. Разве что... Он ведь не хочет, чтобы его узнали, как я понимаю... Да, конечно, — ты не мог его не узнать, после Поединка, я тоже, потому что моя мать майа, и я чувствую такие вещи... Кто ещё... Хуан. Точно. У меня есть один способ, но... на крайний случай, к тому же, после его, скажем так, применения... я не знаю, что будет. Как ты считаешь, что следует делать?

— Если он не будет ничего делать... знаешь, у беорингов говорят: не буди лихо, пока оно тихо. Так что за способ ты имеешь в виду?

— Я могу сорвать с него "чары облика". В любой момент. И он не сможет помешать, просто не успеет.

Финрод покачал головой:

— А ты представляешь, что тогда начнется уже наверняка?

— Ещё бы. Поэтому я и говорю — на крайний случай. Но я боюсь, — что-то будет непременно. Потому что, сам понимаешь, — Хуан. Он чувствует мою тревогу — это раз, и он чувствует его присутствие так же, как и я, если не лучше. Уверена: если сейчас вернуться в зал, то Хуана мы обнаружим там. На посту.

— Пусть — на посту. Но лучше приложи все силы к тому, чтобы Хуан не напал на него сам... Первым. И лучше бы его вовсе увести из зала, запереть где-нибудь... Я понимаю, он не захочет. Но ты же теперь его хозяйка, в конце концов!

Лютиэнь усмехнулась.

— Феаноринги тоже думали, что они его хозяева. Ты бы видел, как он не пускал меня на мост и вмешивался в переговоры! И это без единого слова! Но...

Она встревоженно склонила голову, словно прислушиваясь к чему-то далёкому.

— Идём. Идём в зал. Скорее.

— Идем. Все-таки он сумасшедший, этот майа!..

Финрод сам чуть не бегом бросился обратно к залу, моля, чтобы ничего страшного не случилось.

Лютиэнь ворвалась первой — и сразу поняла: они опоздали. Насмерть перепуганные эльфы замерли, а посреди зала — над кем-то — стоял огромный пёс, и ужас пробрал Лютиэнь: она увидела кровь на мозаичном полу.

— Хуан, назад!

Чары облика не спали с майа. Пока. Ортхэннер — "синда" — лежал, одной рукой опираясь о пол, а другой зажимая грудь; из-за одежды не было видно, что там — но из-под пальцев хлестала темная кровь, окрашивала ткань рубахи — Лютиэнь тут же поняла, что одежда-то как раз самая настоящая, а не иллюзорная. Майа попытался подняться навстречу Лютиэнь.

— Лютиэнь... Прости меня, твой пес...

…И тут лицо майа исказилось, кровь хлынула изо рта, и он снова упал на пол — уже без сознания.

Облик его задрожал, "потекли" черты, открывая то, что пряталось под ними — и вот уже перед всеми открылось, что у лежащего на полу волосы черные, и совсем бледное лицо с непривычными, не-эльфийскими, резкими чертами.

— Финдарато, иди к нему, — проговорила Лютиэнь и в несколько шагов пересекла зал.

Очутилась возле Хуана. Сейчас смотреть на пса было страшно: огромный, клыки оскалены, на морде — кровь... Лютиэнь властно положила ему руку на холку.

— Хуан, уйди. Мы справимся. Ты уже видел, я ведь вышла с острова. Иди, мой хороший.

Финрод опустился на колени рядом с лежащим, оглянулся — но тут же подоспел один из знакомых целителей.

— Не знаю, кто это, — решительно произнес эльф, — но, во всяком случае, сначала нужно не дать ему умереть. Государь, не мешай. И принесите кто-нибудь ткань для перевязки!

Нолдо быстро разрезал одежду на лежащем — рана действительно была жуткой; провел руками над разорванной плотью — остановить кровотечение... И вздрогнул.

— Это не квендо, — растерянно проговорил нолдо и обернулся к Финроду. — Это майа. Государь?..

— Я вижу, — Финрод положил ему руку на плечо. — Я разберусь. Мы разберёмся вместе, с принцессой Лютиэнь. Но если ты не поторопишься, боюсь, разбираться будет уже не с кем.

— Да, — быстро ответил эльф.

С такой раной, однако, любой квендо уж точно был не жилец. Если б Финрод такое увидел с эльфом — только и оставалось бы, что помочь умереть. А здесь — что сделаешь?.. Остановили кровь. Перевязали. Целитель поднялся и развел руками:

— Государь, больше я ничего не могу сделать.

— Спасибо, — с чувством сказал Финрод. Посмотрел на Гортхауэра: губы сжались. — Зря он сюда пришёл, зря. Не вовремя. Перенесите его ко мне, и... пока не позову, никому не входить.

— Государь, кто это?.. — нолдо пристально смотрел на Финрода. А вокруг уже летел шепот: темный майа... значит, тайна города раскрыта? а может, феаноринги были правы?..

Лютиэнь широко раскрытыми глазами смотрела на Финрода: неужели скажет? И — что тогда?

— Кто бы это ни был, — ответил Финрод, — Если бы он хотел нам причинить вред, то уже причинил бы.

— Может, это и майа, но никакой не темный! — вмешалась Атаниссе. — Мелиан тоже майа! Разве может майа Врага так танцевать и пить с нами вино? Я не верю!

Финрод прикусил губу. И вышел из зала, вслед за нолдор, уже унесшими майа, так и не пришедшего в сознание.

Уже в своих покоях — Финрод дождался, когда за нолдор закроется дверь, и "запечатал" её: теперь никто не войдёт, разве что Лютиэнь. Сел рядом с Гортхауэром и невольно вздрогнул: представил, как сомкнулись эти жуткие челюсти, разрывая, дробя кости... Взял себя в руки. Осторожно коснулся пальцами висков, — будящая волна, свежая, как утренняя прохлада... вот только больно будет, когда в себя придёт, — этого не снимешь: если бы был просто пёс, можно было бы, а вот пёс-майа — уже никак.

Ортхэннер вздрогнул всем телом... и стоном прорвалось дыхание. Раскрылись глаза, исказилось от боли лицо.

— Финрод... — он попытался улыбнуться. — Неплохая... собачка у Лютиэнь...

Взгляд Финрода был суровым.

— Зачем ты пришёл? Неужели не знал, что тебя есть кому раскрыть?

— Те, кто мог — не стали бы, — ответил Ортхэннер одними губами. — Ничего... Лютиэнь не выдаст. Скажешь — майа, видевший там Лютиэнь, и ушедший от Моргота... поверят...

— Смеёшься? Мы же слышим ложь. Или ты и вправду от него ушёл?

На губах появилась усмешка-улыбка.

— Ваш "Моргот" — не то, что Мелькор на самом деле... Ты говори — и думай о том, о черном, безжалостном, жестоком... Это не будет ложью. Это и ваши умеют, кто похитрее...

