Квартирник
Автор: Варья
- Ну? Что? Квартирник? Когда?
По длинному широкому скверу размашистым шагом идёт зима – на уже вымерзший, но совсем ещё бесснежный город с каждой секундой всё стремительней падает снежное одеяло, заливая сумерки туманом, а окна превращая в едва различимые свечки далеко в море. Мир шелестит, как шелестит птица, тщательно вычищая белоснежные перья.
Снег глушит шаги и сигналы, вытягивает из лёгких гарь, а из головы – тяжесть…
- Только свои? Ну и ладно. Я посижу тихонько в уголочке, можно же? Отлично, спасибо большое!
Пространства одновременно и больше, и меньше, и дышать почему-то легко и тяжело сразу. Город укрылся белым, свернулся калачиком под боком у какой-нибудь горы (и сейчас совершенно не важно, что гор поблизости нет и вряд ли когда-нибудь будут) и тихо мерно дышит в такт чьим-то шагам.
Итак, завтра.
- Завтра?! Вот просто возьмёшь и придёшь? – телефонная трубка задохнулась от возмущения (пополам с восхищением, правда, но возмущение всё-таки перевешивало).
- Не просто так – меня же Маша позвала, - голос какой-то зелёно-жёлтый и пахнет мятой, чёрт его знает, почему. Ей часто мерещится, что, когда смотришь на кого-то, как будто дотрагиваешься – и человек похож на мягкие вязальные нитки, или на портрет в тяжёлой раме, или стеклянную ёлочную игрушку, на травинку, на песок…И обязательно пахнет чем-нибудь, не различить, на самом ли деле или просто кажется…
- Маша-то позвала, но она же сама там будет белой вороной. Они же между собой там все общаются и с ним дружат, не понимаешь? Чужих там не любят и поговорить с ним тебе всё равно не дадут, - наставительным тоном старшей подруги-всезнайки вещала трубка, по ту сторону которой явно переворачивали шкворчащие на сковороде котлеты. – Ир?
- Да слышу я, слышу. И сама всё знаю. Но я не могу не пойти, вдруг такого шанса больше не будет.
Мир за окном схлопнулся до размеров не то что чемодана – витражной лампы. За каждым цветным стёклышком – чьи-то мысли, чьи-то любимые тапочки всегда на своём месте, или, наоборот, вечно где-нибудь под кроватью, чья-то кошка выглядывает из своей тишины в несколько квадратных метров наружу, где, может быть, где-то есть другие кошки, чуть более одинокие или чуть более счастливые, но тоже – кошки…На город ложатся белые тени, огромными холодными снами оседая на кончиках носов поздних прохожих и на оранжевых конусах фонарного света.
- Я…я просто хочу хотя бы чуть-чуть подышать с ним одним воздухом. Совсем немножко. Это важно, понимаешь?
- Понимаю, - трагически вздохнула трубка, выключая огонь под котлетами. – Хорошо тебе сходить.
- Спасибо.
Чёрт, а страшно же.
Страшно без спросу вломиться в чужой мир, где всё другое, где для всех, кроме тебя, вот так вот и есть всегда, а для тебя это – чудо, мечта, другая вселенная…Здесь моют посуду люди, способные одним стихотворением перевернуть душу до основания. Навсегда перевернуть. Они могут, правда. И – моют посуду, ходят в разных носках, обжигаются о горячий кофе…Они – так всегда, а ты случайно заглянул на другую сторону своей мечты, и даже не в силах вспомнить, как сюда попал. К счастью, дверь открыла Маша, давняя подруга, а ныне организатор таких вот волшебных вещей.
- О, Ирка, ты как раз вовремя. Он уже гитару настраивает, - втянула Ирку буквально за шиворот и захлопнула единственный путь к отступлению. Да, она всегда такая.
После уличного мороза в большой старой квартире тепло и пряно, с кухни пахнет выпечкой, откуда-то из завешенной яркими штуками глубины мечты слышатся неторопливые разговоры. Как же это страшно – войти в комнату, где тебя никто не ждёт и не то что не знает – никогда не подозревал о твоём существовании и вряд ли когда-нибудь вспомнит. А ты будешь читать их стихи, слушать их песни и вспоминать лица – лица людей, просто людей, краем уха слышанные забавные дурацкие истории, вязаные свитера и цвет волос…Ты с любопытством вглядываешься в них, узнаёшь, а чаще нет, но это не важно: тебе чертовски интересно. Может быть, с самого детства, когда ты ещё только узнавал, что такое солнце и небо, тебе не было так интересно. Как будто ты попал на тайное собрание волшебников, и они вот-вот начнут колдовать – прямо у тебя на глазах…
А потом Ирка повернула голову – и узнала.
