Классики
Автор: Варья
Лёгкий ветерок налетел откуда-то снизу, с другого конца улицы, спускавшейся с холма в долину, и слегка пошевелил сплющенную жестяную банку, но то ли не сумел, то ли просто поленился сдвинуть её с места. Русоволосая девчонка, прикусившая было губу от досады, вздохнула с облегчением. Поджав левую ногу, она прицелилась и прыгнула, сдвинув жестянку на следующую клетку с цифрой «8». Довольно улыбнувшись, она перепрыгнула на «восьмёрку» вслед за жестянкой, следующим прыжком развернулась и хотела было двигать банку дальше, но наступив на какой-то мелкий камушек, ойкнула и оступилась. Босые ноги двенадцатилетней девочки дружно заступили за белую прочерченную мелом линию. Ход был проигран.
- Нечестно, я на какой-то бугорок наступила, - насупилась девчонка, всем своим видом показывая, что ей очень не по душе проигрыш. Ей даже почти удалось скрыть странный зеленоватый блеск глаз – от неба, от моря, неторопливо золотившегося за дальним холмом, даже от пролетавшего мимо воробья. Но не от соратницы по игре.
- Честно-честно, - подмигнула вторая девочка, показав подруге язык. – Раз заступила, значит, пора. Давай уже, не тяни.
Проигравшая девочка села, скрестив ноги, прямо на нагретый солнцем асфальт, на ту самую белую чёрту, отделявшую классики от остальной вселенной, и задумалась. Вторая, внимательно глядя на неё, подсела поближе, заправила за ухо выбившуюся из высокого хвоста рыжую прядь, и приготовилась слушать.
Море уютно плескалось за дальним холмом, наполняя город солёными брызгами, неумолкающим гулом и почему-то – божьими коровками.
- Что ж, пусть будет вот это… - проговорила наконец русая девчушка, почесала пятку с белой линией посередине и заговорила.
Мерный гул зимнего аэропорта чуть-чуть напоминал море, если бы оно плескалось здесь, посреди заснеженного поля, у самой кромки очередного авиатерминала. Может быть, если бы оно здесь было, под стеной, вся занесённая снегом, не сидела бы и не рыдала молодая женщина, что-то невнятно говоря присевшему рядом с ней на корточки мужчине. Если бы… Но моря, увы, не было.
- Ты понимаешь…и всё…всё…и ничего уже…и совсем ничего…- говорила она сквозь рыдания, и всё, что он мог понять – случилось что-то очень плохое. Очень-очень. – Марина…Марина звонила…
Она снова согнулась, не в силах сдерживать слёзы, и уткнулась горящими щеками в снег, чтобы хоть как-то придти в себя. Мимо иногда проходили люди, то к терминалу, то от него, их было немного и они почти не оглядывались. Только одна девочка лет двенадцати удивлённо и сочувственно посмотрела на них обоих, пробормотала что-то себе под нос и побежала куда-то вперёд. Маму, наверное, догонять.
Он взял телефон и набрал номер её сестры Марины.
- Да? – отозвался на том конце уставший женский голос.
- Марин, привет, это Дима. Тут Ольга рыдает, ничего толком объяснить не может. Что стряслось?
- Привет, Дим, - она явно не хотела ничего никому объяснять, уже в двадцать пятый раз, но что делать – придётся. – Папа, Дим. В больнице. Реанимация.
Дима вспомнил улыбчивое лицо тестя, с редкими ещё морщинами и насмешливыми глазами. Ему всегда нравился этот ироничный, но очень честный и добродушный человек, который теперь, может быть, никогда уже не встанет с нестерпимо белых больничных простынь.
- Насколько серьёзно? – всё-таки спросил Дима, заранее зная ответ.
- Хорошо, если до завтра доживёт, - выдохнула Марина как можно тише, чтобы не услышала задремавшая на диване мама. Ольга, как будто разобрав её слова, снова зарыдала, размазывая по лицу колючий снег.
- Мы скоро будем дома, - Дима не знал, что сказать, но молчать тоже было невмоготу. – Ты когда к нему поедешь?
- Я вернулась недавно, до утра туда всё равно не пустят, он без сознания. – Марина замолчала, прислушиваясь к шорохам внутри квартиры: мама стонала во сне, зовя папу и беспокойно ворочаясь. Молодая женщина тяжело вздохнула. – Но если не случится чуда, утром, боюсь, навещать будет уже некого. В общем, приезжайте, хоть шампанского выпьем, стол-то накрыли ведь, и шампанское есть, и даже куранты можно послушать. Только маму не разбудить бы…
И она повесила трубку.
- Оль, - Дима поднял жену на руки, встряхнул легонько, чтобы скинуть снег. – Поехали домой. Двенадцать же скоро, надо хоть год встретить…
- Какой год? Нет никакого года…Нет больше…- она снова разрыдалась у него на плече, и он тихонько, осторожно понёс её сквозь метель к железнодорожной станции.
Аэропорт, подражая морю, в последний раз выдохнул им вслед и затих, только снежные чайки тоскливо кричали где-то в тёмной вышине.
- Слишком грустно, - прервала подружку рыжая, выводя мелом какие-то узоры на асфальте. – Почему?
Взбирающийся с холма на холм южный город звенел от солнца и зелени, и с окружённого деревьями пятачка асфальта было видно далеко-далеко – и неторопливые машины внизу, и как в парке под холмом гуляют с колясками женщины, и как носятся собаки, по-своему, по-собачьи радуясь лету. И ну совершенно со всем этим не вязалась грустная зимняя история. Её нужно было срочно исправлять.