— Сумасшедший, — Финрод отвернулся. — Феаноринги обвинили меня в сговоре с Ангбандом. Я выгнал их из города — за оскорбление. Теперь они будут на седьмом небе от счастья от того, что этот самый "сговор" теперь очевиден всем. Среди моих уже тоже подозрения, сомнения, неверие. Ты этого хотел? Ты для этого пришёл сюда?

— А разве ваш поход не был таким... сумасшествием? — Ортхэннер закашлялся, на губах у него появилась кровь, он тяжело сглотнул. — Если будут требовать, чтобы все — публично... выполни. Не защищай меня.

— Я не на пир шёл, — хмуро отозвался Финрод. — Молчи. Лёгкие пробиты, рёбра — в осколки... Сейчас попробую что-то сделать, но валинорская магия мешает. Свет Амана, чтоб ему...

— Я майа, — прошептал Ортхэннер. — Это для вас смертельно... не для нас. Я мог его убить, но там была Атаниссе, и другие, а избежать удара — это надо было вверх... или защиту... все бы увидели так же...

Он замолчал.

— Если срастётся вкривь и вкось, тоже ничего хорошего.

Финрод знал, что перед ним сложнейшее дело: кроме зубов, была ещё и атака ненавистью, усиливающая физический эффект стократно, проникающая в самое твоё существо...

Лечение чарами... Он закрыл глаза. Нарготронд был частью его души, он стоял на земле, которую Финдарато полюбил, едва увидев. И теперь сама земля эта давала ему силу, делилась тем, что дарила в избытке всем, и особенно — тем, кто умел понимать её: делилась жизнью. Финрод осторожно положил руку на грудь Ортхэннера, понимая, что любое прикосновение отзовётся болью, — но сейчас иначе нельзя...

— Давай, — голос был едва слышен. — Делай, Финрод... иначе не выйдет. Делай, не жди, я вытерплю...

Рука Финрода чуть сжалась, — и он почувствовал, что мир — исчез, что сам он стал проводником, ничего более, проводником чего-то, что было намного больше него, казалось, — ещё миг, и он исчезнет вовсе, растворится в этом потоке силы, станет — небом, землёй, водой или травинкой... Он почти слышал эту серебристую мелодию печали и надежды, которую земля дарит всем, кто живёт на ней, которую отдавал сейчас — Ортхэннеру... И он почти видел, как вцепившаяся в него ненависть неохотно и медленно, но — разжимает когти.

Он боялся только одного: что его, эльда, на всё это может и не хватить.

Очнулся он от того, что ощутил, как запястье сжимают чужие холодные — сейчас совсем ледяные — пальцы.

— Все, Финрод... Все. Не надо. Тебе будет плохо, не нужно... я уже справлюсь сам.

В глазах Ортхэннера больше не было той боли.

Финрод вздрогнул.

— Ты уверен? У тебя руки, как... как у мёртвых на Хэлкараксэ.

— У меня и кровь холодная... — Ортхэннер улыбнулся, и в улыбке этой был оттенок смущения, извинения даже. — Все будет хорошо. Мне не придется оставлять это тело. Было бы жалко его бросать... Нужно, чтобы тебе самому помогли. Тебе сейчас нужны силы.

— Да ладно, — Финрод встал, достал платок, взял со стола кувшин с водой. — Вытри лицо. Когда кровь идёт горлом — это всегда плохо... холодная она или нет. Кстати, — а почему? Я не помню такого у валинорских майар...

— А ты вообще видел валинорских майар в таком состоянии? — Горт взял платок, смочил его в кувшине, принялся вытирать перепачканное лицо, шею, руки... отхлебнул прямо из кувшина. — У них, многих, и крови-то нет, тело — все равно, что оживленная чарами кукла, потому и сражаться с ними тяжело. Ладно. Там тебя, наверное, заждались уже — ты бы их успокоил как-нибудь.

— Их успокоишь, — мрачно сказал Финрод. — В общем, так. Окно — прямо за твоей спиной, я его не запечатывал. А я пошёл.

— И все поймут, что ты помог вражьему майа сбежать, — Горт посмотрел на окно. — Вылечил, значит, и специально оставил... Хотя, конечно, выкарабкаться сил у меня хватит, но не больше, так и придется на скале сверху торчать, — он поневоле усмехнулся.

Прямо у дверей Финрод столкнулся с той самой девочкой, Атаниссе. А рядом с нею, ни много ни мало, обретался Келегорм в компании Куруфина и еще пары нолдор из их дружины — Финрод их знал, эти были из числа самых верных — давние друзья братьев, хоть сами и не из Дома Финве.

И, похоже, Финрод застал разгар если не ссоры, то перепалки. Во всяком случае, в глазах у Атаниссе были слезы горячей обиды, и, похоже, она что-то только что горячо доказывала феанорингам, ну, а те...

— Государь Финдарато! — воскликнула Атаниссе с надеждой. — Ну хоть ты скажи им, что они просто с ума сошли со своими подозрениями! Ну как мог майа Врага с нами пить вино и танцевать? И почему он никого тогда не убил, если он майа? Не может такого быть!

— Помолчала бы ты наконец, девочка, — процедил Келегорм, отстраняя ее. — Финдарато. Как бы то ни было — но ты не имеешь права прятать это существо от всех, майа он, синда, или кто еще. Нарготронд желает знать, что за гость к нам пожаловал!

— Зашпыняли ребёнка, — недовольно сказал Финрод. — Прятать его я не собираюсь, но разговаривать с ним я раньше утра не позволю: Хуан хорошо постарался. Я выяснил, кто это. Да, его имя Ортхэннер, да, он тёмный майа. Увидел Лютиэнь в Ангбанде, ушёл от Моргота. Не знаю, может, понравилась она ему. В любом случае, вреда нам от него нет и не будет.

Братья переглянулись.

— Финдарато, надеюсь, ты понимаешь, что этот разговор должен быть — при всех, — сказал Куруфин. — Твое отношение мы видим... драться с тобой не станем. Хотя по нам, темным майар место либо в Ангбанде, либо у Мандоса.

— А тем более — тем, кто польстился на Лютиэнь, — добавил Келегорм.

— И знай, Финдарато, — продолжил Куруфин. — Мы не доверяем ни тебе, ни пришедшим из Ангбанда. Видно, КАК вы добыли наш Камень. Не удивлюсь, если в итоге окажется, что все это время на Острове ты попивал любимое вино из старых запасов.

— Если ты думаешь, что сказал мне нечто новое, то ошибаешься, — Финрод внешне остался спокоен. — И раз уж ты заговорил всё о том же, то я также напомню тебе, что вы должны забрать Камень и покинуть Нарготронд. Что же до Лютиэнь, то она сама выбирала и будет сама выбирать свою судьбу. А сейчас — идите за мной. Я направлялся в зал, когда вы меня остановили.