Сразу.
Он в точности похож на свой голос, такой же терпкий, вздорный и всклокоченный, и такой же настоящий. И – именно так ей всегда и казалось – когда смотришь на него, кажется, будто знал его всегда, может быть, даже жил по соседству, потом он куда-то уехал, а теперь вот – вернулся. Точно такой же, как был.
Ирка, опомнившись, заметила, что стоит в дверях с открытым ртом, густо покраснела и уселась в первый попавшийся угол – совершенно случайно ровно напротив импровизированной сцены. Несколько человек фыркнуло в кулак, Маша, проскользнув мимо, ободряюще подмигнула.
Квартирник начался.
Никаких тебе микрофонов, никаких аплодисментов – только высокий потолок и много-много тепла от людей, каждый из которых хоть чуточку, но волшебник. Просто не могут быть не, они же так улыбаются, боги, как же они улыбаются…И голос – такой родной, тот самый, за который не раз хватался, когда уже просто не за что хвататься, и – улыбался, потому что ему нельзя не улыбаться, даже когда он ругается, на чём свет стоит…
А ведь ты прав, тёплый голос, собравший здесь столько разных и на самом деле далеко не всегда таких уж важных, как мне казалось сначала. Уже потом, после концерта, Маша мне расскажет, что большинство из них – такие же, как я, пришедшие поглядеть на волшебство и сами незаметно для себя ставшие его создателями. Ты прав, когда говоришь, что, как бы ни было холодно, всегда можно согреться, если только посильнее сжать кулаки. Ты прав – нужно только очень-очень захотеть не испугаться, и тогда сможешь даже больше, чем мечтается. Ты, чёрт возьми, прав – твоя гитара так тепло и гулко звучит у меня внутри, что я уже сама не знаю, ты это или я, или мы оба. Но это не важно . Знаешь, мне было очень важно хотя бы краем глаза увидеть, как ты дышишь – просто убедиться, что ты настоящий, что у тебя тоже иногда сбивается дыхание, что ты тоже просишь пить и тоже краснеешь, когда волнуешься. Ты тоже волнуешься, что все мы, собравшиеся здесь безымянные волшебники, не поймём тебя – и с облегчением переводишь дух, читая по нашим лицам: всё хорошо…
Ирка напоследок внимательно вгляделась в притихших людей – и на цыпочках вышла. Ей хотелось запомнить всё это вот так – потом, когда все начнут шевелиться, волшебство пропадёт. Она много раз бывала в гостях у Маши и знала, что в дальней маленькой комнате есть широкий подоконник, и что если убрать с него наваленные книги, пообещав потом положить всё на место, хозяйка не обидится. Зато можно будет забраться на подоконник и нос к носу столкнуться с декабрьской метелью, как раз с любопытством заглядывающей в окно. Нарисовать на запотевшем стекле солнце, прижаться к нему горящим лбом и потихоньку, едва ли веря самой себе, осознать, что вот только что у тебя сбылась очень большая и яркая мечта, и что счастливее ты можешь быть только – но это уж совсем из области фантастики – если…
Ирка оборачивается на «бреньк» гитары, на повороте не вписавшейся в дверной косяк. Он краснеет, ставит гитару в угол и растерянно спрашивает:
- Можно?
- Ккконечно, - заикаясь, отвечает Ирка, втихаря щипая себя за руку в тщетной попытке проснуться.
- Я просто хотел сказать «спасибо», - улыбается он, присаживаясь на краешек стола. – Может быть, мне только показалось, но, знаешь, ты очень заразительно умеешь мечтать.
…если он, как в детстве, подойдёт и спросит – без всякой задней мысли, искренне, как в шесть лет:
- Слушай…Давай дружить?
А ты улыбнёшься, оставишь наконец в покое уже совершенно точно будущий синяк на руке и ответишь:
- Давай.