- Я думала, у меня получится. Но не получилось, - хмуро ответила русоволосая девчонка, зябко поёживаясь от зимнего холода. Последняя снежинка стремительно таяла на кончике её носа. – Там совсем никак не получается.
Ей было ужасно обидно, что на этот раз превратить грустную историю в радостную так и не удалось. А больше всего было жалко женщину, звавшую мужа во сне.
- Тогда давай вместе, - предложила рыжая, садясь рядом с подругой на белую черту. Перед ними на асфальте были расчерчены клетки классиков, а ветер снова пытался втихомолку стащить жестяную банку для игры в Судьбу. Но у него это, к счастью, снова не получилось.
Две двенадцатилетние девочки, взявшись за руки, глубоко вздохнули, переглянулись и наперебой заговорили.
Больничная палата было очень чистой, белой и очень пустой. Тот, который лежал на хрустящих простынях, был уже почти не здесь, и врач, поняв, что больше сделать уже ничего нельзя, задремал в кресле у кровати пациента, загадав перед сном желание – ведь Новый год же, в конце концов, когда ещё им сбываться, желаниям-то? – проснувшись, застать его ещё здесь, на этой стороне Вечности.
Все, кроме дежурного врача и двух медсестёр, разъехались праздновать приход нового времени домой, и в больнице было тихо, чисто и почему-то празднично, хотя с чего бы? Совсем ведь не праздничное место, увы. За окном метель дышала ровно и глубоко, как море, которого в этих краях никогда не было и быть не могло. Врач не мог бы сказать, сколько он проспал, когда, приоткрыв глаза, увидел у кровати пациента двух девочек лет двенадцати, русую и рыжую. Они сидели по обе стороны кровати и что-то шептали в ухо лежащему без сознания мужчине.
- Эй, вы что здесь делаете? – ещё не до конца проснувшись, пробормотал врач.
- Мы? Мы – ничего. А ты – спишь, - не терпящим возражения тоном ответила рыжая…и он почему-то тут же заснул. А может, он и вообще не просыпался? Чего только не приснится иногда…
- Правда? – Ольга вцепилась в телефонную трубку так, что ещё чуть-чуть, и пластик лопнул бы под её побелевшими пальцами. – Вы уверены?
- Уверен, - дежурный врач на удивление хорошо выспался и ни в коем случае не мог ошибиться: пациенту стало лучше. – Думаю, он скоро придёт в себя, так что можете приезжать. Только не толпой, максимум двое, слышите? Состояние всё ещё очень тяжёлое.
- Да, конечно. Спасибо, доктор!
В трубке раздались гудки, а Ольга всё стояла и стояла посреди комнаты, боясь двинуться – вдруг это просто хороший сон?
- Оль, ну что? – тревожно заглянула ей в лицо мама.
- Мам…ты только не волнуйся раньше времени, ладно? Ему лучше.
За то, чтобы никогда больше не видеть на мамином лице этой исстрадавшейся, ничему не верящей, страшной какой-то радости, Ольга отдала бы что угодно. Она решила поскорее сменить тему:
- Кстати, знаешь, врач почему-то спросил меня, нет ли у папы внучек. Не знаешь, почему?
- Нет, не знаю, - ровным бесцветным голосом поговорила мама и опустилась в кресло. – Оль, неужели обошлось? – совсем тихо спросила она дочь. Ей так хотелось поверить, но сил не было.
- Обошлось, мам, - неожиданно уверенным, хоть и сиплым голосом ответила Ольга, зябко поёжившись от воспоминаний о вчерашнем прилёте в аэропорт. И повторила, то ли матери, то ли себе. – Обошлось…
За окном стояло первое утро нового года, тихое и чистое. Оно дышало ровно и глубоко, как море за дальним холмом где-нибудь на самом краю света. Ольга, присев по подоконник, смотрела на обновлённый заснеженный город и слушала море, совершенно забыв, что его здесь никогда не было и быть не могло.
- Вот теперь всё хорошо, - довольно заключила рыжая девчушка, вставая и оглядываясь на солнечный город. – Давай по мороженному и моя очередь прыгать.
Ветер бросил всякие попытки умыкнуть жестяную банку, и принялся растрёпывать светло-русые волосы, заплетая их в неровные тонкие косички.
- Погоди, - отозвалась с загадочной улыбкой русоволосая девочка, всё ещё сидя на черте, за которую по неосторожности заступила, играя в классики. – Ещё чуть-чуть.
Прошло несколько месяцев. Папу давно забрали домой, где он потихоньку набирался сил и уже даже выходил гулять на балкон. Мама не отходила от него, ругая за каждое лишнее движение.
Однажды утром, когда папа сидел на балконе в плетёном кресле и с удовольствием рассматривал начинающий зеленеть апрельский двор, к нему с загадочным видом подошла Ольга.
- Пап, а пап… Пап, а ты ко внукам как относишься?
Где-то в безоблачном весеннем небе им обоим вдруг послышался мерный плеск волн, но всего на мгновение.
- Хорошо, - мужчина внимательно посмотрел в глаза совершенно счастливой дочери. – Только с одним условием: ты как хочешь, но первой должна быть внучка. Русая. Или рыжая, - и он широко улыбнулся каким-то своим, неведомым Ольге мыслям. Или воспоминаниям.