Первая за ним побежала Атаниссе. Улучив момент, спросила с надеждой:

— Он ведь не умрет? Правда, государь, он же не умрет?

— Нет, нет, — взгляд Финрода потеплел. — Я лечил его, и теперь он не попадёт в Чертоги. Не волнуйся.

— Он так красиво танцует... — мечтательно проговорила девушка. — Не позволяй им его убить!

— Я не позволю. Я не для того вернулся _оттуда_ живым, чтобы допускать, чтобы дома убивали.

Финрод на секунду остановился перед дверьми зала: искал Хуана. Судя по ощущению, пёс был где-то поблизости и страдал оттого, что огорчил хозяйку.

Пес сидел в зале, рядом с Лютиэнь – сидел, понурившись, опустив большую голову к полу. В зале, конечно, никому было уже не до прежнего веселья. Но, впрочем, не расходились. Большинство собрались вокруг Берена и Лютиэнь, Берен что-то рассказывал эльфам — его слушали внимательно. Но когда вошел Финрод, все обернулись к нему.

— Я выяснил, кто он, — Финрод слово-в-слово повторил сказанное феанорингам. — Лютиэнь, разбираться с теми, кто, увидев тебя, теряет голову, можешь только ты.

Принцесса на глазах помрачнела.

— Я говорила Берену, — нужно уйти и скрыться от всех. От эльдар, от людей.

— В этом ваша воля, но пока вы гости здесь, — возразил Финрод.

— Пусть все так, — вмешался Ородрет. — Но как ты собираешься поступить с этим... существом, брат? Ты веришь ему? И ты позволишь ему остаться в городе?

— Пока он не выздоровеет — конечно. А потом... потом будет видно. Вы же видите, что это за существо: танцевать, вино пить, из-за Лютиэнь от Моргота ушёл. Отказ Лютиэнь его, надо полагать, сшибёт, хотя — ну не мог же он не видеть, с кем она. А уж если мы его ещё и изгоним ни за что ни про что... Нет, вину за эту душу я на себя не возьму.

— Как, ты говоришь, его имя, Финдарато? — тихо спросила вдруг одна из эльфиек.

— Ортхэннер.

— Ортхэннер, — повторила она. — Финдарато, ты знаешь — в городе сейчас из перворожденных одна только я. Вы, молодые, в Валиноре никогда не интересовались старинными хрониками... Ортхэннер — это эндорское имя Артано Аулендила. Того, кто сейчас нам известен под именем Гортаура. Тху.

— Таааак, — четко произнес Келегорм в воцарившейся вокруг тишине.

...Когда Хуан набросился на Гортхауэра, Мелькор с Тхурингветиль и Хатальдиром сидели в одной из комнат, — у Тхури там были собрано всё, что нужно для экспериментов. Хатальдиру казалось, что всё это — какая-то интересная игра, и он ужасно гордился тем, что оказался таким вот необычным по человеческим меркам...

Глаза Мелькора вдруг стали жуткими, — взгляд застыл, он явно не видел того, что находится прямо перед ним. И — он мгновенно "закрыл" свои чувства: та самая стена, сквозь которую не мог пробиться даже Ирмо.

Встал.

— Тхури, я... Мне надо остаться одному.

Она напряглась — и кивнула, тут же сообразив, в чем дело.

— Хатальдир, пойдем пока, — и потянула юношу за собой.

— …Тху, — повторил Келегорм. Повернулся к Финроду. — Финдарато. Ты пробыл на Острове столько времени. Ты говорил с ним. Ты видел его так же, как и нас. И будешь уверять, что сейчас ты его не узнал?.. Ты выгораживал прислужника Врага, чтобы мы не поняли, кто перед нами?! Объяснись!

— Я узнаю его, — вмешался Берен. — Я видел его так же четко, как вас всех, — и он потер скулу, на которой до сих пор красовался след от удара, которым Горт отбросил Берена от Мелькора.

— Ну... — Финрод взял себя в руки. — Иди и опознавай, Берен.

— Погодите-ка, — Куруфин жестом остановил всех. — Надо принять меры.

Он замолчал, — мысленно разговаривал с кем-то.

— Сейчас сюда принесут Камень, и тогда пойдём. А ты, Финдарато, подумай над тем, кого на самом деле следует прогнать из города: нас или тебя.

— Ты забываешься, Куруфинве, — внятно произнес Финрод. — Если бы мой город не приютил вас — вы с братом сейчас скитались бы по Эндоре, не зная, где найти пристанище.

— И то верно, — пробормотал Берен. — Это они вместо спасибо...

— Всякое бывает, — Куруфин смотрел на Финрода с вызовом. — Раньше ты не предавал ни Клятву, ни нас. Теперь всё изменилось.

В зале появились нолдор из дружины феанорингов, — у одного из них была шкатулка.

— Вот теперь идёмте.

Финрод пошел первым, Берен — следом за ним. Деваться было действительно некуда — оставалось надеяться, что Ортхэннер успел скрыться... но это — подтверждение предательства. Вылечил врага, открыл врагу путь бегства, враг сбежал, теперь Моргот знает о городе...

Перед дверью в покои, где оставался Горт, он остановился, вздохнул... Распахнул дверь. И сразу же упало сердце

Нет. Не сбежал. Майа сидел в кресле, прикрыв глаза. Все в той же изодранной одежде. Ну да, должно быть, он предвидел подобное, или, может, просто наблюдал за залом совета. Лучше бы он лежал, — пронеслось в голове у Финрода. Хоть трижды майа, видно же, ему так гораздо тяжелее, нельзя с такой раной...

Куруфин посмотрел на Берена — всё понял. Удовлетворённо кивнул. Осторожно открыл шкатулку. Всё просто: да, мы не можем касаться Камней, но использовать силу их Света — можем... так что получи, вражья тварь, невидимые оковы, которые не дадут тебе ни развоплотиться, ни вредить нам.

У Ортхэннера поневоле напряглось лицо — режущий свет Камня ударил в глаза. Не зря все же Мелькор редко надевал корону...

— Это он, — прошептал Берен. — Государь Финдарато, это и вправду он!

Куруфин сделал какое-то странное движение — как будто сплетал что-то в воздухе — и кинул. Финрод мог видеть — не зрением, конечно: хлёсткая линия прочертила воздух, чтобы в следующее мгновение обвиться вокруг запястий Ортхэннера. Не узнать было невозможно: по ощущению было очень похоже на ту ненависть, с которой Финрод отчаянно боролся только что, совсем недавно.

Ортхэннер поднял взгляд.

— Это излишне, Куруфинве. Если бы я хотел убить кого-то из вас — я мог бы это сделать уже сотню раз.

