О большом весеннем споре
Автор: Варья
Мы спорим каждый год.
Я – глупая, взрослая, несуразная, с каждым годом всё глупее, взрослее и несуразнее. И он – рыжий, кудрявый, с травинкой за левым ухом.
- Глупости, - говорит он, увлечённо рассматривая жука, ползущего от его колена к большому пальцу правой ноги. – Смотри, вот жук ползёт. Большой, красивый, корииииичневый, - пробует на вкус каждое слово, растягивает, наслаждается. – Если бы сейчас была зима, разве мог бы он тут быть?
И не поспоришь. Ему легко говорить – он сидит на ковре из изумрудно-зелёной травы и полевых цветов, греется на солнышке и букашек всяких рассматривает. Да, ему легко. А я в сугробе мёрзну. Подошёл бы да растопил – за ним же лето по пятам идёт, даже лёд под его босыми пятками тает за секунду… Ан нет – этот рыжий балбес сидит себе на травке, и ничего для него в мире нет важнее проклятущего коричневого жука.
А ведь когда-то, эх, когда-то мы не спорили. Когда-то уже в конце марта двое рыжих детей заливистым смехом, серебристыми колокольчиками разносившимся над только-только начавшей оттаивать землёй, отогревали мир своими возмутительно голыми пятками и клетчатыми заплатками на старых штанах. Они просто не знали, что ещё не лето – и лето ложилось им под ноги, предварительно соткавшись прямо из ещё мартовского неба.
Да, мы тогда не спорили. А потом я стала становиться взрослее и с каждым годом мне было всё труднее поверить: я и правда думала, что этот мираж зимы неизменен, неразбиваем и вечен. Я с каждым годом всё меньше верила, что весна однажды и правда придёт. То ли зима стала крепче держать меня, то ли я – зиму…
И мы стали спорить. Он-то не взрослеет, только глаза его становятся темнее и мудрее, а он всё такой же, как тогда. Всё так же гадает на ромашках: отвернётся, звякнет медным колокольчиком, пришитым к воротнику – и за его спиной вырастают ромашки. Обернётся и смотрит: если они все белые – просто будет хороший день, а если среди них попадаются лиловые – вечером в гости прилетит дракон с соседней горы или солнечный котёнок в будущую пятницу заглянет на чай. У него рыжие кудри, которые он нипочём не хочет расчёсывать по утрам, строгая тётя где-то далеко за некрашеным забором и соломенный браслет на правом запястье – я подарила ему его лет десять назад…
- Том, - говорю я, по-прежнему сидя в сугробе. – Я вообще-то замёрзла.- Не будешь ли ты так любезен помочь мне вылезти отсюда?
Рыжий мальчишка смотрит на меня так, будто я сморозила самую глупую глупость на свете.
- А зачем? – пожимает плечами и возвращается к созерцанию жука, который благодарен мне за отвлечение внимания и перебирает лапками уже по мизинцу его ноги, норовя поскорее нырнуть в густую мураву. – Разве ты сама не можешь?
И улыбается вдруг.
- Представь себе, не могу, - сердито бурчу я, зябко поёживаясь. Смотрю на лето, цветущее вокруг него – завидно, чёрт побери! – Сейчас ведь март, снег и лёд…
Непослушные губы произносят слова всё тише и тише, уверенность тает, как сугроб, в котором я сижу. И вот я, такая взрослая, несуразная и глупая, становлюсь маленькой, смешной и мудрой от одной только улыбки рыжего мальчишки, просто потому, что этот мальчишка верит в лето – так, наверное, как никто на этой земле ни во что не верит. И мне становится велик мой старый тёплый свитер, как раз сползшая было на макушку любимая полосатая беретка, и руки больше не зябнут…
Он снова победил, всего за секунду – между созерцанием коричневого жука и погоней за разноцветным мячом. Он всегда побеждает – и слава богам.
А я сейчас такая же рыжая и босоногая, как он, та девчонка, что когда-то золотым вечером плела из соломы браслет, сидя на крыльце деревянного дома в обнимку с серой полосатой кошкой. И я улыбаюсь, потому что знаю, что весна – уже пришла, а мой спаситель увлечённо гоняет по поляне разноцветный мяч и лукаво улыбается украдкой, думая, что я его не вижу. А я теперь вижу – я же маленькая и мудрая, я снова умею видеть.
А ветер – тёплый и пахнет таволгой, и небо снова василькового цвета, и я снова умею – знаю, верю – радоваться просто так, и сидеть, болтая ногами, и пускать мыльные пузыри…
А в следующем году мы снова будем спорить. И я снова буду глупой, взрослой и несуразной, может быть, даже ещё глупее, взрослее и несуразнее. А он – всё таким же рыжим и апельсиновым, и будет пахнуть сиренью, и стоять, вгрызаясь в большое зелёное яблоко, пока забор сам собой красится белой известкой…
Да, мы опять будем спорить. И, пожалуйста, ради рыжих волос и босых пяток – пусть он победит.