— Зато теперь можешь хотеть сколько угодно, — не выйдет, — Куруфин подошёл ближе, повернулся к Финроду. — Вот что, государь, — на этом слове голос стал язвительным, — мы понимаем, между вами договор, мир-дружба и так далее, но ты нас изгнал из города, и мы уходим. И союзничка твоего забираем с собой. И не вздумай нам мешать. Не советую.

— Нет, Куруфинве, — вмешался Ородрет. — Я не знаю, что было между моим братом и этим существом, но если уж так сложилось, что он здесь — у вас нет на него никаких прав. Мы должны выяснить все здесь. При всех. Без обмана. Хотите говорить с ним — говорите, но до того, как народ Нарготронда вынесет решение — никаких забираний не будет.

— Интересно, что вы ещё собираетесь выяснять? — усмехнулся Куруфин. — Вам ещё что-то неясно? Они сговорились, Финрод продался Ангбанду, теперь вот Тху явился к нему в гости. Раз так, то Нарготронд становится в ряд Затенённых Земель, и здесь и сейчас — тоже война. Выбирай. Артаресто, с кем ты, с ними — или с нами.

— Ты заговорился, Куруфинве, — ответил Артаресто. — Я — со своей совестью. И брат мой тоже.

Он повернулся к Финроду.

— Брат. Я думаю, нужно поступить так. Это должно быть при всех. В зале. Пусть каждый, кто хочет задать ему вопрос... феаноринги, арфинги, кто угодно... пусть спрашивают. И пусть все слышат его ответы. А тогда и будем решать.

— Хорошо, — кивнул Финрод.

— Давай, двигай, — Куруфин стоял рядом с Гортхауэром. — Если что, — ухмыльнулся, — поможем.

Ортхэннер поднялся, пошатнулся — Финрод чувствовал, что стоять на ногах ему трудно, на это и так уходят все силы, а хуже всего — то, что сделал Куруфин: "оковы" Камня.

Пошел вперед — арфинги расступились перед ним, почти отшатнулись.

На пороге зала Ортхэннер остановился — оглянулся на Финрода.

Тот подошёл ближе, — мрачный и решительный.

— Помочь? — спросил тихо, так что не услышал никто из эльдар.

— Не стоит, — тихо ответил Ортхэннер.

Вошел в зал. И при его появлении все замерли. _Силу_, цепью свернувшуюся на руках майя, ощутили все — кроме разве что немногих бывших в зале людей.

Финрод взял Гортхауэра за локоть, подвёл к одному из кресел, усадил, — боялся, что тот просто свалится по дороге. Обвёл взглядом собравшихся.

— Итак. Гортхауэр, зачем ты пришёл сюда?

— За тем же, что и прочие, — негромко ответил Ортхэннер. — С той только разницей, что я хотел видеть своими глазами и ваше возвращение.

"Тхури, — голос Мелькор был полон сдерживаемой боли. — Зайди ко мне, или как хочешь, можно и так поговорить... Только сейчас."

"Я слышу, Мелькор, — ответила Тхурингветиль. — Иду. Что случилось?"

"Гортхауэр. Его надо забирать оттуда. Но..."

"Это не так сложно, но он же не хотел никому причинять вреда. Там что-то произошло?"

"Его распознали под "чарами облика". Финрод, Лютиэнь — и Хуан. В отличие от эльдар, пёс долго думать не стал... И если бы не Финрод, я бы сейчас уже ловил Гортхауэра на на пути к Чертогам. Он мне, конечно, не нужен, — Тхурингветиль только теперь услышала в полной мере эту горечь и боль, — мне нужен Повелитель Воинов Ангамандо, как истинному Морготу. Так что, пожалуйста, слетай и забери его оттуда."

"Да неужели же он не одолел бы Хуана?! Впрочем... Ладно, Мелькор. Я лечу туда и... словом, там — по обстоятельствам. Чтобы тамошних не спугнуть, понимаешь. Не стоит им меня видеть. И... — она ласково, успокаивающе коснулась его фэа. — Не переживай так. Все будет хорошо. Не давали мы им себя одолеть, и не дадим."

"Куруфин на него "цепь" накрутил, — донеслось совсем тихо. — Из света Камня. Ему совсем плохо, понимаешь? А я ничего не могу сделать, даже прилететь за ним не могу. А он говорил — он мне не нужен..."

"Мало ли, что он говорил, — ответила Тхурингветиль. — Он же в этом смысле как был мальчишкой, так и остался, неужели ты не понимаешь? И если его доведут, он эту "цепь" в клочья порвет, я уверена. А я помогу."

"Ещё бы я не понимал, — вздохнул Мелькор. — Но слушать такое, знаешь ли, всё равно неприятно. Добро бы — за дело..."

"С человеческими подростками ты мало дела имел. Очень похоже. Он просто... просто психует, пойми. Не выдерживает той роли, что взял на себя. А тебя он любит больше всего на свете, потому и реагирует так. Ладно... Я вылетаю."

"Я зря на него всё это свалил, — Тхури ощутила тот страшный груз вины, от которого Мелькор со своего возвращения из Валинора не мог избавиться. — Я не имел права. Я думал — так правильно, потому что — всё, он уже может и должен идти своей дорогой, не оглядываясь на меня, потому что я как учитель ему не нужен. Вообще, есть одно правило, которого не знают мои братья и сёстры: задача учителя — стать как можно раньше ненужным ученику... Потому что только тогда, когда он становится — _сам_, когда обретает свои крылья, тогда ты выполнил свою задачу... Извини. Что-то я много болтаю."

"Смотря чему учить, — ответила Тхурингветиль. Мелькор понял: она уже в полете. — Одно дело — учить мастерству, и совсем другое... Теплоты ему не хватает, понимаешь? Обычной теплоты, надежности, защиты... Получается так, что он всегда вынужден быть "самым". И давать другим то, чего не хватает себе самому. При том, что в душе нет у него для этого таких уж особых задатков. Ну и наконец, это постоянное напряжение, бег, война, война, война, насилие, ненависть... "

"В том-то и беда, — что одно противоречит другому. С одной стороны, он не может не быть собой — не быть лидером, не принимать решения, в тех масштабах, которые ему по плечу. Правда по плечу. А с другой стороны, — то, о чём ты сказала. Если бы я мог... Если бы я мог быть с ним во всём — чисто физически — было бы легче. А так — я ведь даже летать не могу. Он где-то там, далеко, и когда знаешь, что позарез нужно его поддержать — а возможности нет. Я не знаю, что мне делать..."

"Ох, Мелькор... если б мы могли выпрыгнуть из самих себя! Да и потом, ты ведь _можешь_; ты просто за эти несколько веков стал человеком гораздо больше, чем мы все... Так. Я буду потихоньку слушать, что здесь происходит. Пока он цел... Финрод его даже подлечить сумел, что хорошо... Они все в том же зале. Весь Нарготронд. Говорят..."

Финрод взял Гортхауэра за локоть, подвёл к одному из кресел, усадил, — боялся, что тот просто свалится по дороге. Обвёл взглядом собравшихся.

— Итак. Гортхауэр, зачем ты пришёл сюда?

— За тем же, что и прочие, — негромко ответил Ортхэннер. — С той только разницей, что я хотел видеть своими глазами и ваше возвращение.

— И зачем же тебе это видеть? — ухмыльнулся Куруфин.

— А ты все равно не поверишь, Куруфинве, если я скажу правду, — ответил Ортхэннер. — Я знаю — у вас уже готовы ответы на собственные вопросы: вражьи козни, выведать тайны Нарготронда и ваши... Я хотел увидеть вашу, эльдар, обычную жизнь. Хотел быть рядом с квенди, как тысячи лет назад. Радоваться возвращению, пить вино, слушать ваших менестрелей.

Атаниссе прерывисто вздохнула. Куруфин окинул её презрительным взглядом.

— А также дурманить головы доверчивым детям. Ладно. Расскажи-ка нам вот что. Что на Острове делал Финрод? Точнее, что вы с ним там делали, поджидая, пока Берен и Лютиэнь доберутся к вам обратно из Ангбанда?

— Сидел взаперти на среднем ярусе, — ответил Ортхэннер. — Однако ты слишком досадуешь возвращению Финрода, Куруфин, и слишком рад любой возможности его обвинить. При том, сколько вы с братом сами сделали для того, чтобы его погубить.

— Замечательно, замечательно. И почему же ты решил его отпустить?

— Потому что не хочу воевать ни с Нарготрондом, ни с прочими землями эльдар. И сейчас, раз уж вышло то, что вышло — я хочу, чтобы слышали все. Я предлагаю мир и Нарготронду, и феанорингам. Все, что Север хочет взамен — отказа от войны с вашей стороны.

— Чтобы сделать нас рабами Моргота? — прищурившись, спросил Келегорм. — Что, своих не хватает?

Ортхэннер промолчал.

— Отвечать будешь? — поинтересовался Берен. — А то у меня тоже к тебе пара вопросиков есть... Любопытно, знаешь.

— Мы не собираемся вмешиваться в ваши дела, — ответил Ортхэннер. — Мы лишь говорим то, что говорили всегда: Эндоре велико. Живите на своих землях, и не приходите к нам с оружием в руках.

— Знакомая песня, — Куруфин поигрывал кинжалом. — Ну такие мирные, такие хорошие... сейчас расплачусь. А Камень вы зачем отдали?

Ортхэннер вздохнул. Не столько болела рана на груди — боль тела можно было приглушить — сколько жгла "цепь" незримого света. Стена непонимания...

— Впервые за столько веков — попросили по-человечески, — ответил он. — Вот и отдали.

— Ну конечно же. Надо же было _попросить_. Поунижаться перед вами, — пожалуйста, отдайте. Финрод, небось у тебя выпрашивал, чтобы ты не трогал Нарготронд. Верно?

— Скорее уж я у него выпрашивал, чтобы он убедил Берена и Лютиэнь отдать Камень вам, и не обрекать ваши земли на взаимную вражду.

Куруфин резко расхохотался. Финрод поднял голову, посмотрел на притихших эльдар, — народу было много, очень много, в просторном зале было тесно.

— Правда, — негромко сказал он, но все услышали. — Было дело. Просил.

— Ничего смешного в этом нет, — резко сказала Лютиэнь. — Он и меня просил о том же, когда я была на Острове. Не знаю уж, зачем им это нужно — но, во всяком случае, даже Тху вел себя порядочнее, чем вы с братом. Что-то вы быстро забыли, как поступили, когда я оказалась у вас в руках! Вначале заманили в город, пользуясь тем, что я не ожидала от вас предательства, потом держали взаперти, зная, что я шла на Остров, никому даже не сказав обо мне — вы же были уверены, что Тху убьет и Берена, и Финрода, и город окончательно станет вашим! Вы забыли и о том, как Келегорм пытался силой взять меня в жены, чтобы после этого я не смогла быть с Береном — а теперь смеетесь! Не вам бросаться обвинениями.

Хуан поднял наконец голову и тихо зарычал, ясно давая понять, что подтверждает слова принцессы. Феаноринги чисто машинально схватились за мечи, но вовремя поняли, что это бесполезно.

— Вот что, Феанариони, — сказал Финрод. — Идёт война. Сейчас у нас в плену — глава вражеского войска. Однако решать его судьбу вы не вправе, потому что не на вашей земле он попался. Мы дали вам возможность высказаться, но — на правах гостей, а не хозяев, как бы вы ни пытались сейчас показать всем обратное. Итак, — лорды, и ты, принцесса Лютиэнь, и ты, Берен. Говорите: сейчас здесь весь Нарготронд. Как нам следует поступить?

Лютиэнь опустила голову, раздумывая.

— Пусть вначале выскажется Берен, — сказала она.

Берен чисто по-человечески почесал в затылке.

— Что тут решать... У меня к нему большой счёт. Много жизней, — он помрачнел. — Но я человек, и против майа мало что могу. Были б на равных, и если бы он не был ранен, — я бы его вызвал на поединок и убил, и вся недолга. А так — не вижу смысла во всех этих разговорах, вот честно. Выпустите ли вы его, посчитав, что он того достоин, или сам сбежит, — всё равно всё пойдёт по-старому: война, война, и конца-краю ей не видно.

— А я скажу вот что, — заговорил Ородрет. — Он предлагает мир. Хорошо, пусть так. Но доверия между нами и Севером нет, и быть его не может, и смешно ожидать, что мы просто так поверим Северу и сложим мечи. Так вот... Если и вправду они этого хотят — нам нужен залог того, что Моргот нас не обманет. Так вот пусть Тху, как глава вражьего войска, — Ородрет показал на Ортхэннера, — и остается среди нолдор в качестве залога.

— Неужели ты такой наивный, Артаресто? — поинтересовался Куруфин. — Моргот кладёт своих орков сотнями, и людей тоже, и все они для него ничего не значат, — рабов можно заменить. Вот и этот для него тоже — пустое место. На место главы войска поставит кого-нибудь другого, а про этого забудет.

— Болван, — еле слышно проговорил Ортхэннер.

— Тут ты неправ, — вмешался Келегорм, — всем известно: сильней _этого_ майар у Моргота нет. Об этом еще Ороме свидетельствовал — уж он-то знает. Во всяком случае, что-то в этой мысли есть. Сколько сотен лет — во главе стоит Тху. А не кто-либо иной. Так что же: пока он у нас в руках, Моргот, вполне вероятно, нападать заново не осмелится. Ну, а если Моргот не сдержит обещания — что мы теряем? Тут только одно: нужно позаботиться о том, чтобы _этот_ и впрямь не имел возможности сбежать...

— Если он хочет мира, — добавил Ородрет, — он будет готов заплатить за это и цену. А иначе — на словах обещать каждый может. Если он пойдет на это, я, может быть, и поверю.

— Мысль здравая, и мне она по душе, — сказал Финрод. — Принцесса Лютиэнь, ты одна ещё не сказала своё слово.

— Пусть скажет, согласен ли он остаться у нолдор — на наших условиях.

— Так назовите же эти условия, — произнес Ортхэннер.

Финрод обменялся взглядом с братом.

— Во-первых. Вы даёте клятву не поднимать на нас оружия. Это означает окончание военных действий — против феанорингов ли, против арфингов ли, словом, против всех нас. Во-вторых. Раздел территорий. Вы должны уйти с наших земель, которые вы захватили. Ты говорил: ваши земли — это Север. Стало быть, на том же Острове вам делать нечего.

— А ещё два Сильмарилла? — хищно спросил Куруфин. — А вира за смерть отца, деда, за смерть твоих, Финдарато, братьев?

— Какой еще виры вам нужно, Куруфин, если я отдам вам себя? Или достаточной вирой будет только — вырезать всех, живущих на Севере? — не сдержался Ортхэннер. Кивнул Финроду: — Остров мы вернем.

— Стало быть, ты согласен? — уточнил Финрод.

— С этими условиями — согласен.

— Кстати, а почему вы решили, что будет согласен Моргот? — вмешался Ородрет. — Что он выполнит все это? Что-то Тху слишком легко раздает обещания...

— Верно, — кивнул Берен. — Как ни крути, а придётся иметь дело с ним самим. Ладно, ничего не поделаешь, — однажды я уже в Ангбанд прогулялся, дорога знакомая.

— Он и так слышит все, о чем мы говорим. Я говорю сейчас от его имени, — ответил Ортхэннер. — Неужели вы всерьез полагали, что айнур неспособны даже на это?

— Судя по тому, сколько ваших шпионов мы переловили, в ваших способностях всё видеть и слышать возникают большие сомнения, — усмехнулся Берен. — Впрочем, это как эльдар решат. Если им достаточно — пусть, но я бы не стал вот так доверять. Как говорится, доверяй, но проверяй.

— Проверить было бы неплохо, — кивнул Финрод и посмотрел на брата. — Вот только как?

— Берен, не все, приходящие с Севера — шпионы, — негромко проговорил Ортхэннер.

Ородрет же замялся.

— По-моему, если они оставят Остров — значит, по крайней мере, они и вправду слышат, — сказал он. — Тху-то у нас, доехать и приказать не может.

"Через день, — услышал Гортхауэр голос Мелькора... впервые за всё это время. — Через день никого из наших на Острове не будет. Раньше всё-таки не выйдет."

Как волной накрыло: всё, что тот успел пережить. Мелькор катастрофически не умел врать, даже частично, — только совсем закрываться....

"Ты меня прости, Мелькор. Я идиот, мне Тхурингветиль уже сказала. Но, может, и к лучшему, кто знает? Может, это действительно шанс?"

— Через день мы оставим Остров, — сказал он вслух. — Раньше никак не получится, сами понимаете — нужно ведь собраться.

— И вот что! — это был уже Келегорм. — Тху... он отправится с нами, потому что Сильмарилл — единственное, что может удержать майа, а Сильмарилл должен быть доставлен в Предел Маэдроса.

— Нет, — отрезал Финрод. — Во-первых — не единственное. То, ради чего он сюда пришёл, — предложение мира, — куда сильнее. Во-вторых, — не тебе решать, где он будет жить, потому что, строго говоря, пленник он не твой, и не Куруфина, а принцессы Лютиэнь, потому как Хуан — это её пёс. Принцесса, вот тут — твоё слово решающее.

— С этим все ясно, — кивнула Лютиэнь, — мы с Береном останемся пока здесь, здесь останется и он. И я уверена, что он и без ваших цепей, Куруфинве, никуда не уйдет.

Финрод на секунду задумался, затем внимательно посмотрел на Лютиэнь.

— Принцесса, ты берёшь его на поруки?

— Поручиться за него я, конечно, не могу, ибо он мне никто, — Лютиэнь внимательно посмотрела на Ортхэннера. — Но многое склоняет меня к мысли, что обещание он выполнит.

— Хорошо, — Финрод склонил голову, потом резко поднял взгляд. — Стало быть, мир, и заложник этого мира — Ортхэннер. Я думаю, Феанариони, вам следует отправиться к Майтимо и поставить его об этом в известность. Если же он не согласится и будет говорить об остальных двух Камнях, — что ж, теперь уже ближе вести переговоры, чем раньше. Но: _переговоры_, а не язык меча. Иначе, сами понимаете, эта война никогда не закончится, что бы мы тут ни решали.

— Мы однажды уже поговорили с ними, — резко ответил Келегорм. — Маэдросу это едва не стоило жизни. А вы доверяете этому, от рук которого погибли твои, Финрод, братья. Вот наша цена за мир Дома Феанаро с Севером: его жизнь, и жизнь Моргота, хотя они не окупят сотен жизней, ими отнятых. Так что мира между феанорингами и Севером не будет. А вы... Что ж, договаривайтесь с Морготом. Не успеете оглянуться — как вначале будете принимать его прихвостней, потом станете платить им дань, потом вы сами превратитесь в наместников Ангбанда, и Моргот без единого меча получит все ваши земли... Феаноринги! Мы уходим. Мы больше не останемся здесь ни на час.

Финрод молча смотрел, как они уходят, — даже не попытался остановить. Жестом прервал пытавшегося что-то сказать Берена: дождался, пока за теми не закроются двери.

— Глупо, — тяжело выговорил наконец, ни к кому не обращаясь. — Получается, они хотели забрать его, чтобы убить? И ради этого стоило так долго разговаривать? Артаресто, нам не видать мира в Эндорэ. Никогда. Что бы мы теперь ни делали, — в их глазах мы теперь прислужники Врага. Раскол среди нолдор... Если у вас есть друзья среди феанорингов, — забудьте об этом: теперь вы враги им. И вы будете теперь говорить им спасибо, если они не станут убивать вас на месте, как вражьих шпионов. И ещё скажите им спасибо, если они не устроят здесь новое Альквалондэ.

— Не устроят, — заговорил молчавший доселе Ортхэннер. — Не допустим мы этого. А вот о чем вы не подумали — это о том, что скажет ваш верховный король: Фингон. Вы будете отправлять посланников к нему в Хитлум?

— Естественно. И феаноринги — тоже будут. Вот будет весело, когда наши посольства встретятся там и будут с разных сторон и по-разному рассказывать про одно и то же...

— Фингона из всех вас я знаю хуже всего, — заметил Ортхэннер. — И каким, вы считаете, будет его мнение? Он — друг Маэдроса, помните об этом. Если он будет против мира — что сделаете вы?

— Погоди минутку, — попросил Финрод.

Подошёл к нему, протянул руку к невидимой "цепи"... пошатнулся, покачал головой.

— Нет... сейчас не смогу. Лютиэнь, сними это... пожалуйста.

— Я постараюсь... не уверена...

Она подошла к Ортхэннеру, прикоснулась руками к его запястьям... вздрогнула. _Так_ силу Камней она не ощущала ни разу: ее саму словно резко обожгло и пригнуло к земле. Тот смотрел ей в глаза.

— Какая недобрая у них сила, оказывается... воистину — проклятье, — прошептала она. Резкий жест — разрыв — Финрод почти воочию увидел, как разлетелись в стороны светящиеся обрывки, хлестнули по нему, по Лютиэнь... по Ортхэннеру... и растворились в воздухе. А Ортхэннер уже поднимал руки, которые больше ничто не сковывало.

— Наконец-то, — проговорил он. — Спасибо, принцесса. Но вы должны понимать — феаноринги тоже узнают об этом; узнает и Фингон, что удержать меня вам нечем, а стало быть, это и вправду сговор.

— Как есть, — резко сказал Финрод. — Такие вещи нужно встречать, не прячась. Я сам поеду к Фингону. Ладно... Мне кажется, сегодня мы уже ничего нового друг другу не скажем, а прикидывать варианты можно до бесконечности. Артаресто, пойдём со мной. Если завтра они освободят Остров, я думаю, ты вернёшься туда, — а я слишком давно тебя не видел. Лютиэнь, Берен... я бы не хотел, чтобы вы спрятались от мира, от жизни, только из-за того, что в мире столько таких, как Келегорм. Не стоит оно того, принцесса, поверь... Живите здесь, пусть Нарготронд станет для вас домом...

Он помолчал.

— Ортхэннер, твои комнаты — рядом с моими покоями.

Оглянулся на эльдар.

— Доведите его кто-нибудь. Как целитель я бы сказал, что теперь ему следует лежать не до утра, а до завтра, а лучше до послезавтра...

— Ладно, — согласился Ортхэннер, но с видимой неохотой. — Не привык я валяться без дела, Финдарато, хотя, с другой стороны — может, и лучше: мне придется передать командование Тхурингветиль, а она не о всех моих делах знает, нужно будет показывать — это лучше делать, когда ничто не отвлекает... Кстати, она здесь, рядом, наверху. Ждала, что выйдет из всего этого.

— Кошмар, — искренне сказал Берен. — Я-то думал, это действительно тайный город, а это просто проходной двор какой-то. Пусть она покажется что ли, "мышка"...

— Я скажу — пусть явится, — Ортхэннер поднялся, и его тут же шатнуло — еле успел ухватиться за спинку кресла. — Проклятье. А этот ваш "тайный город" еще со дня его основания был нам известен. Вы думаете, так много в Эндоре пещер в подходящих для жизни местах? Или что отследить скопление квенди — трудно? Наивные...

Лютиэнь посмотрела на остальных: выполнить приказ Финрода и довести Ортхэннера до комнат они то ли пропустили мимо ушей, то ли попросту боялись. И вдруг вперёд выскочила Атаниссе, ловко перекинула его руку через плечо и поддержала за талию.

— Пойдём, что ли. Теперь точно не упадёшь.

— Если будем падать, то вместе, — пообещал Ортхэннер, от неожиданности не успев воспротивиться, и не сдержав улыбки — ты ведь меня не удержишь. Добредем уж как-нибудь...

Она рассмеялась.

— И как ты столько веков на свете живёшь и не знаешь? Эдак и девушка может раненого с поля боя вытащить...

Медленно пошла к дверям, — чтобы подстроиться под его шаг. Коридор... лестница, лестница. Мелькнула мысль: и как он один тут шёл, без поддержки?..

Снова коридор. Комнаты.

— Ну вот и всё. А ты боялся, что упадём.

— Пошутил я, — отозвался Ортхэннер, опускаясь в кресло. — Спасибо... Но меня таскать — и вправду не советую. Сил твоих не хватит. Я потяжелее буду, чем любой из ваших. Таааак... — он прислушался к чему-то, происходящему не здесь. Не напугала бы Тхурингветиль ваших дозорных. Явилась... Прямо через Нарог — ко входу...

— А она такая страшная? — с интересом спросила Атаниссе.

— В крылатом виде — весьма, если с непривычки. Одни глаза чего стоят... Ничего, привыкнут. Поймут, что не в облике дело.

Атаниссе посмотрела в сторону.

— В общем, пойду я, — сказала с явной неохотой. — А то мои и так волнуются: знают теперь, что я с тёмным майа танцевала.

— Их можно понять — серьезно кивнул Ортхэннер. — Раз темный майа, значит, непременно съест... А танцуешь ты, кстати, отлично.

— Спасибо!

Она зарделась до кончиков ушей, заулыбалась... и убежала.

"Мелькор, — позвал Горт, оставшись один. — Видишь, все не так уж плохо обернулось. Может, и с Фингоном мира добиться удастся."

"Может быть... Главное — что ты жив, и что мне не пришлось возвращать тебя с пути, ведущего в Чертоги... Я думаю, они всё-таки перестанут бояться тебя, со временем. Будешь жить среди эльдар... как давно уже хотел."

"Я не думаю, что это продлится долго. Они скоро поймут, что в этом нет никакой необходимости. И потом, ты же сам понимаешь... я ведь не могу без тебя — долго."

"Я тоже, — тихо признался Мелькор. — Помнишь, ты хотел — в Оссирианд, вместе... Пока не выйдет. Знаешь, когда ты был далеко, но всегда, в любой момент _мог_ прилететь — было легче."

"Я смогу. Я и сейчас могу — через окно выбраться, да и... Мне тут лететь — пару часов. За ночь можно так обернуться, что никто и не заметит. Да Финрод и не станет возражать, я думаю."

"Финрод тебе советовал полежать до послезавтра, вообще-то... Так что смотри. Хотя, конечно, долечить тебя я смогу немножко лучше, чем он, — Мелькор улыбнулся. — Прилетай, а? Я хочу тебе кое-что показать."

"Прилечу. Вместе с Тхурингветиль прилетим. Только предупрежу Финрода. Иначе совсем нехорошо получится: свое же обещание в первый день нарушил."

"Давай. Жду..."

Горт, конечно, прилетел — как и обещал, вместе с Тхурингветиль; иначе полет получился бы слишком долгим. До рассвета оставалось еще несколько часов. Ночи сейчас были длинными...

Мелькор ждал их на одной из открытых галерей Цитадели, шагнул навстречу Гортхауэру — без слов, только тёплый свет взгляда... Обернулся на Тхури.

— Спасибо.

Она только улыбнулась — и вновь взвилась в воздух. Исчезла в ночном небе.

— Видишь — все хорошо, — повторил Горт.

— Это точно, — кивнул Мелькор и улыбнулся, в глазах заплясали искорки. — А теперь смотри.

Он отошёл на два шага, — одежда сливалась с ночью, казалось, он часть этого ночного мира, часть этого простора, где в неизмеримой вышине перемигиваются звёзды...

А потом — вдруг — его плащ взметнулся ввысь, как когда-то давно, и стало — огромные крылья за спиной... и он рванулся в ночное небо.

Пару мгновений Горт ошеломленно смотрел ему вслед, не веря своим глазам, а потом закричал и вслух, и мысленно одновременно: — Мелькор!!!! — и взлетел следом, забыв и про рану, и про нолдор, и про все на свете.

Тот встретил его в воздухе, — сияющий взгляд, и прежняя свобода в родной стихии, и как будто время исчезло, вместе с тем, что хранило в себе, — прошлое, — и только сверкали звёзды, то привычно, наверху, то вдруг где-то сбоку, потом вдруг над головой возникла Цитадель...

"Вверх! — мысленно закричал Горт. — Мелькор, давай вверх! Летать так летать!"

Он рванулся вверх, сквозь тонкую пелену облаков, застилавшую ночное северное небо, и вот уже она осталась внизу — призрачно-радужные полотнища тумана в лунном свете; уходила вниз земля, видная в прорывах этой пелены, приближались звезды — это были звезды-тинви, висящие высоко над землей сверкающим поясом; все холоднее, холоднее... на востоке небо окрашивалось розовым — восходило солнце, настоящее, опережающее свет ладьи Ариен. Наконец Горт в счастливом изнеможении завис в разреженном воздухе, где уже совсем немного оставалось до сверкающих тинви — Мелькор был рядом — и выдохнул мысленно:

"Как хорошо... Но как, Мелькор, как тебе это удалось?!"

"Я увидел этого мальчика, Хатальдира, — Мелькор был страшно доволен произведённым впечатлением. — Мы вместе с Тхури попытались разобраться, что это такое — летать во сне... Я всё пытался понять, казалось — ответ где-то рядом, и так мучительно хотелось до него дотянуться... И вдруг — понял. Я ведь никогда не задумывался над тем, как — летать, и потому Ангайнор, наручники — меня это словно подкосило. А теперь, когда я попробовал — сознательно, то оказалось, что... Да, труднее, чем раньше, но — можно."

"Небо, это же просто — счастье... я и надеяться не смел, что удастся! А сам Хатальдир? Он еще не успел попробовать летать наяву? Слушай, когда он узнает, что помог тебе — он на седьмом небе от счастья будет. Прямо как мы сейчас... "

"Будет, — пообещал Мелькор, улыбаясь. — И на седьмом, и на нашем. Теперь я могу и его научить... у него получится. Вот не ожидал, что людям передастся моя способность летать... и что через неизмеримое число лет это спасёт меня самого."

"Ха, а представляешь, если ты заявишься к эльдар — собственной персоной?! — Горт расхохотался и перевернулся в воздухе, описав немыслимый кульбит. — Они-то полагают, что ты можешь только на троне в подземелье сидеть! "

"Заявлюсь, — серьёзно сказал Мелькор, а глаза улыбались. — Только чуть попозже. Боюсь, даже для Финдарато столько "тёмных" сразу — это перебор. Только знаешь что... давай-ка спустимся. Я ведь только второй раз, а так надолго — и вовсе впервые. Да и ты ещё не совсем оправился."

Горт кивнул, и заскользил вниз в неспешной, плавной спирали — знал, что если спускаться по прямой, то эдак они у Дортониона окажутся. Да и расставаться снова с красотой неба не хотелось. Усталость он почувствовал, только оказавшись в Цитадели снова. Вот тогда и усталость, и боль подступили с новой силой.

Мелькор подхватил его, — смотрел с тревогой. Завёл внутрь, первый попавшийся зал оказался каминным, тем самым, где когда-то Хатальдир впервые увидел Врага Мира. Повинуясь жесту, в камине запылал огонь, а на столике появилось вино.

Мелькор усадил его в кресло, стянул перчатку — провёл обожжённой рукой над раной. Покачал головой.

— Уважаю Финрода. Вообще-то _такое_ ему, на самом деле, не под силу... должно было быть. Подожди секунду, — сейчас пройдёт.

— Мы должны быть ему благодарны — он все же сумел отстоять меня перед феанорингами, — Горт вздохнул с облегчением: боль отступила. — Они жаждали забрать меня с собой. Все же проговорились под конец: просто убить... Вира.

Взгляд Мелькора стал застывшим... а в следующий момент он прижал Гортхауэра к сердцу.

— Нет. Нет. Только не это.

— Разве я бы позволил! Мелькор, ну что ты... Если б еще я был один. А так... Разве я могу тебя оставить.

Он вздохнул прерывисто и попросил одной мыслью:

"Вообще не надо об этом... я как вспомню — ТО... те три тысячи лет. Снова поднимается ненависть, и кажется, я весь мир готов уничтожить, только чтобы не допустить такого снова, с тобой, с остальными... и самому не остаться в одиночестве."

"Мы не допустим, — Мелькор подал ему кубок с вином. — Пей. На тебя это хорошо действует, — чуть улыбнулся. — Не оглядывайся назад. Скоро рассвет, тебе пора обратно... а я буду ждать, когда ты снова прилетишь."

"А еще можно встречаться на полпути, чтобы тратить на дорогу меньше времени, — заметил Горт. Он послушно взял кубок и добросовестно выпил сразу добрую половину. — Это как раз ничего. А вот что феаноринги объединятся и пойдут на Нарготронд войной... А то еще и вместе с Фингоном — боюсь, не оставит он Маэдроса, тут давняя дружба, не решится он его бросить... Очень легко могу представить. "

Горт взглянул за окно — и поднялся.

"Надо спешить. Обещал вернуться к рассвету — едва-едва успею. Мелькор, только не воспринимай это, как расставание надолго. Может, через это мы наконец получим свободу от войны... А мысленно мы и так вместе."

Мелькор тоже встал, они вместе вышли наружу, на галерею. И, когда чёрная крылатая тень рванулась туда, на юг, — прощально поднял руку и смотрел вслед, пока Гортхауэр не скрылся за горами.